Движение времени – движение критики

1

В последнее время то в одном, то в другом печатном органе предупреждают доверчивого читателя: «Осторожно – упрощенчество», «Осторожно – концепция». Как будто наступило время гололеда или листопада, того и гляди поскользнешься!

Это могло бы быть шуткой или случайным совпадением, если бы за шумной разноголосицей современного литературного процесса не стояли действительно серьезные, жизненно важные проблемы. Ни предостережениями, ни воинственными криками, ни явными или замаскированными угрозами их не решить.

Необходимы серьезные, деловые дискуссии. Итог этих дискуссий – величина, которую нелегко бывает предвидеть. Но есть важное условие, которое может определить в конечном счете и характер итогов.

Таким важнейшим условием является верность проверенным временем принципам марксистско-ленинской методологии.

Приближающийся ленинский юбилей обязывает нас ко многому. В том числе и к тому, чтобы в откровенных, содержательных дискуссиях выяснить состояние и задачи литературной критики, и прежде всего ее исходные методологические посылки.

Если мы окинем мысленным взором все, что накоплено нашим литературоведением и литературной критикой за последние годы, то увидим, что наиболее значительное, действенное, научно весомое было связано с творческим развитием принципов марксистско-ленинской эстетики. Я бы сказал: неизменно торжествовали принципы социально-исторического конкретного анализа, те принципы, которые основывались на глубинном понимании партийности и народности нашего искусства.

Нам всем приходится жить и работать во все более и более усложняющейся обстановке. Борьба идеологий приобретает неслыханную остроту. Поверхностному наблюдателю многое может показаться неясным, запутанным до чрезвычайности.

Вот почему представляется важным и необходимым остановиться на некоторых проблемах, связанных с нашим подходом к современному литературному процессу. В конечном счете это не только принципы исследования, но и принципы оценки, соотнесения явлений литературной жизни с идейной борьбой, идущей в мире, с исторической действительностью, с проблемами самой жизни.

Чем сложнее становится литературный процесс, тем настоятельнее мы ощущаем эту потребность в обосновании и выявлении исходных принципов.

Так, казалось бы, чисто академический сборник «Советское литературоведение за пятьдесят лет», вышедший в 1967 году в Издательстве МГУ, не случайно посвящен не истории науки в собственном смысле этого слова, а скорее проблемам методологии науки, выявлению тех принципов, которые исторически вырабатывались на основе действенного освоения марксистско-ленинского учения. Уже название статей свидетельствует об этой направленности сборника: «Методологическое развитие советского литературоведения», «Формирование теории социалистического реализма», «Проблема романтизма в советском литературоведении», «Реализм как теоретико-литературная проблема» и т. п.

И вот одна из последних работ «чистого» критика, участника многих битв и дискуссий последнего времени Е. Книпович, – «Художник и история», вышедшая в издательстве «Советский писатель» в 1968 году. Она насквозь «методологична» в том смысле, что автор постоянно, действенно, открыто утверждает принципы марксистско-ленинской эстетики. Я бы сказал, Е. Книпович почти в каждой своей статье показывает, что только такой подход позволяет дать верную оценку и сложной проблеме горьковских традиций в современной литературе, и некоторым проблемам истории советской литературы, и творчеству таких сложных писателей, как Кафка, Фолкнер, Брехт и многие другие.

Работа Вл. Гусева «В середине века» посвящена исследованию советской поэзии. Этой работе предпослано теоретическое введение, значительная часть которого отведена проблемам метода, стиля, приемам исследования. С полным основанием автор заявляет в предисловии: «Ныне всякий, кто специально не задумывается о методологии в критическом исследовании, заранее обречен на поражение в нем» ¹.

Исследуя своеобразие многих поэтов, и прежде всего Твардовского, Луговского, Заболоцкого, Светлова, Мартынова и других, Вл. Гусев опирается на те принципы, которые были высказаны им в первой теоретической главе его работы «О лирике и о стиле. Принципы анализа». Теоретическая часть действительно становится необходимой посылкой успешного конкретного анализа. В этой работе, кроме всего прочего, присутствует очень точный, трезвый взгляд на достоинства и недостатки; эстетическая чуткость позволяет автору легко отделить существенное от несущественного, случайного, вынести убедительный, доказательный «приговор». Все это делает книгу Вл. Гусева приметным явлением в нашей литературной критике последнего времени.

