Диалог о судьбах мира

«Alfred Andersch und Konstantin Simonow. Es gibt kein fremdes Leid. Briefe und Essays zu Krieg und Frieden», Hg. Friedrich Hitzer, Schwiftinger Galerie-Verlag, Munchen, 1981, 128 S.

В октябре 1976 года, находясь в командировке в ФРГ, я позвонила в Цюрих Альфреду Андершу и сказала, что перевожу его роман «Винтерспельт», хотела бы встретиться, поговорить о романе, задать несколько вопросов по тексту. «Послезавтра вас устроит? – отозвался Андерш. – Буду ждать во Фрайбурге, в отеле «Виктория», в восемнадцать часов…»

Не стану подробно рассказывать, как, приехав в назначенный день во Фрайбург, я увидела в фойе гостиницы «Виктория» человека, чье лицо было мне знакомо по многочисленным фотографиям. Зигфрид Ленц, известный западногерманский писатель, оказался в этом городе проездом – он собирался на следующий день в Цюрих, выступать перед студентами университета на тему «Литература и политика». Узнав, что я жду Андерша, он радостно улыбнулся, воскликнул: «Не может быть! Подумать только: мы с Андершем старые друзья и не виделись очень много лет…»

Ровно в восемнадцать часов появился Андерш – сухощавый, сдержанный, немногословный. Сразу выяснилось – бывают же совпадения! – что и ему завтра выступать в том же университете на ту же тему и что они с Ленцем уедут ранним утренним поездом в Швейцарию.

Мы разговаривали с Андершем много часов подряд, до поздней ночи. Поначалу несколько скованный, он оказался живым, интересным собеседником, охотно ответил на все вопросы, с любопытством проглядел приготовленный мною список непонятных военных реалий, которые нужно было перевести, нарисовал в моем блокноте головной убор героя «Винтерспельта» майора Динклаге, поскольку я не сразу разобралась, носил ли тот пилотку или фуражку. Андерша очень обрадовало, что его роман выйдет на русском языке. И это была не просто радость писателя, узнавшего, что его произведение издается еще в одной стране. Дело в том, что ровно за год до нашей встречи Андерш побывал в Москве – как участник международной встречи писателей на тему «Вторая мировая война и литература» – и теперь с Особым интересом относился ко всему, что связано с Советским Союзом.

Собственно, с разговора об этой поездке и началась наша беседа. «Вы не бывали в России?» – спросил Андерш Ленца и тут же добавил: «Поезжайте непременно, очень советую. Там доброжелательные, гостеприимные люди. А уж русский лес в октябре – непередаваемая красота». (Позднее он напишет в письме Симонову о «невыразимом золоте октябрьского леса под Бородино».) Вспоминая поездку, Андерш дважды употребил в высшей степени эмоциональные эпитеты – fabelhaft (сказочно) и faszinierend (захватывающе). Он рассказывал смешные и веселые эпизоды своего путешествия, вспоминал посещение колхоза под Одессой, где играли сразу несколько свадеб.

И позже, когда мы говорили о романе «Винтерспельт», о других его произведениях, Андерш вспоминал Москву, Одессу, встречи с людьми, покорившими его своей душевной щедростью, вспоминал Константина Симонова, который председательствовал на этой встрече. Он очень хотел приехать снова…

Уже тогда он был тяжело болен, но этой темы не касался, только раз, за ужином, упомянул, что вынужден очень ограничивать себя: «Почки!..» Через год с небольшим ему сделали операцию, ой почувствовал себя немного лучше, работал, был полон творческих планов. В феврале 1980-го, через полгода после смерти Симонова, его не стало… А спустя еще год вышла книга, в которой известный западногерманский публицист и критик Фридрих Хитцер объединил письма и эссе этих двух писателей о войне и мире, – «Чужого горя не бывает».

