Еще раз о языке искусства

Начало дискуссии см. в N 8 нашего журнала.

Как мне кажется, журнал «Вопросы литературы» очень своевременно организовал дискуссию «Слово и образ». Это ключевая проблема важнейших сторон писательского искусства: его художественного совершенства, его действенности, его теснейшей связи с жизнью. Правильное освещение проблемы «Слово и образ» требует, как и всегда, ясной договоренности о терминах и о понимании тех явлений, которые этими терминами обозначаются.

Прежде всего вновь подчеркнем тот факт, что искусство писателя не сводится к мастерству языка – при всей огромнейшей важности этого мастерства.

На эту тему много говорилось, а если взять одно из наиболее свежих высказываний, то Н. Замошкин («Октябрь», 1959, N 2) в статье «Слово, стиль, время» подробно и убедительно пояснил, как неверно сводить писательское искусство к мастерству языка. Н. Замошкин пишет, например: «Мастерство в узком смысле слова заключается в искусстве подбора уместных слов для создания образа человека, пейзажа, действия и образа самих идей». «Не к месту – вот что плохо! Сказанное же к месту и ко времени слово выглядит будто омытое ключевой водой…»»Кому есть что сказать, тот пишет своим стилем…»

Такого порядка замечаний много в статье Н. Замошкина. Он очень верно подчеркивает: достоинства литературного языка заключены не в нем самом по себе, а зависят от того, насколько слово оказывается «уместным» для отражения чего-то более главного и даже решающе важного, чем должен располагать писатель.

Писатель должен иметь «что сказать»; в литературном стиле должен отражаться «стиль нашей горячей созидательной жизни»; писатель должен «обладать не только филологическим ощущением мира, а настоящим чувством реального, чутьем действительности», – утверждает Н. Замошкин. Утверждает правильно. Мы оцениваем язык писателя не в зависимости от его качеств самих по себе, а в зависимости от того, насколько получаем при посредстве языка то главное, ради чего мы беремся за книгу, а писатель – за перо.

Н. Замошкин приводит ряд примеров, когда речь писателя отрывается от того, что она должна была выразить, а языковые средства не соответствуют той жизни, которую они должны передать. Он, в частности, критикует в одной из повестей выражение «улыбка не сработала», полагая, что то явление, которое здесь имеется в виду, требует другого слова. Анализируя другое произведение, Н. Замошкин высказывает такое мнение: «немота» народа, свидетелей спора, напрасно в данном случае упомянута автором. Для полного воспроизведения типического куска действительности пусть даже скромное участие зрителей, «встревающих» – словом ли, жестами ли – в спор, было бы в высшей степени уместно…»

То есть Н. Замошкин берет жизнь, как она ему представляется и как она им понимается, и сравнивает с тем, что находит изображенным в произведении. Так мы все и всегда поступаем, оценивая работу писателя.

И я совершенно не понимаю, почему Н. Замошкин не согласен с моей статьей «Язык искусства» («Вопросы литературы», 1958, N 6), с возмущением говорит о возможности рассматривать художественные образы «независимо от слова, помимо слова» и восклицает, что «образ вне слова – чистая мнимость».

Ведь когда Н. Замошкин советует критикуемому им писателю, чтобы те персонажи рассказа, которые молчат, заговорили бы, то он рассуждает как раз об образе «помимо слова, вне слова». Ведь Н. Замошкин указывает, что вот, дескать, в каком-то типическом случае такие-то люди должны говорить, а не молчать; но отнюдь не предлагает точное языковое выражение этой необходимой речи действующих лиц.

Разумеется, свой совет Н. Замошкин тоже выражает при помощи языка, словами. Но ведь этот совет в его языковом выражении не вставить в художественную ткань рассказа. Писателю, если он учтет совет Н. Замошкина, надо искать речевое выражение для того типического, на что указал критик. А пока это речевое выражение не найдено, данный жизненный факт существует «вне слова», в материале самой жизни.

Мне кажется, эту самоочевидную истину Н. Замошкин потому упускает из виду, что понятия «слово» и «образ» бывают – в нашем литературоведческом обиходе – порой чересчур узкими. Понятия эти должны быть приведены в соответствие с реальной действительностью. Начнем с образа.

