Е. Н. Ц и м б а е в а. Женщины и мужчины в истории и литературе середины XVIII — начала XX века: За кулисами литературного текста. М.: ЛЕНАНД, 2023. 232 с.

Весьма необычная в общем книжном потоке книга историка, доктора исторических наук Е. Цимбаевой, открывающаяся утверждением, что «взаимопроникновение художественной и жизненной реальностей — тема неисчерпаемая» (с. 5), действительно вводит читателя за кулисы широко известных художественных произведений русской, английской, французской и отчасти немецкой литератур, почитавшихся в обозначенное автором время ведущими в Европе, с авторскими извинениями за этот выбор «в адрес прекрасной итальянской, польской и других литературных школ» (с. 6–7).

При этом имеется в виду, условно говоря, исключительно респектабельное общество, мерилом которого служит не материальное состояние, а «подобающее воспитание, сочетающееся хотя бы с минимальными возможностями поддерживать приличный внешний вид дома и его обитателей» (с. 6). Ведь именно эта среда и оказывалась в центре внимания создателей литературных произведений того времени.

Предпринятое рассмотрение быта, нравов, публичного и домашнего поведения людей XVIII — начала XX века, которым не уделялось в литературе необходимого с сегодняшней точки зрения внимания (все было понятно без слов читателям-современникам), напоминает проблему существенного порой в ряде речевых оборотов изменения языка повествования русских классиков по сравнению с нашим сегодняшним языком. В этом смысле большой резонанс в свое время вызвали книги известного лингвиста А. Пеньковского «Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении» (2003) и «Загадки пушкинского текста и словаря. Опыт филологической герменевтики» (2005).

Но возвратимся к нашей книге. Одним из ее важных тезисов является утверждение, что общепринятые в рассматриваемое время правила и приличия, определявшие поведение литературных персонажей, нередко существенно влияли на сюжеты произведений, на образы, психологию, ментальность действующих лиц, но последующим поколениям читателей их поведение нередко стало представляться необоснованным и непонятным. «И напротив, — замечает автор, — то, что стало понятно, привычно и потому незаметно людям ХХ века, возможно, в свое время воспринималось как потрясающее нововведение писателя, произвело революционный переворот в сознании читателей и пред­определило будущее» (с. 5).

Важно и отмеченное в аннотации соображение, что знание сторон обыденной жизни, включающее в себя «имущественные вопросы, гендерные роли и социальные нормы, позволяет глубже, а иногда иначе взглянуть на характеры, поведение, взаимоотношения знакомых персонажей».

Однако «стороны обыденной жизни», перечисляемые в аннотации, сильно, как этого требует жанр, обобщены по сравнению с текстом книги, в которой восемь глав, и в каждой из них они расматриваются детально. При этом симптоматично, что названиями глав и их подзаголовков служат цитаты из Пушкина.

Так, в качестве названия первой главы взята пушкинская цитата из «Евгения Онегина» (глава первая, строфа XXV): «Обычай — деспот меж людей» — с прозаическим подзаголовком «Модная одежда как фактор физиологии». А важнейший ее раздел озаглавлен тоже пушкинской цитатой из «Евгения Онегина» (глава вторая, строфа XXXIII): «Корсет носила очень узкий».

В главе рассматривается влияние модной одежды на внешний облик людей прошлого, а также связанные с нею их физиологические и физические проблемы, причем речь здесь идет не о верхней, а о нижней одежде, куда взор писателя проникал достаточно редко, но именно она, оказывается, имела важное вляние на жизнь и поступки реальных людей, а следовательно, и персонажей.

Вот конкретный пример: шелковые чулки, которые носило высшее общество, завязывались у женщин наверху ноги подвязками, избежать морщинок на чулке можно было только туго стянув подвязку. В результате юная героиня романа Джейн Остин «Эмма» на утро после первого в ее жизни бала не может убежать от опасности из-за судорог ног, что оказывается вполне объяснимым: накануне она слишком сильно стянула их подвязками. «Измученные ежедневным многолетним стягиванием ног, дамы, — замечает автор, — вероятно, в еще большей степени, чем ныне, страдали от болезней вен после родов <…> Наташа Ростова после замужества и рождения детей ходит по дому в столь неприятных читателям сползших чулках едва ли от небрежности. Перетягивать вздувшиеся вены подвязкой мучительно, хочется избежать этих мук хотя бы в домашней обстановке» (с. 14–15).

Столь же важны в аргументации автора крайне узкие спинки платьев и фраков 1810–1820 годов, затруднявшие движение рук, последнее особенно сказывалось при дуэлях; полдюжины нижних накрахмаленных юбок или жесткая рама турнюра делали смертельно опасным для женщин падение с лодки в пруду.

Еще более вредоносными для здоровья оказывались корсеты — они деформировали тело (подзаголовок: «Корсет носила очень узкий»). На рисунке, представленном в книге, демонстрируются изменения женского скелета из-за продолжительного ношения корсета. В результате легкие книзу сужались, дыхание становилось верхушечным. «И нас нисколько не удивит, — отмечает автор, — что княжна Мэри в «Герое нашего времени» после трех туров вальса в сравнительно небольшой зале «запыхалась, глаза ее помутились». Это не от недостатка опытности в искусстве танца, а от недостатка воздуха» (с. 17).

