Древняя Русь и литература XVIII века
Г. Н. Моисеева, Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века, Л., «Наука», 1980, 264 с.
Примечательной чертой современного советского литературоведения является стремление к созданию комплексных, обобщающих исследований, освещающих ключевые этапы историко-литературного процесса. Эта черта с полным основанием может быть отнесена и к монографии Г. Моисеевой, посвященной рассмотрению роли древнерусской литературной традиции в России века Просвещения, когда происходило становление национальной культуры и литературы нового времени. Задача, которую поставил перед собой автор, не проста. Известно, «то в истории русской мысли она составляла долгое время предмет же столько научного анализа, сколько общественно-политической полемики. Вспомним хотя бы выступления по этим вопросам Радищева и декабристов, революционно – демократической критики, споры между западниками и славянофилами. И позднее, когда собственно научный аспект стал все более преобладать, отзвуки былых дискуссий накладывали в той или иной мере отпечаток на истолкование этой проблематики.
Значительный шаг вперед был сделан в советский период, особенно в последние полтора-два десятилетия. Д. Лихачев в 1971 году с полным основанием отмечал, что вопрос об отношении русской культуры нового времени к культуре Древней Руси был одним из основных вопросов духовного своеобразия России XVIII – XIX веков. В частности, он подчеркивал, что «огромное значение имеет пристальное исследование того, как памятники культуры Древней Руси конкретно отражались в новой русской культуре» 1.
Монография Г. Моисеевой существенно дополняет и обогащает то, что было сделано ее предшественниками.
«Период 90-х гг. XVII – первых десятилетий XVIII в., – пишет она, – принято называть Петровской эпохой, с которой связано представление о коренной ломке всех общественно-культурных традиций предшествующего времени. Между тем реальная Петровская эпоха к этой ломке не сводится» (стр. 3). Автор указывает, что книга «посвящена проблеме преемственности в развитии русской литературы, раскрытию роли древнерусских памятников в художественном сознании новой эпохи» (стр. 5).
В книге собран и обобщен огромный – по объему, и по хронологическому охвату – фактический материал. В ней впервые вводится в научный оборот значительнее количество рукописных источников. Но, как известно, ценность любого историко-литературного исследования определяется не столько этим, сколько постановкой вопросов, характером осмысления источников и теми выводами, которые вытекают из их анализа. В этом смысле введение «От древнерусской литературы к литературе нового времени» имеет, на наш взгляд, принципиальное значение. Автор не только кратко подводит здесь итог работам предшественников, не только обрисовывает общую проблематику исследования, но и формулирует методологические принципы понимания самой эпохи, которой исследование посвящено.,
Исходя из установленной в советском литературоведении преемственности внутреннего развития русской культуры XVII – XVIII веков, Г. Моисеева отмечает: «Важнейшим завоеванием XVII века была эмансипация культуры… Стремление познать мир, раскрытие направленности и полезности знаний, обращение к человеческим чувствам – все это означало преодоление узких границ схоластики и создавало почву для формирования в России раннего Просвещения» (стр. 7 – 8). Автор называет важнейшие формы, с помощью которых в XVIII веке реализовывались указанные тенденции, отмечает роль международных культурных связей (в том числе контактов русского общества с польской и чешской культурной средой), характеризует основные этапы стилевой эволюции русской литературы этого столетия. Вместе с тем Г. Моисеева показывает активную роль Петра I и его сподвижников, а позднее – ведущих представителей русской культуры в формировании нового взгляда на мир. «Новый взгляд на человека, на его место в системе государственного устройства был открыто декларирован в официальном документе – «Табели о рангах». Здесь подчеркивалось, что не происхождение, а личные заслуги, личные достоинства человека подлежат оценке с точки зрения общественной пользы» (стр. 12).
Понятно (и это, вероятно, следовало бы подчеркнуть особо), что само истолкование «общественной пользы» имело определенное социальное содержание, обусловленное общественно-политическим развитием России эпохи начинавшегося перехода от феодализма к капитализму. Но забежим вперед и посмотрим, к каким основным выводам приходит Г. Моисеева. Она верно обращает внимание на то, что русская национальная литература XVIII века создавалась европейски образованными людьми – Ф. Прокоповичем, М. Ломоносовым, В. Тредиаковским, А. Сумароковым, А. Радищевым и другими замечательными деятелями отечественной культуры тех десятилетий. Отмечая, что в этот период происходило интенсивное и критическое усвоение мировой культуры, Г. Моисеева подчеркивает, что этим не ограничивалось, не исчерпывалось духовное развитие XVIII века. «В аспекте ренессансных и раннепросветительских идей XVIII в., – пишет она, – рукописное наследие Древней Руси было включено в систему развития новых литературных жанров, возникших под влиянием эстетики классицизма», что, «при всем своем жанровом отличии от древнерусский литературы, литература, сложившаяся в XVIII в., имела с вей глубокую внутреннюю преемственность» (стр. 233 – 234). И одна из замечательных особенностей формирования русской художественной литературы XVIII века заключалась в том, что оно шло во многом «параллельно с развитием исторических знаний того времени». А это в свою очередь предопределило гражданский пафос отечественной литературы, ее глубокий патриотизм, ответственность писателя за судьбы родины. «Вне синтеза русской и европейской культур, происшедшего в России на протяжении XVIII в., необъяснимо мировое значение русской реалистической литературы XIX в. А в этом синтезе… важное место принадлежит литературным традициям Древней Руси…» (стр. 235).