А. Ефимов в статье «Образная речь художественного произведения» («Вопросы литературы», 1959, N 8) предлагает удивительно узкое понимание образа. Образом А. Ефимов считает лишь целые «конкретные и в то же время обобщенные портреты и картины человеческой жизни». Татьяна или «река Волга» для А. Ефимова – образ. А «любая деталь» произведения – не «образ.

Видимо, догадываясь, однако, что в результате такого понимания дела выйдет, будто художественные образы создаются не художественными, не образными средствами, и рождение образа окутается непонятной, прямо-таки мистической дымкой, А. Ефимов признает еще некие «образные речевые средства», то есть – проще говоря – тропы: сравнения, метафоры и т. д. Согласно А. Ефимову, в художественной ткани произведения не все образно: есть «образные речевые средства», а есть «необразные».

Это приводит А. Ефимова к изрядной путанице. Достаточно упомянуть такую формулировку: «Художественное произведение – это сплав литературных образов и образных (а также необразных) речевых средств». Как мы помним, по Ефимову, литературный образ – это «Татьяна, Рудин, Кирсанов, река Волга». Возможно ли вообразить «сплав» Татьяны или реки Волги с речевыми средствами?

У А. Ефимова возникает и еще большая путаница. Он пишет: «Образные речевые средства выступают в художественном произведении в качестве важнейшего конструктивного элемента. Они как бы окрашивают и расцвечивают словесную ткань произведения и соответствующим образом организуют всю систему повествования. По аналогии укажем, что в архитектурных сооружениях такую конструктивную роль выполняют, например, различные лепные украшения, располагаемые на фасаде дворца – фронтоне, карнизе, наличниках окон и т. п.».

Здесь, прямо как на ладони, видно, куда ведет выдвигаемое А. Ефимовым понимание образа. Ведь в архитектуре-то конструктивную роль играют отнюдь не «лепные украшения»; здание отнюдь не развалится, если лепные украшения и не прилепить. А вот если попробовать построить дом без стен и перекрытий, на основе одних лишь «лепных украшений», то едва ли что выйдет из такого «конструктивного» решения. Приписывая образным средствам «конструктивную» роль, А. Ефимов оказывается где-то очень неподалеку от эстетства и формализма. Это происходит, понятно, не потому, что таковы всерьез убеждения А. Ефимова, а лишь потому, что сугубо узкое, сугубо лингвистическое понимание образа непременно ведет в тупик.

Образ не есть только лингвистическое, не есть только литературное, не есть – шире – только художественное явление. Это явление – всеобще жизненное. И с этого для ясности надо начинать разговор об образе.

Временно оставив литературу, вспомним азы психологии. Вспомним такие ее термины, как ощущение, восприятие, представление. Вспомним, что термины эти обозначают именно образы, отражающие в нашем сознании явления объективного мира. Вспомним слова Ленина о том, что ощущение – «образ внешнего мира», «субъективный образ объективного мира» ¹ и т. д.

Все, что мы ощущаем, воспринимаем, представляем, отражается в нашем сознании образами. Надо ли подчеркивать, что масштабы и размах этих образов могут быть бесконечно различны? А. Ефимов не согласен считать образом «кусок портянки». Он не видит в куске портянки «творческого вымысла и эстетической ценности». О вымысле и ценности – потом. Но что «кусок портянки», попав в книгу, представляет собой образ, так с этим А. Ефимов должен согласиться, как только он выйдет за порог лингвистики и обратится к психологии. Все, что мы воспринимаем и представляем, отпечатывается в нас образами. Кусок портянки не составляет исключения. Он образ объективного мира ничуть не менее, чем панорама, допустим, кабинета лингвиста.

Разговор о художественной образности очень важно вывести за узкие пределы сугубо литературных категорий. Ведь писатель как раз и обращается к нашим читательским ощущениям, восприятиям, представлениям, к нашей способности образного мышления, организуя ее, мобилизуя, совершенствуя.

Ключ к пониманию образности слова – не в узко лингвистической сфере. Слово тогда становится образным, когда оказывается способным мобилизовать живущие в нас образные представления реального мира.

1. См. В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 53, 106.[↩]