Фетиш, или Традиция метаморфоз в рокайльном романе

Клод-Проспер Жолио де Кребийон (обыкновенно Кребийон-сын; 1707-1777) вошел в число французских писателей «первого ряда» буквально в последние десятилетия, долгое время его творчество не привлекало внимание ни массового читателя, ни литературоведов и он оставался в тени своего известного отца, Кребийона-отца, французского драматурга-классициста, соперника Вольтера.

Отношения с отцом у Кребийона, рано (в 4 года) потерявшего мать, складывались непросто, недаром Кребийон-отец как-то заметил, что сын — одно из худших его творений. Кребийон-младший учился у иезуитов в Коллеже Людовика Великого, отказался от карьеры священника, избрав литературное поприще, рано стал завсегдатаем различных парижских салонов, в 1744 году встретил англичанку Марию-Генриэтту Стаффорд, женившись на которой в 1748 году, обосновался в Сен-Жермен-ан-Лэ. Их сын, родившийся от этого союза в 1746 году, умер в 1750 году. После смерти старшего Кребийона (1756) Кребийон-младший благодаря протекции госпожи де Помпадур получил в наследство должность Королевского цензора и переехал в 1759-м в Париж, где и жил вплоть до кончины в 1777 году. Перу Кребийона-сына принадлежит чуть более десятка романов¹ (на протяжении 40 лет своей творческой активности он хранил верность именно этому жанру), в которых всегда описываются одни и те же ситуации. Нет в них ни эпической панорамы действительности, ни самого устремления к системному анализу происходящих событий. В центре произведений, сосредоточенных исключительно на любовной (часто весьма обильно сдобренной фривольными намеками) тематике, оказывается описание некоторых особенностей (скорее даже «мелочей», частностей) аристократического образа жизни в позднеклассическую эпоху, которые для исследователя литературного процесса (и шире, нововременной европейской культуры) представляют поистине бесценный материал. Впрочем, для исследователя, интересующегося историей литературных форм, в частности — становлением жанра романа, творчество Кребийона также бесценно, ибо предоставляет возможность разглядеть, как из романа XVI-XVII веков в его сервантесовском или пикарескном вариантах вырастает классический сентименталистско-реалистический роман в тех формах, которые остаются актуальными и востребованными до сих пор.

Кребийон-сын и его романы стали объектом пристальной литературоведческой рефлексии только в середине XX века, хотя еще в XVIII столетии его фривольное творчество иногда воспринималось как развлечение интеллектуальное. Так, в «Моральных безделицах» аббата Куайе, вышедших в Лондоне в 1754 году, упоминаются кребийоновы романы «Шумовка, или Танзай и Неадарне» и «Софа», при этом довольно язвительно указывается, что они были обнаружены у одного солдата, который считался интеллектуалом. Несмотря на некоторые положительные отзывы (в том числе Стендаля, в трактате «О любви» назвавшего Кребийона одним из самых ярких психологов), репутация Кребийона-сына, в сущности, практически не менялась на протяжении XVIII, XIX и первой половины XX столетий. Он воспринимался чаще всего как весьма неприличный автор, хотя в действительности шумный скандал, связанный с литературным трудом, у Кребийона был один — после публикации романа «Софа», ставшего, собственно, и последним большим успехом писателя. Обстоятельства публикации «Софы», долгое время циркулировавшей в списках по всей Европе, до конца не выяснены; есть предположение, что Кребийон сочинял роман не для массового читателя, а исключительно для подношения Фридриху I Прусскому, через которого, очевидно, в конце 1730-х годов о романе узнал и Вольтер (оставшийся в восхищении), а впоследствии и вся читающая Европа². Публикация романа вызвала внушительный резонанс, в безнравственности Кребийона упрекали и Ретиф де Ла Бретон, и Лагарп, и даже, что сейчас нам кажется и вовсе невероятным, маркиз де Сад, не говоря уже о придерживавшихся более традиционной морали литераторах. Позднее, в 1763 году, Ф.-М. Гримм размышлял на страницах прессы по поводу «Случая у камина»:

Кстати, этот отпрыск Кребийона и сейчас, в возрасте далеко за пятьдесят, предстает молодым человеком <…> Юношеским пылом хотя бы можно объяснить и простить излишние вольности, но как воспротивиться презрению, направленному на человека, который всю свою жизнь писал, оскорбляя нравы, грязненькие свои произведеньица и находил вдохновение лишь в юношеском разврате и испорченности³.

