«Для людей»– и значит: «для себя» (Несколько возражений А. Янову)

В статье Александра Янова «Человек «для людей» и человек «для себя» мне по душе исследовательский пафос автора, его пытливое стремление вникнуть в самую суть извечной проблемы положительного героя. По душе протест против замкнутости наших споров в узколитературном ряду, желание видеть в искусстве адекватное отражение жизненных процессов, равно интересующих и художника и социолога. По душе и манера вести разговор – публицистически-страстная, рожденная пытливой мыслью, а не самодовольной любовью к прописным истинам.
Наиболее плодотворно, на мой взгляд, утверждение А. Янова, что положительный герой наших дней – это все более осознающая себя, свое место в мире личность, чья общественная, историческая роль прямо пропорциональна тому внутреннему духовно-нравственному содержанию, какое она, эта личность, в себе заключает. «В литературе, – справедливо замечает А. Янов, – общество пытается представить себе, наметить, осознать свой собственный, как говорится, социальный заказ на характер, на личность, в которой испытывает оно живую потребность».
Нельзя не согласиться с А. Яновым и тогда, когда ахиллесовой пятой иных наших споров о положительном герое он считает неисторичность методологии и терминологическую путаницу. Разговор действительно нередко велся о современном герое «вообще». Самое разноречивое содержание вкладывалось спорящими в термины «тип» и «характер», «идеальный герой», «героический характер» и т. п.
А. Янов претендует на ту степень историзма и объективности, какой характеризуется современная социология. Он заранее оговаривает смысл терминов, которыми собирается оперировать. Однако, увлекаясь одними фактами и игнорируя другие, критик сам допускает и терминологическую путаницу, и поспешные обобщения, далекие от объективной истины. Воюя против схемы, он строит свою схему, не менее уязвимую.
Поскольку в статье А. Янова наиболее явственно выделяются две темы: вопрос о связи героя и обстоятельств и вопрос о характеристике ведущего социального типа, – мне хочется, откинув мелочь малосущественных возражений, сосредоточить внимание вокруг этих двух вопросов первостепенной, как мне представляется, важности.
1. ГЕРОЙ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
А. Янов предлагает различать понятия «положительный персонаж» и «положительный герой». Смысл различения в том, что «положительный персонаж» – это обыкновенный хороший человек, принадлежащий к массе «просто честных, просто бескорыстных, не испытывающих еще тяготения к историческому творчеству, но терпеливо делающих свое маленькое дело на свое» маленьком месте» людей. А положительный герой – это уже «не просто хороший человек, а носитель позитивной социальной функции».
Корень проблемы для А. Янова – в движении от положительного персонажа к положительному герою, в пробуждении «активного жизнетворчества».
То обстоятельство, что история движется всей массой населяющих землю людей, хотя степень участия каждого в этом движении и неодинакова, делает понятие «положительной социальной функции» чрезвычайно неопределенным и зыбким. Естественно, что «социальная функция» героя может быть тем большей, чем масштабнее его личность, чем результативнее его общественно полезная деятельность. Напротив, у солженицынской Матрены или вспоминаемой А. Яновым Соньки из Ужбола («Деревенский дневник» Е. Дороша) возможности для «активного жизнетворчества» ограничены до чрезвычайности.
Но значит ли это, что осуществление «положительной социальной функции» им заказано? А. Янов считает, что по крайней мере до поры так оно и есть. «Да мыслимо ли, чтобы такая безликая Сонька стала хозяином в колхозе, оставаясь «прикреплением», то есть на посылках у бригадира, сегодня вывозя навоз, завтра сгружая кирпич, а послезавтра развозя корма? Ведь единство производственного цикла, его идеальная завершенность» его план, его мысль чужды ей».
Эти рассуждения заставляют вспомнить другого «прикрепленца» – Егора Дымшакова из первой книги романа Е. Мальцева «Войди в каждый дом». Вот человек, казалось бы, тоже работающий «на посылках». Но разве про него можно сказать» что он «безлик», что он не хозяин в своем колхозе, что его поведение никак не влияет на ход общих дел?