И еще пример: статья Б. Бурсова – исследователя русской литературы, прежде всего классической русской литературы XIX века, – «Вечерние думы», опубликованная в «Звезде» (1968, N 8). В ней автор касается проблемы таланта, отношений художника и времени. Б. Бурсов обращается к традициям Достоевского, Толстого, Тургенева, к живому опыту многих современных молодых писателей, в частности и тех, чье творчество становилось предметом дискуссий и обсуждений. Эта статья также «методологична» в лучшем смысле. Чувство историко-литературного процесса, широкое поле «обозрения» позволяют Б. Бурсову убедительно объяснить и многие сложные явления современной литературной жизни.

В разные периоды нашей истории складывались различные отношения между литературной критикой и историей литературы. Можно определенно сказать, что в наше время не только преодолен разрыв между литературоведением, занимающимся теорией и историей литературы, и литературной критикой, но произошел и своеобразный их синтез. Мы видим, что критика, опирающаяся на литературоведение, критика, обладающая широким историко-литературным мышлением, – только такая критика способна влиять на литературный процесс.

2

Проблема методологии современной критики есть прежде всего проблема мировоззрения, идейной вооруженности, отчетливой цели: «В каком идти, в каком сражаться стане!»

Я, конечно, не хочу этим снять ни проблему таланта, ни проблему знания. Дураку, как известно, и святость не помогает! Природная одаренность, обширные познания, жизненный опыт – первичные условия успешной работы критика.

Э. Хемингуэй в очерке «Маэстро задает вопросы» говорил о том, насколько художнику необходима преданность искусству: «…По-настоящему серьезное отношение к писательскому делу – одно из двух непременных условий. Второе, к сожалению, – талант».

Два этих «непременных условия» в полной мере относятся и к работе критика.

Мне хотелось бы выдвинуть и назвать еще одно условие, необходимое для всякого, кто всерьез посвятил себя литературной критике. Таким условием является успешное овладение принципами марксистско-ленинской методологии.

Только владея обширным арсеналом марксистско-ленинской методологии, мы можем верно оценить сущность того, что мы называем литературным процессом.

В связи с этим не могу не остановиться на одной из дискуссий последнего времени.

Статьи В. Чалмаева, опубликованные в «Молодой гвардии» в 1968 году («Великие искания», N 3; «Неизбежность», N 9), как известно, вызвали обоснованную критику в выступлениях Ю. Суровцева, А. Метченко, В. Панкова, П. Строкова, Ф. Чапчахова, И. Мотяшова, В. Иванова и других критиков и литературоведов.

И вот появилась статья А. Ланщикова «Осторожно – концепция!» («Молодая гвардия», 1969, N 2), в которой автор попытался, в сущности, взять под защиту В. Чалмаева, выбрав почему-то из всех оппонентов одного Ю. Суровцева.

В этой статье А. Ланщикова есть ряд верных положений, замечаний, наблюдений, когда он говорит, в частности, о ряде дискуссий последнего времени. Он справедливо объясняет неудачу некоторых из этих дискуссий тем, что за рекламным фасадом, казалось бы, новых концепций не оказывается этих новых концепций, нет новых научных идей, широковещательные концепции зачастую не аргументированы, не подтверждены фактами и наблюдениями.

Но когда далее он начинает говорить о статьях В. Чалмаева, то чувство реальности изменяет автору, потому что как раз статьи В. Чалмаева во многом подтверждают критический пафос А. Ланщикова. Основной недостаток статей В. Чалмаева А. Ланщиков видит в несовершенстве методологии. Оспаривая то, как изображает В. Чалмаев отношения К. Леонтьева и Л. Толстого, А. Ланщиков замечает: «Здесь противопоказана всякая приблизительность, а она, как мы выяснили, к сожалению, пока свойственна методологии автора «Неизбежности».

«Если же говорить о глубине социального анализа, то и здесь дает себя знать несовершенство методологии Чалмаева», – пишет в другом месте своей статьи А. Ланщиков.

Что это за странная методология, которая может быть «приблизительной», «несовершенной»! Какое странное понимание научных социально-философских принципов исследования!

Оказывается, что у В. Чалмаева, по А. Ланщикову, когда он ведет «критику эпохи капитализма в России и современного империализма… ощущается достаточно четкое понимание социального вопроса… Но вот что касается времен более отдаленных, например, времен раскола и никонианства, тут действительно социальная почва уходит из-под ног В. Чалмаева и появляется однозначное (?! —Л. Я.) прочтение отечественной истории докапиталистического периода».

