«Еще ты каждый миг моей покорна воле…». О смерти А. А. Фета

Афанасий Афанасьевич Фет скончался 21 ноября 1892 года в Москве, в собственном доме на Плющихе. После отпевания в университетской церкви гроб с его телом был перевезен в родовое имение Шеншиных – село Клейменово Мценского уезда Орловской губернии. Здесь, в склепе церкви, построенной племянницей поэта О. Галаховой, владелицей Клейменова, он был похоронен.

Вдова поэта Мария Петровна писала Я. Полонскому 11 декабря 1892 года: «С тех пор, как мы приехали из Воробьевки, Афанасий Афанасьевич все хворал, у него сделался бронхит, который продолжался три недели. Эта болезнь[,] сама по себе неопасная, расстроила и весь организм. Он все время был на ногах, так что мы не ожидали такого скорого конца. Были даже дни, когда он занимался с Екатериной Владимировной.

Так[,] он начал печатать свои воспоминания и «Скорби» Овидия.

21 ноября утром доктор, который постоянно у нас проводил ночи, нашел его лучше.

Афанасий Афанасьевич непременно требовал, чтоб я выехала кататься, простился со мной, поцеловал руку. Через полчаса я вернулась, его уже не было, умер очень спокойно, перешел из кабинета с Екатериной Владимировной в столовую, сел на стул, стал тяжело дышать, домашние думали, что с ним сделалось дурно от слабости, затем дыхание стало все тише и тише, и минут через пять его не стало»¹. Почти так же описывали смерть Фета С. Толстая Н. Страхову и А. Олсуфьев великому князю Константину Константиновичу.

Более подробно о болезни и смерти Фета рассказала его секретарь Екатерина Владимировна Федорова в письме от 12 августа 1893 года юристу Александру Владимировичу Жиркевичу: «Как всегда, мы из деревни уехали 26 сентября; по дороге заехал он с Марьей Петровной к племяннице своей в Орловскую губернию, и как-то все ему нездоровилось: постоянная одышка его мучила. Приехав в Москву 30-го сент[ября] утром, вечером в тот же день он пожелал поехать к Толстым и съездил; погода была сырая, дождливая; верно, он простудился и немножко прихворнул, стал кашлять; напала на него дремота, все спал по целым дням. Позвали доктора; он нашел маленькую простуду, небольшой отек легких, поставили банки, стало немного лучше, но все-таки позвали московскую знаменитость Остроумова; он тоже опасного не нашел, сказал, что бронхит; лекарств особенных не давали, только салицил да банки сухие ставили. И он все время был на ногах, и мы с ним корректуры держали, книги печатали (его воспоминания и перевод Овидия «Скорби»). Только слабость продолжалась и удушье мучило. Мы все надеялись на выздоровление и в мыслях не имели, что это так кончится. С 1-го ноября по 15-е даже совсем было хорошо, и кушал, и веселый был; только одно смущало доктора: начали ноги и руки пухнуть. Но мы имели большую надежду на поправление, потому что Остроумов нашел сердце превосходным, а ведь это главное. Но с 15-го стало плохо, с этого дня не стал он ничего кушать, выпьет водицы глоток, и сейчас же отрыжка. Организм постепенно стал расстраиваться, – и вот 21-ого ноября утром сам послал Мар[ью] Петр[овну] кататься, а мы вдвоем с ним остались в столовой; немного посидев, он пожелал в кабинет пойти, там посидели (он все молчал последнее время, не был похож на здорового Афан[асия] Афан[асьевича]), потом опять пошли в столовую, шел он довольно скоро, так что задохнулся, и говорит: «Как жарко». Сел на стул, тяжело дыша <…> и минуты через две-три все было кончено…

Можно утешаться одним, что ни агонии, ни мучительных страданий не было. Он точно вспыхнул и погас, как звездочка. Но ужасно…»² Что «ужасное» хотела сообщить Федорова, но не решилась?