Этим же объясняются нередкие обмороки героинь романов.

Стесненное дыхание сказывалось не только в танцах, но и при пении: наличие сильного голоса у благородной девицы было исключено. Мужчинам затруднял пение галстук, сжимавший горло до хрипоты: Скалозуб у Грибоедова («Хрипун, удавленник, фагот»); «красавцы молодые» у Пушкина («Домик в Коломне»): «Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк)».

Кроме корсета, для придания фигуре достойной осанки использовались спинные линейки, которые вставлялись под шнуровку корсета.

В завершение этой темы приведем еще одно бесспорное наблюдение автора, почерпнутое из «Холодного дома» Диккенса: когда леди Дедлок переодевается горничной, прохожие оглядываются на нее, пораженные несоответствием платья ее аристократической осанке.

Глава первая плавно перетекает во вторую — «Здоровья дар благой» (Пушкин, стихотворение «Выздоровление» 1818 года), посвященную новым проблемам со здоровьем, возникавшим вследствие состояния гигиены и низкого уровня медицины, что, как правило, игнорировалось художественной литературой.

Отмечается, в частности, следующее:

Вопросы банальной чистоты тела достаточно просты. Россия была тут в наилучшем положении. Вся страна веками «ходила в баню по субботам». Простонародье при этом, однако, не меняло месяцами нижних рубах и источало соответствующие запахи. Но высшие круги с XVIII века более или менее заботились о смене белья, так что их гигиена достаточно удовлетворяла нынешним представлениям. В Европе дело обстояло хуже. Ежедневное мытье в ванне — изобретение денди рубежа XVIII–ХIХ веков. Онегин (как и его создатель) «со сна садился в ванну со льдом» (заголовок первого раздела главы) или купался в реке именно «как dаndy лондонский». Эта традиция утреннего сидения в ванне, часто холодной, осталась в Англии на века, но касалась только мужчин (с. 33).

Англичанки того же времени довольствовались кувшином и помощью служанки.

Весьма интересны во второй главе подробности интимных встреч и любовных сцен у людей того времени, проясняющие соотвествующие эпизоды в романах и пьесах. С указанными подробностями предоставляем возможность читателям книги ознакомиться самостоятельно.

Третья и четвертая главы освещают принятый порядок заключения и расторжения брачного союза в былые времена. Тут, конечно, вполне уместны пушкинские цитаты из главы третьей «Евгения Онегина», приведенные в оглавлении: «Я поведу их под венец» (строфа XIV), «Была ты влюблена тогда?» (строфа XVI), «А было мне тринадцать лет» (строфа XVII).

Весьма интересна мысль о том, что в западноевропейской литературе начиная с XVI века шла борьба за право свободного выбора супруга. В пьесах Шекспира, Лопе де Веги, Мольера, Корнеля содержатся великолепные монологи в защиту естественного чувства, а герои и героини «отстаивают любовь как высшую силу, перед которой бессильны любые препятствия, включая и священную власть родителей» (с. 89).

Тем самым писатели чаще всего трактовали проблемы любви и брака вопреки общепринятым представлениям, опережая свое время и подготавливая новые поколения к более свободным взглядам на эти жизненно важные вещи.

Главы пятая (подзаголовок: «Домашняя жизнь глазами хозяйки и хозяина») и шестая (подзаголовок: «Светская жизнь глазами дам и господ») освещают закулисье быта и светского общения респектабельных семейств, отображенных в литературе. При этом весьма плодотворным выглядит ролевое сопоставление супружеских пар. Конечно, очень кстати пришлись тут цитаты из «Графа Нулина», относящиеся к хозяйке и к ее прислужнице Параше, «наперснице ее затей».

В седьмой главе, имеющей подзаголовок «Благородная бедность», рассматриваются судьбы людей (женщин и мужчин) благородного происхождения, которые своим трудом вынуждены были добывать средства к существованию. Автор, помимо прочего, останавливает внимание на труде гувернантки в реальной жизни и в литературе (имея в виду, в частности, счастливый конец в «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте): «Бесчисленные романы изображали тяжелый жизненный путь гувернантки, завершившийся счастливым концом. Но ни один роман или подлинный источник не рассказал, где и как отчаянным мрачным концом завершался тяжелый жизненный путь реальной гувернантки» (с. 158).

Последняя, восьмая глава имеет подзаголовок «Дуэль без романтических прикрас», который говорит сам за себя. Несмот­ря на множество работ, посвященных историками этой теме, здесь есть еще что сказать, и автор замечательно использует эту возможность…

Итак, в итоге «за кулисами литературного текста» остаются реалии быта и нравов рассматриваемого в книге времени, совершенно неочевидные для сегодняшнего читателя и ставшие в силу этого материалом исследований для современных историков.

Этим деталям в культурном и литературном их значении и посвящена книга Цимбаевой.