Жан-Франсуа Лагарп, автор знаменитого «Курса древней и новой литературы», созданного в самом конце XVIII столетия, отзывался о Кребийоне-сыне и вовсе пренебрежительно: «…было бы смешно испытывать почтение к такому примитивному таланту, заключавшемуся в приукрашивании нечистот» [Cazenobe: 27]. В XIX столетии Кребийона воспринимали как второстепенного автора, создававшего произведения, которые могут представлять интерес исключительно для библиофила. Гийом Аполлинер, во многом открывший публике маркиза де Сада, не посчитал нужным «реабилитировать» Кребийона-сына, поместив его в ориентированную на массового читателя коллекцию «Библиотека забавных авторов» и «Наставники в любви». Еще в 1925 году Д. Морне напрямую назвал «Заблуждения сердца и ума» романом непристойным [Mornet: 356].

Кребийона всегда считали писателем «второго ряда»: к таковым без колебаний причисляли его исследователи даже в конце 1940-х годов⁴. Изменения в рецепции кребийонова творчества начались в середине 1950-х годов, когда оно стало предметом анализа с позиций не нравственно-дидактических, но антропологических и собственно поэтологических. У истоков «возвращения» Кребийона в список перворазрядных французских авторов, достойных монографического изучения, стояли американские литературоведы: в 1955 году Р. П. Эби защитил в Стэнфордском университете диссертацию «Проблема творчества Кребийона-сына», реабилитировавшую Кребийона и как стилиста, и как писателя идейного. Наибольшей проблемой наследия Кребийона Эби считает тот факт, что оно никогда не было должным образом оценено [Aby: 22]. Настоящая кампания реабилитации Кребийона была развернута в 1960-1970-е годы как в англо-саксонском, так и во французском литературоведении. На протяжении 1970-2010-х годов Кребийон-младший остается одним из самых комментируемых и анализируемых французских авторов XVIII столетия. На волне этого пристального внимания к творчеству Кребийона появились и переводы на русский язык, вышедшие в 1974-м и 2006 году.

Колоссальный интерес к творчеству Кребийона, подтверждаемый обилием монографических работ, конференций и коллоквиумов, проводимых повсеместно, отнюдь не случаен. Кребийон был частью аристократической культуры; его произведения демонстрируют великолепное знание обычаев светско-галантного общества, которое в предреволюционные десятилетия достигло своего наивысшего расцвета в формах, какие еще немного — и уйдут в прошлое. Кребийон виртуозно описывал довольно узкий мирок аристократов-щеголей эпохи «осени галантности», тех, кого с XVII века именовали либертенами — свободомыслящими распутниками⁵. Кребийон сумел вскрыть механику действий этой социальной страты. Для всех романов характерно не столько диегетическое описание обстановки и действующих лиц, сколько фиксация диалогов героев, будь то разговоры соблазнителя и его «жертв» («Софа», «Ночь и Момент»), диалог «наставника» и «начинающего либертина» («Заблуждения сердца и ума»), даже эпистолярные романы предстают как отсроченный во времени диалог, репликами которого оказываются письма главных героев, составленные по матрицам светской беседы.

Пристальное внимание Кребийона к диалогу неслучайно, в светской культуре беседа оказывалась способом социализации: аристократ становился самим собой, завоевывал статус в социальной иерархии именно в разговоре⁶, который, несмотря на свою показную естественность, строился по очень жестким моделям. Их-то и вскрывает Кребийон, мастерски воспроизводя диалоги так, что обнажается структура, основа, сами принципы устройства — краеугольные для всей французской светской культуры вообще. В этой связи изменение отношения к Кребийону-сыну, произошедшее в литературоведении в 1960-1970-х годах, и нынешняя востребованность его творчества как объекта изучения представляются закономерными. В настоящей статье мы попытаемся определить значение предметного мира, а именно особых «магических вещей» (называемых нами фетишами) в пространстве текстов Кребийона-сына, сосредоточившись в первую очередь на романе «Софа», ставшем, на наш взгляд, одной из значительных вех французского романа XVIII столетия вообще и породившем, как мы покажем, довольно мощную традицию. При этом мы постараемся не только обнаружить символическую многоплановость коннотаций, но прежде всего разглядеть ту роль, какую получивший сверхъестественные возможности предмет играет в сюжетном развертывании рокайльного романа. Изучение «вещественной» составляющей художественного мира произведения оказывается удобной методологией при анализе преимущественно реалистической или психологической прозы. Применительно к французской литературе XVIII века мы имеем основательное исследование А. Лафона, который, анализируя пространство рокайльных романов, ввел особое понятие «objets agents» [Lafon 1992: 101-102], то есть «действующие предметы». Под ними понимаются вещи, назначение которых не исчерпывается их утилитарностью. Нельзя сказать, что предметный мир романов Кребийона до сих пор оставался без внимания исследователей; художественное пространство его произведений изучено хорошо, но в то же время, как нам представляется, недостаточно для уточнения сюжетообразующих функций представленного в нем «вещного» мира.