Другой литературный пример – Танабай Бакасов из повести Ч. Айтматова «Прощай, Гульсары!». Тоже, в сущности, «прикрепленец»: позавчера кузнечил, вчера пас табун, сегодня – овечью отару. Но дело, которому он служит, отнюдь не персонифицируется для него в ближайшем непосредственном руководстве, будь то бригадир или председатель.
Дымшакову и Бакасову не только не чуждо «единство производственного цикла», в коем они непосредственно участвуют как работники, но не чужд и общий взгляд на положение дел в колхозе, в районе, в стране – взгляд пытливый, критический, хозяйский.
Выходит, призыв И. Виноградова и Ю. Буртина к рядовому колхознику «быть хозяином» не столь уже беспочвен, как представляется А. Янову.
Верно, что нынешние колхозники не «однородная, недифференцированная масса земледельцев, стоящая на одном социальном уровне». Верно также, что «приобщение масс к историческому творчеству не единовременное какое-то, автоматическое следствие революции». И вполне можно разделить мнение А. Янова, когда он говорит, что революция в этом смысле лишь представляет массе возможность для сознательного исторического творчества, а «реализуется эта возможность в сложном и противоречивом процессе общественного развития, роста культуры, эволюции общественного производства, форм его организации».
Вот именно: «в сложном и противоречивом процессе», где субъективный нравственно-психологический фактор подчас не менее важен, чем фактор объективный, экономический. А. Янов же, провозгласив сложность вопроса, тут же упрощает его.
Наша литература дала массу примеров того, как расширяются кругозор, социальная активность, сознательное творчество человека в связи с его выдвижением на более видное место в общественном производстве. Тут само положение, как говорится, обязывает. Человек волей-неволей учится, думает не только о себе, растет духовно. И если выбор пал правильно, если это хороший по задаткам человек, он становится все более активным исполнителем «положительной социальной функции».
Нетрудно, однако, заметить, что тема «выдвиженца», столь популярная в советской литературе 20-х и 30-х годов, сегодня претерпела существенные изменения. В условиях острой нехватки квалифицированных кадров общественный, административный, политический рост человека предшествовал его интеллектуальному, духовному росту, развитию его задатков, таланта, культуры. Сегодня внутренний рост героя может быть показан не только в его непосредственно трудовой, служебной деятельности.
Но в связи со сказанным теряет почву утверждение А. Янова, будто «скачок на иной социальный уровень» для так называемого «маленького человека» возможен «лишь при изменении самой формы труда, иными словами, обстоятельств насущного бытия, таком изменении, которое потребовало бы от него самостоятельности и творчества», что «разбудить активность Матрены, Соньки или Ольги Семеновны может лишь форма труда, адресованная к их сердцу и уму, к их инициативе и деятельности».
Разумеется, форма труда очень много значит. Но почему лишь она способна пробудить социальную активность человека? А сам-то человек что же? Пассивный продукт «формы труда»?
«Корень дела в том, – говорит А. Янов, – чтоб создать обстоятельства, в которых превращение положительного персонажа в героя стало бы для него внутренней потребностью, чтобы он осознал свою социальную функцию как надобность человеческую, чтоб он был счастлив, осуществляя ее».
Вот как бывает: пойдешь за шерстью, а вернешься стриженым. Критик искренне и справедливо ратовал за материалистический подход к проблеме героя. Но, мне думается, из совершенно правильной посылки (бытие определяет сознание) А. Янов сделал совершенно неправильный вывод. Он как бы фетишизировал обстоятельства, забыв о том, что обстоятельства в свою очередь также создаются, преодолеваются, изменяются людьми. Метафизический ход мысли привел А. Якова к странным, внутренне противоречивым суждениям.
Так, пытаясь объяснить, почему даже лучшие книги 50-х годов вызывали у него «ощущение неудовлетворенности, незавершенности», критик пишет: «Ну, будут сняты и разжалованы Емчиновы и Вальганы, но где же гарантия, что на место их не придут новые Вальганы, что снова не поднимут голову посрамленные Агатовы и Потапенки? Гарантия эта, понятно, не в писательской воле. Ее должна была представить сама жизнь. И она ее представила».
