Г. А. Ш е н г е л и. Из зала Московского губернского суда: Избранные репортажи (1926‑1927) / Сост., предисл. и коммент. А. В. Маринина. СПб.: Нестор‑История, 2021. 192 с.

По своему влиянию на русскую культуру роль поэта, переводчика, теоретика поэзии, прозаика и критика Г. Шенгели (при всей его блестящей многогранности) сложно всерьез сравнивать с громадным воздействием его современника и оппонента В. Маяковского. В течение продолжительного времени его вполне официально трактовали как эпигона акмеистов и пасквилянта на «лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи», хотя и признавали определенные заслуги в области теории стиха, а также в переводаx¹. Однако Шенгели был и остается особенной, интереснейшей фигурой, одна из граней которой ярко раскрыта в новом сборнике «Из зала Московского губернского суда», недавно опубликованном издательством «Нестор-История».

О весьма плодотворной работе Шенгели судебным репортером долгое время было известно лишь из его письма к поэтессе Марии Шкапской. То есть совершенно ничего конкретного. И вот совсем недавно дальний родственник поэта и составитель данного сборника Антон Маринин, опираясь на сохранившуюся автобиографию, выяснил, что А. Троль — репортерский псевдоним Шенгели (правда, не единственный) в знаменитой в те годы газете «Гудок». На всякий случай уточню: псевдоним, несмотря на созвучие, не имеет отношения к такому распространенному явлению, как «троллинг». Атта Троль — прозвище ручного медведя из одноименной поэмы Гейне.

Итак, выяснилось, что судебные репортажи были для Шенгели халтурой, приносившей ему доход и обеспечивавшей материальное существование в период с мая 1926-го по сентябрь 1927-го. За это время он осветил около 150 процессов. Немаловажно, что в отличие от других фельетонов судебные очерки предполагают наличие юридической подготовки, знания законов, терминологии, судебных процедур. А Шенгели как раз и был выпускником юридического факультета. Правда, по специальности он не работал, но для судебного репортерства оказался хорошо подкован.

Заработки халтурой были в 1920-х годах повсеместны. «Бойких перьев было предостаточно: среди них Булгаков, Олеша, Ильф с Петровым, — так что предложение превышало спрос. Шенгели к любой работе относился ответственно и «халтурил» качественно, то есть давал тот продукт, который от него требовали. Это добротная, идеологически безупречная, бойко написанная «подёнка», жить которой предполагалось столько же, сколько газетному листу. Фельетонисты не работали на вечность» (с. 6), — сообщает автор предисловия историк и писатель В. Молодяков. Скорее всего, этому открытию было бы суждено остаться сугубо частным, биографическим. Но «тщательно откомментированные репортажи — отличный путеводитель по судебным процессам «лихих 20-х». Очерки и фельетоны — интересный и редкий источник по истории повседневной жизни Москвы в 1920-е годы, увиденной острым глазом и описанной не менее острым пером, хотя и в заданных жанром рамках» (с. 9).

Обращу внимание еще на одну особенность сборника судебных хроник. Обычно читатель книги находится в одном месте и мысленно следует за перемещениями героев. Здесь же вероятна обратная ситуация: читателю гораздо удобнее перемещаться, например, в метро, успевая между станциями погрузиться в одну или несколько коротких историй в то время, как практически все персонажи оказываются (под конвоем или без) в одном и том же месте — в Московском губернском суде.

Отмечу, что роль составителя такой книги велика. Именно его вкус и чуткость позволяют создать из разрозненных лоскутков (случаев или наблюдений) цельное полотно, способное оказывать на читателя мощное художественное воздействие. Таковы, например, «Ни дня без строчки» Юрия Олеши под редакцией В. Шкловского или замечательный спектакль по «Записным книжкам» Чехова режиссера С. Женовача. Не все процессы представляют равный интерес и одинаковую ценность. Потому-то особенно важно, что материалы для этой книги тщательно отобраны и составлены. Здесь опубликованы сорок наиболее интересных и характерных репортажей Шенгели, то есть примерно четверть от всех найденных.

Сборник иллюстрирован рисунками автора — карандашными портретами подсудимых, чаще в профиль, чем анфас. В самих же текстах, при ограниченном объеме и заранее установленных рамках, у Шенгели была возможность проявить свое мастерство литературного портретиста, способного передать характер всего несколькими штрихами. Например, так: «Чуркин — тридцатилетний коренастый, низколобый парень. Весь какой-то тугой: слова из него надо вытягивать, как штопором пробку» («Легкая рука»). Или: «Сорокалетний человек с широко расставленными светлыми глазами, с невыразительным расплывчатым лицом. Но в острые моменты расспроса бесцветные глаза становятся зоркими, лицо энергичным и напряженным, и незаметный человек дает почувствовать в себе незаурядную активную натуру» («Провокатор Мурзин»). А также: «Глазки Марьи Ивановны опять превратились в пупки» («Мыльный пузырь»).

В судебных процессах, несмотря на всю их подчеркнутую серьезность и судьбоносность, всегда хватает смешных и трогательных эпизодов: «И налетчик, и жертва дружелюбно смотрят друг на друга и улыбаются. Смеется публика, смеется и председатель» («Лихие ребята»); «Они не топят друг друга, как бывает обыкновенно в подобных процессах, — они друг друга выгораживают» («Карьера Вантуша»); «Я раньше почти не выпивал. А теперь прямо алкоголиком стал: в милиции избаловался» («Ашитковские Держиморды»).