С этого времени между Жиркевичем и Федоровой завязалась переписка. В архиве Жиркевича сохранились шесть писем секретаря Фета, которые были опубликованы только в 2000 году. Эта публикация исключительно важна. Письма Екатерины Владимировны, о которой мы, к сожалению, мало знаем, дают представление о ее личности, отношении к Фету и его памяти. Вот несколько выдержек из ее писем: «Вы поймете наше страшное горе; про Марью Петровну и говорить нечего; потерять человека после 35-летней жизни вместе ужасно; а я была у Афанасия Афанасьевича секретарем, заменяла ему его глаза 6 лет и привязалась к нему всею душой, всем сердцем. И вот уже 8 месяцев как его нет, а по-прежнему грустно и невыносимо больно, и с каждым днем все глубже погружаешься в эту скорбь, все яснее понимаешь, какое это великое горе для нас <…> Вы поймете, как тяжело у меня на душе. Какой несравненный человек был наш незабвенный Афанасий Афанасьевич! Лучше, умнее, справедливее, светлее его нет и быть не может <…> У него было чистое, прелестное детское сердце, неспособное отвечать подозрительностью и недоверием на ласку и любовь. Быть может, простые смертные к этому склонны, но поэт, и такой поэт, никогда. Он всегда радовался, когда встречал человека, любящего поэзию, интересующегося всем выдающимся, любил поговорить с такими людьми и переписываться. Вообще был очень отзывчив на все хорошее. Я думаю, Вы не будете сомневаться в моих словах. Говорить неправду я не стану».

Последнее письмо написано почти два года спустя после смерти Фета: «…до сих пор я чувствую утрату дорогого моего Афанасия Афанасьевича! Да я его и никогда не забуду! Все мне недостает его! Что это был за чудный человек! Какая душа! Какой ум! Недавно, разбирая бумаги, мне попалось черновое письмо к Страхову по поводу Крейцеровой Сонаты. С каким отрадным чувством перечла я его! Вспомнилось милое прошлое, и тяжело, тяжело, что не вернется все это и не увидишь дорогих людей. И как хорошо Афанасий Афанасьевич писал письма! Остроумия, блеска сколько! <…> Летом в конце июля мне пришлось поехать в Воробьевку; она теперь принадлежит двум племянникам М[арии] П[етровны] – Боткиным. С одним из них и с его женою я и ездила туда. Милая моя Воробьевка! Она мне напомнила столько хорошего и милого! Все мне там дорого, все мило! И сколько там поэзии! Как жаль, что не пришлось Вам ее увидеть! Грустно, что теперь Воробьевка опустела, и едва ли кто-нибудь в ней будет жить! Грустно! Грустно! Книги и бумаги Аф[анасия] Аф[анасьевича], письма все в Воробьевке, пока остались там, как были. Да и едва ли будут разбираться. Если бы это досталось людям, любящим поэзию, интересующимся, – но, к несчастию, надо признаться, что наследники Воробьевки мало развиты, поэзии даже вовсе не любят, Афан[асия] Афан[асьевича] едва ли понимали. Да и некогда им этим заниматься. Жаль, что они не передадут все эти бумаги кому-нибудь интересующемуся этим»³.

Вскоре появился такой человек, очень любящий поэзию Фета и «интересующийся» его «бумагами». Это был Николай Николаевич Черногубов. Он приехал в Москву из Чухломы Костромской губернии в 1893 году, поступил учиться в университет. Через год или два он начал с азартом коллекционера-фанатика собирать письма, документы, фотографии, книги, любые материалы, касающиеся жизни и творчества поэта. Один из наследников Воробьевки разрешил Черногубову взять хранившийся там архив Фета, который он и вывез в свой дом в Москву. Он разыскивал людей, знавших поэта, выпрашивал или копировал его письма, объехал места, где он жил, сумел даже познакомиться с великим князем Константином Константиновичем и скопировал его переписку с Фетом⁴. Естественно, одной из первых, кого разыскал Черногубов, была секретарь поэта Федорова.