Что же это за гарантия? А. Янов отвечает недвусмысленно. «…Мы живем сейчас, – пишет он, – в эпоху экономической реформы, кардинально вмешавшейся в самый механизм обстоятельств, формирующих характеры, затрагивающей все сферы общественного, бытия и сознания». Именно вследствие реформы «общество наше переживает важные перемены. Оно стремится, исключив волюнтаризм в любой его форме, активизировать человеческие ресурсы производства». И, однако же, наивно было бы полагать, будто нынешние экономические преобразования стопроцентно гарантируют обществу полную безопасность от дельцов, карьеристов, бюрократов и им подобных и как бы сами по себе заранее обеспечивают победу всем, кто пожелает внести свою лепту в ход истории.
На самом деле, конечно, экономическая реформа, равно как и всякое прогрессивное изменение государственной жизни, способствует еще большему «очеловечиванию обстоятельств», открывает новые возможности для проявления и реализации личной инициативы, для самораскрытия личности. Но нельзя при этом представлять дело так, будто все началось только теперь.
Если уж говорить о кардинальном вмешательстве «в самый механизм обстоятельств, формирующих характеры, затрагивающих все сферы общественного бытия и сознания», то прежде всего нужно вспомнить Великую Октябрьскую революцию 1917 года, а затем и все ступени гигантской лестницы, по которым страна поднималась к сегодняшним высотам, включая индустриализацию, коллективизацию сельского хозяйства и проведение небывалой по масштабам культурной революции. Это были революции, каждая из которых разрешала какое-то назревшее противоречие, проходила в борьбе, с неизбежными в таких случаях издержками и потерями, но в результате открывала перед народом новые горизонты, приближала все общество к заветной цели.
Но никакое кардинальное вмешательство в механизм обстоятельств само по себе чуда не производит. Любое решение надо осуществить. Осуществляют же решения люди – каждый в меру своих сил, умения, способностей, разума и т. п. И это осуществление есть борьба, ибо на пути неизбежно всякий раз появляются явные и скрытые, вольные и невольные противники.
Точно так же и на пути претворения в жизнь нынешней экономической реформы вероятнее всего появятся свои Вальганы и Агатовы, не замедлящие приспособиться к новым обстоятельствам, возможно, еще более изворотливые и жизнестойкие.
Бесспорно, что каждый новый шаг приближает общество к идеальному (в нашем сегодняшнем понимании) состоянию. Но идеал не был бы таковым, если бы однажды мог осуществиться раз и навсегда. Последнее означало бы полную остановку движения, конец жизни.
Очевидно, что идеал всегда впереди. Идеал – это, собственно, современность, мысленно очищенная от того, чего, по нашему мнению, в ней быть не должно. Скажем, от тех же Агатовых. Но, покончив с одним злом, мы сами растем и уже желаем лучшего.
Кажется, все это само собой разумеется. Как и то, что всякий человек является и продуктом обстоятельств, и их творцом, стало быть, и субъектом и объектом бытия. Те же Матрены своей тотальной, неразборчивой добротой являют благоприятные обстоятельства для живоглотствующих Фаддеев. А если бы, скажем, среда в массе своей состояла из Дымшаковых и Танабаев, в ней совсем иначе жилось бы и Фаддеям, и Алдановым.
Между тем в действительной жизни немало «просто хороших» людей пребывает в счастливой уверенности, что личная честность, берегущая их от подлых поступков, полностью компенсирует исполнение гражданского долга. В последнее время такой герой все чаще проникает и в литературу с авторской визой не только на безупречную, но и примерную репутацию. Это и едва оперившийся Писатель Валя Марвич из романа В. Аксенова «Пора, мой друг, пора», и уже умудренный жизнью гроссмейстер из его же рассказа «Победа», и пятеро друзей, за исключением математика Саши Чернышева, из романа А. Гладилина «История одной компании».
Но что означают поддавки гроссмейстера, выдающего Г. О. золотой жетон как доказательство победы последнего над гроссмейстером? Ведь в этих поддавках не только нравственное возвышение, насмешка над торжествующим пошляком и воинствующим обывателем. В нарочитом поражении гроссмейстера на шахматной доске – и молчаливое признание, что в жизни с такими вот Г. О. должен бороться кто-то другой.