А россыпь характерных речевых оборотов живо напоминает рассказы Зощенко: «Доктора велели в парке гулять. Гуляю, — подходит женщина, вот эта самая, спрашивает, где бы комнату достать. А я говорю: «Если желаете со мной жить — можете». Так и поженились» («Супружеская пара»). Или другой в прямом смысле вопиющий случай: «А теперь — на: какаев захотела! Да я сам какаев не пью. И туда же: буржуазией кроет» («Вредная баба»). Впрочем, это как раз неудивительно: и лучшие рассказы Зощенко, и репортажи А. Троля написаны в одну эпоху, среди всеобщего языкового и сословного смешения НЭПа.

Изредка в судебные отчеты автор контрабандой вводит поэтические образы: «Перестало биться сердце Сухаревки. А еще несколько месяцев назад оно работало без перебоев, переливая жаркую червонную кровь» («Сердце Сухаревки»). Казалось бы, это излишества, однако они раздвигают тесные рамки жанра и дополнительно вовлекают читателя.

И здесь же нас поджидают новые литературоведческие загадки. По утверждению бывшего сотрудника «Гудка» Н. Рудермана, сюжет романа «Двенадцать стульев» был заимствован авторами из репортажа А. Троля «Клад в кресле». При этом, как мы видим из статьи Рудермана, опубликованной в конце 1960-х, он не знал, кто именно скрывается за псевдонимом. Сам репортаж вышел в «Гудке» в феврале 1927 года, а осенью того же года соавторы приступили к активной работе над романом. «Заинтересовавшись его доводами, — сообщает составитель сборника А. Маринин, — я провел собственное исследование и внес коррективу в сделанное им утверждение: «Клад в кресле» является основным источником не сюжета, а сюжетной завязки романа Ильфа и Петрова <…> Репортаж «Дым без огня», в свою очередь, был трансформирован Ильфом и Петровым в сюжет одной из глав романа «Золотой теленок»» (c. 22). С самим полемическим исследованием, озаглавленным «Дилогия об Остапе Бендере: о чем умолчали авторы» можно ознакомиться, прочитав статью Маринина [Маринин 2020].

Однако от репортажа к репортажу у скрывшегося под псевдонимом Шенгели все явственнее ощущаются усталость и профессиональный цинизм — ежедневный подобный опыт, увы, не только обогащает и расширяет познания о человеке, не только веселит курьезами, но и приоткрывает в повседневности, совсем рядом, преступные бездны. «И никогда до конца не будет раскрыт этот ужас, никогда мы не узнаем имена всех погибших, имена всех палачей. Только изредка приподнимается край завесы и показывает замурованный в глубокой тайне клочок страшной действительности» («Мастера намыленной петли»). Эта цитата из репортажа о расследовании темных дел дореволюционного прошлого. А вот пример преступников, схваченных по «горячим следам»: «Вся шайка — мелкие грабители, но крупные убийцы. Грабили главным образом одежду, обувь, один раз добыли только 40 копеек и грамм кокаина <…> Убивали по-разному: и выстрелом, и колом по черепу, и кирпичом, и ремешком на шею, и шилом сапожным в висок. Если жертва была женщина, то ее насиловали поочередно, не смущаясь присутствием «подруг»» («Серовская шайка»). И, по признанию автора, самое страшное: «…темные неподвижные души, тусклые неподвижные лица. И в этом — особенная жуть».

Из описаний повседневности выступают мрачные социальные явления: «Маленькая квартира в большом доме на Арбате. Крохотные комнаты и уйма народа. Песни в одной комнате, гармошка в другой, пьянка в третьей, зажатые уши и зубрежка учебников в четвертой, зажатый рот и покушение на изнасилование в пятой. Кочерги и поленья в этой квартире служат орудиями нападения и защиты, окна выпускают вопли о помощи, самовары летят вслед неугодным гостям. Это называется жизнью» («Потемки быта»).

К внушительному корпусу репортажей примыкает небольшая серия фельетонов и очерков о Москве того времени: «Это — мобилизация покойников, призыв старой, умершей Москвы, вставшей на трубный звук воскресенья»; «десятком романсов проскрипит надсаженный голос — и два-три рубля обеспечат «князю Гагарину» дневное пропитание» («Воскресный рынок»).

Добавлю, что слово, пусть даже стиснутое рамками сиюминутного жанра, порой отзывается совершенно неожиданным образом. Поэтому отнюдь не случаен плохо скрытый восторг одного из приговоренных разбойников, в ходе процесса настаивавших на исключительном «благородстве» своего поведения по отношению к потерпевшим: «Маманя, маманя, — шепчет он в публику. — Тогда-то купите «Гудок». Про нас будет. И в этом «про нас» звучит удовлетворенная гордость — и он удостоился попасть на страницы газеты» («По-благородному»).

А спустя без малого сотню лет те же персонажи с газетных страниц перекочевали на книжные. Весь сборник получился мозаичным, но безусловно ярким свидетельством того, как одну эпоху бесповоротно сменяет другая — мощная, грохочущая, трагическая и неизбежная. Похожий слом произошел на глазах у большинства наших современников в 1990-е, но раны, полученные тогда, до сих пор зажили далеко не у всех. А вот период НЭПа от нас уже достаточно далек, поэтому и рассмотреть его проще, и осмыслить можно объективнее. Книга Шенгели позволяет заглянуть в то время практически в режиме прямого эфира, чтобы оценить все сходства и различия, читая каждую историю с неослабевающим интересом.

1. Для подтверждения достаточно заглянуть в первое издание «Большой советской энциклопедии» [Шенгели… 1933: 289].[↩]