Но для того, чтобы прийти к этим выводам, Г. Моисеевой понадобилось произвести всесторонний и глубокий анализ собранного материала. Этому посвящены три главы монографии, из которых мы прежде всего хотели бы остановиться на первой – «Памятники древнерусской литературы в изданиях и исторических сочинениях XVIII в.». По замыслу автора, она несет на себе главную смысловую и композиционную нагрузку. И это закономерно: анализируя во второй главе трагедии, созданные в XVIII веке на сюжеты и темы древнерусской истории и литературы, или обращаясь к становлению эпической поэзии и лирики в третьей главе, Г. Моисеева постоянно возвращается к кругу источников, которыми располагали русские писатели того времени, к особенности интерпретации ими событий древности с точки зрения идейных представлений и эстетики века Просвещения. Так и логически и сюжетно восстанавливается та параллельность художественного и исторического сознания эпохи, о которой говорилось выше.
Шаг за шагом, вовлекая в научный оборот малоизвестные, а зачастую и впервые привлекаемые источники, прослеживает Г. Моисеева все перипетии этого сложного и многопланового процесса. Внедрение нового, отличного от летописного взгляда на прошлое России становится насущно необходимым на рубеже XVII – XVIII веков. Важную роль в практическом осуществлении этой объективной тенденции сыграл Петр I, который в 1708 году предложил директору Московской типографии Ф. Поликарпову-Орлову написать «Историю России». Анализируя две сохранившиеся рукописные редакции сочинения Ф. Поликарпова, Г. Моисеева реконструирует процесс формирования исторического сочинения, которое, по замыслу Петра I, должно было не только отвечать уровню науки того времени, но и быть доступным широкому кругу читателей. «Изучение «Истории России» Ф. Поликарпова и анализ причин его неудач, – отмечает автор, – показывают трудности историко-литературного процесса начала XVIII в., когда на смену старым летописным приемам приходили исторические сочинения иного типа, в которых передовые просветительские идеи были выражены в новой литературной форме» (стр. 29).
Г. Моисеева прослеживает далее исторические занятия Феофана Прокоповича, Иогана Вернера Паузе – автора «Истории Царьградской», Даниила Туптало (Димитрия Ростовского), труды которых подготовили почву для следующего важного этапа, связанного с именами В. Татищева, Г. Миллера и особенно М. Ломоносова. В монографии подробно характеризуется историографическая и литературно-публикаторская деятельность Н. Новикова, М. Щербатова, А. Радищева и других авторов второй половины XVIII века. В этой связи отметим, что впервые в нашей литературе Г. Моисеева изучила обращения Екатерины II к памятникам древнерусской истории. Сопоставляя исторические занятия императрицы с трудами русских историков того времени, Г. Моисеева убедительно опровергает упрощенный взгляд на то, что исторические опыты Екатерины II отмечены дилетантизмом. «…Изучение древнерусских памятников и занятия историей служили для Екатерины II средством активной пропаганды своих политических идей. Она «направляла» по продуманному ею руслу историческую мысль XVIII в. и давала уроки «общественного воспитания» на примерах русской истории» (стр. 92), – пишет Г. Моисеева и показывает на ряде любопытных примеров тенденциозность интерпретации Екатериной II фактов из русской истории. Эти наблюдения позволяют лучше понять духовный климат, в обстановке которого Радищев и другие русские историки и литераторы стремились к постижению прошлого своей родины.
Значительное внимание уделено в книге публикаторской деятельности известного собирателя рукописей А. Мусина-Пушкина и кружка петербургских и московских историков и археографов, сложившегося на исходе XVIII века. Ряд аспектов этой проблематики был рассмотрен Г. Моисеевой в монографии «Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве». Теперь же, углубляя и расширяя прежние наблюдения, Г. Моисеева предлагает сравнительный текстологический анализ публикаций «Слова о полку Игореве», «Русской Правды» и «Поучения» Владимира Мономаха, – рукописи этих памятников находились в собрании А. Мусина-Пушкина. Хочется обратить внимание читателей на некоторые находки, сделанные при этом автором. Прежде всего, это выявленные Г. Моисеевой реально сохранившиеся, то есть не погибшие в 1812 году, рукописи из коллекции А. Мусина-Пушкина. Историко-культурная значимость подобной находки в доказательствах не нуждается. Вывод, что к концу XVIII века «древнерусские памятники становятся предметом изучения писателей, художников, деятелей русской культуры» (стр. 125), конкретизируется в двух последующих главах, где анализируются драматургические в поэтические произведения Ломоносова, Сумарокова, Хераскова, Княжнина, Майкова, Нарежного и других. Большой заслугой Г. Моисеевой является то, что она раскрывает творческую лабораторию писателей XVIII века, начиная с Кантемира, показывая, что они обращались не только к опубликованным, но нередко и к рукописным текстам древнерусской литературы и письменности.
Комплексный подход к проблеме, о котором мы говорили в начале ревизии, позволил Г. Моисеевой воссоздать широкую и достаточно убедительную картину литературного процесса в России XVIII века, придав теме более общее культурно-исторические звучание. Поэтому книга Г. Моисеевой будет с интересом прочитана не только литературоведами, но и представителями ряда смежных дисциплин, всеми, кто обращается к развитию отечественной литературы XVIII века. Конечно, многообразие вовлеченного материала не означает, что в монографии охвачены все явления, так или иначе связанные с художественным и истерическим сознанием XVIII века. Заслуга Г. Моисеевой состоит прежде всего в показе преемственности истории русской культуры на одном из ее переломных этапов. Тем самым рассмотренная книга представляет собой крупный шаг в исследовании древнерусской литературной традиции и ее места в жизни русского общества XVIII века.
г. Ленинград
- Д. С. Лихачев, Русская культура нового времени и Древняя Русь. – «Труды Отдела древнерусской литературы», т. XXVI, Л.,»Наука», 1971, с. 7.[↩]