Слово-то какое: «однозначное»! Смысл его так и остается не разъясненным критиком. Оказывается, виновато во всем «несовершенство» методологии.

Но методология не сумма исследовательских приемов, не отмычка, подходящая ко всем запорам, – она система взглядов, убеждений, последовательная реализация которых проявляется прежде всего в научных принципах исследования. Общие методологические принципы осуществляются и в конкретных оценках, и в общих выводах. Методология не может быть «приблизительной» или «несовершенной». Не надо нам искажать значение действительно важных понятий и слов!

Я не хочу обвинять В. Чалмаева в «дурных намерениях». Но тот, -кто действительно хочет помочь критику, активно выступающему на протяжении ряда последних лет на страницах наших газет и журналов, должен не скрываться за дымовой завесой слов о «несовершенстве», «приблизительности», которые, «к сожалению, пока свойственны методологии автора «Неизбежности», а ясно и определенно сказать, в чем существенные просчеты и недостатки этой методологии, которые привели к неверной и ошибочной оценке и политического и литературного движения XIX – начала XX века.

Как только современный исследователь отказывается от последовательного осуществления принципов классового, социально-исторического анализа явлений литературы, он неизбежно оказывается беззащитным перед самыми разнородными влияниями. И тогда верное в принципе отстаивание «духовности» может повести вспять, истинные ценности померещатся в образе спасителя, в идеализированном деревенском быте, в церковных обрядах, во всенощной и т. п. И тогда К. Леонтьев – один из певцов «византизма», строгой догмы и безжалостной власти монарха – может превратиться в «очарованных» глазах искателя «вечной духовности» в Чаадаева второй половины XIX века…

Видимо, вновь надо в полной голос говорить о том, какое решающее значение имеет для литературоведения и критики ленинское учение о двух культурах в каждой нации, ленинский принцип партийности, ленинское учение о классах и классовой борьбе…

Произвольные субъективистские оценки возникают неизбежно как следствие отступления от принципов марксистско-ленинской методологии, которые плодотворно осваивались и развивались нашей наукой на протяжении многих десятилетий.

3

Современная критика и литературоведение чутко уловили одну из особенностей литературного движения последних лет: внимание к нравственному миру советского человека, настойчивое стремление проверить сегодняшними реалиями «вечные» этические категории добра, зла, совести, чести и т. п. Литература проникает в тончайшую сферу эмоций, стремясь проследить жизнь чувства, уловить его «конечный» нравственный потенциал.

Некоторым исследователям показалось, что те оценочные критерии, которыми мы располагаем, уже недостаточны, когда мы имеем дело с такого рода литературой. «Зыбкая эмоциональная сфера» якобы не поддается строгим дефинициям и определениям.

Современная литература идет все дальше и дальше, движется вглубь, исследуя сложнейшие взаимодействия эмоций и поступка, выявляя нравственный эквивалент этой «бессознательной» сферы человеческой жизни.

Но задача исследователя литературы как раз и заключается в том, чтобы увидеть за «частным» общее движение, выявить социальный результат, социальные побудительные мотивы, которые стоят у истоков эмоций. Эмоциональное через нравственное, нравственное через социальное, социальное через конкретно-историческое – вот та цепочка, которая, на мой взгляд, может привести к определенному итогу, оправданному результату.

У нас же нередко все сводится к тому, что анализ художественного произведения обрывается на выявлении его нравственной содержательности. При этом этическое как бы изымается из конкретной исторической среды, все более распространенным становится своеобразный суд над отдельными произведениями и героями с абстрактно-моралистических позиций.

Такого рода критика, как мне кажется, совпадает с некоторыми положениями экзистенциализма, который, как известно, одну из своих целей видит в «гуманизации» марксизма.

Внеисторический абстрактно-моралистический подход к произведениям советской литературы приводит не только к идейно-художественным утратам, но нередко и к превратным толкованиям самого содержания.

В течение многих лет продолжается дискуссия вокруг «Тихого Дона» М. Шолохова. Мне уже не раз приходилось высказывать и обосновывать свое мнение, в том числе и на страницах журнала «Вопросы литературы», и по поводу «новых» точек зрения, выдвинутых Ф. Бирюковым, А. Хватовым, В. Петелиным, и по поводу концепции «исторического заблуждения», защитником которой объявил себя А. Бритиков## См.

1. В. Гусев, В середине века, «Советский писатель», М. 1967, стр. 3.[↩]