Когда именно Черногубов познакомился с Екатериной Владимировной, точно установить не удалось. В архиве Черногубова сохранились два письма Федоровой и Кудрявцевой (Екатерина Владимировна вышла замуж в конце 1898 или начале 1899 года) и записка на визитной карточке Е. Кудрявцевой. Письмо Федоровой датировано 17 ноября 1896 года, но, судя по содержанию, их знакомство состоялось гораздо раньше. Трудно даже представить, чтобы Черногубов не попросил Екатерину Владимировну написать свои воспоминания о поэте. К большому сожалению, из этих воспоминаний сохранился только один двойной лист (три с половиной страницы текста) – описание последних дней жизни и смерти Фета. Текст не имеет ни заглавия, ни подписи: эти данные были в начале воспоминаний. О том, что сохранившийся лист является заключительной частью значительно большего документа, свидетельствуют стиль и манера изложения. Екатерина Владимировна очень подробно описала весь день 21 ноября и попытку поэта покончить жизнь самоубийством. Она никому не рассказала об этом сразу, потому что щадила чувства Марии Петровны, тяжело переживавшей утрату мужа. Теперь, после смерти Марии Петровны, она сообщила всю правду человеку, который собирался писать книгу о поэте. Там, где Федорова пишет о предсмертной записке, оставлено свободное место – значит, записка была приложена к тексту и передана Черногубову. Почему воспоминания не сохранились полностью? Личный архив Черногубова находился вместе с архивом Фета и другими ценнейшими материалами. Оба архива постигла общая участь: они в значительной степени утрачены по вине владельца. Чудом дошли до нас именно последние страницы воспоминаний Екатерины Владимировны, видимо, потому, что этот лист лежал отдельно. Предсмертная записка Фета пропала. Мы знаем ее содержание только по воспроизведению Б. Садовского. Воспоминания о Фете Екатерина Владимировна написала не раньше второй половины 1896 года, так как она называет Ю. Говоруху-Отрока «покойным» (он умер в июле 1896 года) и не позднее начала 1897 года (в январе 1897 года умер доктор Иков, наблюдавший поэта в последние его дни, – о нем Федорова пишет как о здравствующем). О попытке поэта добровольно уйти из жизни и о его предсмертной записке Черногубов рассказал Жиркевичу и Толстым, у которых в 1901 году гостил в Ясной Поляне. Об этом упоминает в дневнике Жиркевич: «10 ноября [1903 года]. Москва. Ходил поклониться святыням Третьяковской галереи, и у меня явилась мысль что-либо пожертвовать в эту сокровищницу русского ума и сердца из моей коллекции рисунков. Привели меня в контору к какому-то Николаю Николаевичу Черногубову. Едва я назвал свою фамилию, как он спрашивает: «Вы знакомы были с Фетом?» На утвердительный мой ответ Черногубов заявил, что он собирает у себя в оригиналах и копиях все то, что осталось после Фета, что Фета он, хотя лично и не знал, но был его поклонником и потому задался мыслью спасти от забвения все, после него оставшееся <…> В несколько минут мы сошлись с Черногубовым, который стал просить меня дать, в копиях, для будущего музея имени Фета письма Афанасия Афанасьевича ко мне, затащил меня к себе, напоил чаем и показал мне массу ценного материала, собранного им по отношению к Фету – письма, рукописи, портреты, гравюры и т. п. Очень милый и любезный, Черногубов рассказывал мне, где и в каком виде нашел он рукописи и переписку – и я невольно вспомнил мои личные архивные скитания и приключения. Для того, чтобы получить письма Фета к Толстому, Черногубов ездил в Ясную Поляну, где пробыл 10 дней, получив весьма ценные вещи. Графиня его очаровала. Лев Николаевич отнесся к идее о музее Фета скептически, а к самому Черногубову как к бесполезному человеку. Черногубов, собирая материалы о Фете, натолкнулся на данные, указывающие на душевную ненормальность Фета, а также имеет собственноручную записку Фета, свидетельствующую о том, что Фет, незадолго перед смертью, думал покончить самоубийством. Будучи в Ясной Поляне, Черногубов рассказал об этой записке Льву Николаевичу, и тот, как не любивший Фета, злорадно расспрашивал Черногубова об этой подробности из жизни Афанасия Афанасьевича»⁵.

В сентябре 1902 года в Москву приехал Борис Александрович Садовской, чтобы поступать в университет. В «Записках», написанных много лет спустя, он вспоминал: «В университетские стены влекло меня не настоящее, а прошлое. Я чувствовал себя современником Фета и Аполлона Григорьева <…> Любовь моя к Фету стала болезненной страстью. Я жил вдвойне: за Фета и за себя. Иногда я почти видел его, слышал его голос.

1. Цит. по: Федина В. С. А. А. Фет (Шеншин). Материалы к характеристике. Пг., 1915. С. 47 – 48.^[↩]
2. Письма секретаря А. А. Фета Екатерины Владимировны Федоровой к А. В. Жиркевичу / Публ. Н. Г. Жиркевич-Подлесских // А. А. Фет и русская литература. XV Фетовские чтения. Курск: Курский гос. пед. ун-т; Орел: Орловский гос. музей И. С. Тургенева, 2000. С. 20 – 21.^[↩]
3. А. А. Фет и русская литература. С. 20 – 21, 26 – 27, 28.^[↩]
4. О Н. Черногубове и судьбе фетовского архива см.: Асланова Г. Роковое фетианство // Наше наследие. N 49. 1999.^[↩]
5. Дневник А. Жиркевича хранится в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого (Ф. 22). Приношу глубокую благодар ность внучке Жиркевича Н. Подлесских, ознакомившую меня с этим фрагментом дневника.

   Оценкам Фета Толстым в передаче Черногубова доверять нельзя в связи с холодным приемом его в Ясной Поляне и негативным отношением к нему Толстого. В дневнике 8 июня 1901 года Толстой записал: «У нас <…> Пастернак и неприятный мертвец Черногубов» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 тт. Т. 54. М.: Художественная литература, 1935. С. 102). ^[↩]