«»Софа» уже своим названием подтверждает свой статус либертинского романа», — пишет Ж. Сгар в предисловии к подготовленному им изданию [Sgard: i]. Действительно, название романа, указывающее всего лишь на предмет обстановки, однозначно воспринимается как отсылка к распутным похождениям и программирует первое читательское восприятие как современников Кребийона, так и тех, кто живет в XXI веке. Название содержит в себе определенный вызов, намек на весьма фривольное содержание и своего рода представление гарантий будущего удовольствия от текста довольно специфического плана. Название другого, чуть менее известного, но не менее скандального, нежели «Софа», романа Кребийона — «Шумовка, или Танзай и Неадарне» (1734) — также несет в себе упоминание о предмете кухонной утвари. Для современного русского читателя оно является нейтральным по значению и не содержит ярко выраженной сексуальной коннотации, однако для французской читающей публики XVIII века оно было гораздо более красноречивым, многозначным и во многом даже неприличным. Дело в том, что слово еcume (пена), от которого, собственно, искомое (шумовка — еcumoire) и произошло, во всем известном тогда жаргонно-бытовом употреблении обозначало также «мужское семя»⁷. В этой связи далеко не случайно, что у несчастного Танзая, по прихоти феи утратившего свой детородный орган, вырастает на его месте именно шумовка: эта вещь, несравнимо более чем другие предметы кухонной утвари, была субститутом мужского полового органа, фетишем, наделенным особым символическим (эротическим) смыслом, который тогдашний читатель, безусловно, вычислял при первом же знакомстве не только с текстом, но уже с его названием.

Напомним, в «Софе» Кребийона-сына представлена исповедь молодого человека по имени Аманзей, душа которого волею случая покинула человеческую оболочку и оказалась заключена в софу, причем не в одну конкретную софу, но в любую на этом свете: плененная душа Аманзея могла свободно путешествовать из одной софы в другую, попутно наблюдая за нравами своих хозяек, которые использовали этот предмет мебели почти исключительно в эротических целях.

1. Перечислим 12 романов Кребийона-сына в порядке их появления: «Сильф» (1730, рус. пер. 1974, опубликован как приложение к «Заблуждениям сердца и ума»), «Письма маркизы де М*** графу де Р***» (1732), «Шумовка, или Танзай и Неадарне» (1-е изд. — 1734, 2-е -1743, рус. пер. 2006), «Заблуждения сердца и ума» (1736, 2-е изд. -1738, рус. пер. 1974), «Софа» (1742, создана ранее, долгое время распространялась в списках, рус. пер. 2006), «Счастливые сироты» (1754), «Ах! Какая сказка» (1754), «Ночь и Момент, или Утра Киферы» (1755), «Случай у камина» (1763), «Письма герцогини де*** к герцогу де***» (1768), «Афинские письма» (1771).[↩]
2. См. об этих обстоятельствах появления «Софы»: [Cazenobe: 21-29].[↩]
3. Статья опубликована 1 июня 1763 года в альманахе «Annеe littеraire» [Cazenobe: 27].[↩]
4. См., например, исследование Э. Энрио: [Henriot: 177-201]. [↩]
5. Подробнее об этом направлении см. в классическом исследовании М. Делона, переведенном недавно на русский язык: [Делон: 9-15]. О парадоксальном сближении свободомыслия (и увлечения философией) и развратного поведения см.: [Дарнтон: 173-224].[↩]
6. См. размышления о разговоре как доминанте французской культуры XVIII столетия в работе: [Strosetzki: 131-138]. [↩]
7. В таком значении, например, слово употребляется в эпиграмме Сигоня «Против грязной дамы». См. антологию, составленную М. Жанре: [La muse… 212]. [↩]