Фундаментом книги послужила переписка Симонова и Андерша. Вернувшись из Москвы, Андерш написал своему советскому коллеге открытое письмо. Он рассказывал о том, что», получив приглашение на конференцию, испытал сначала радость и удовлетворение при мысли, что его роман «Винтерспельт» прочитан и понят в Советском Союзе, а затем – смущение и растерянность, ибо его приглашали люди, о которых он «ровным счетом ничего не знал». Он вдруг понял, что почти не имеет представления о советской литературе, ощутил «тяжесть своего незнания» и даже подумывал, не попросить ли Симонова отложить приглашение на год-два, чтобы успеть прочитать «хотя бы десять важнейших книг» советских авторов. Он писал о том, что после двенадцати лет нацистского господства – периода духовной изоляции и разрыва связей с мировой культурой, – при всем стремлении передовой интеллигенции ФРГ наверстать упущенное, советская литература для западных немцев продолжала оставаться «неизведанной землей»: «С 1945 по 1958 год на горизонте вашего мышления не появился ни один советский писатель, не говоря уже о современной литературе Советского Союза как целом». В 60-е годы книги «авторов из России» стали постепенно издаваться, но отбор их нередко был тенденциозным, а тиражи незначительными. Литературная мода заметно диктовалась потребностями «холодной войны», и средства массовой информации, в значительной мере определяющие судьбы книг, по сути, игнорировали тех советских писателей, из творчества которых нельзя было извлечь спекулятивного политического капитала. Так «буржуазная пропаганда создавала определенное настроение»: поездка в Советский Сок» была равнозначна путешествию «на незнакомую планету».

Прочитав «Живых и мертвых» Симонова, Андерш обнаружил, что Синцов, Маша и другие – для него «вовсе не чужие люди», что эта «гуманистические герои», знакомые и близкие ему не меньше, чем герои Гёте и Толстого. Вернувшись из Советской страны, он вспоминал людей, которых встречал на улицах Москвы и Одессы, разговоры с ними, их слова, их лица. И вся «история отчуждения», целенаправленно укореняемого в сознании западных немцев стратегами «холодной войны», показалась ему чем-то безнадежно устаревшим, нажившим себя и, собственно говоря, смешным.

Именно так и называется эссе, которым начинается книга» – «Открытое письмо советскому писателю, касающееся того, что устарело». «Безнадежно устарел антикоммунизм, абсолютно изжило себя прежнее отношение к социалистическим странам, – скажет в беседе со мной Андерш в октябре 1976 года. – И это особенно чувствуешь, когда приезжаешь в вашу страну». Для Андерша «сознание «безнадежной устарелости» антикоммунизма, симпатия к советским людям были связаны с резким неприятием крайне правых тенденций в политической жизни ФРГ, которые заставили его уехать из страны, поселиться в Швейцарии, принять швейцарское гражданство. Роман «Винтерспельт» он писал как «книгу против фашизма, который снова может возникнуть в немецкой истории».

В тот вечер во Фрайбурге писатель с большой озабоченностью говорил о том, что видит в ФРГ «структуры фашизма», элементы «фашистского политического движения». «Климат в ФРГ я воспринимаю как антигуманный», – сказал он. Вот почему, рассказывая в романе о событиях времен войны, он хотел напомнить современникам об ответственности перед «историей. Вот почему написал публицистически острое письмо советскому коллеге о «том, что устарело».

Так началась дружба этих двух писателей, которым было что сказать друг другу и людям. Симонов ответил Андершу, Споря с ним в частностях, он соглашался в главном: в мыслях о необходимости лучше знать и понимать друг друга. Рассказывая о себе, своей работе, он хотел, чтобы западногерманский коллега лучше представил историю лапши страны, глубже понял атмосферу духовной, культурной жизни в Советском Союзе, процессы, которые происходят в литературе. Он честно и искренне ответил на многие трудные вопросы. Он говорил в своем письме, что на писательской встрече, где обсуждалась «сложная и драматическая тема» – уроки второй мировой войны и долг писателя, – Андерш вызвал всеобщее уважение бесстрашием своего взгляда на «трагическое прошлое», чувством ответственности перед будущим, которое разделяли все участники. Речь тогда шла о войне и ее последствиях, вспоминал Симонов, о том, чего должна добиваться литература, чтобы в словах «вторая мировая война» определение «вторая» было заменено определением «последняя», чтобы впредь, перечисляя войны, можно было остановиться да счете «два», ибо если дойдет до трех, то не останется никого, кто смог бы сосчитать до четырех.

На этом переписка не оборвалась, хотя ей и не суждено было оказаться длительной, В августе 1978 года Симонов послал Андершу письмо, в котором с большой теплотой отзывался о романе «Винтерспельт», появившемся на русском языке. «Я очень рад, – писал он, – что смог прочесть Вашу книгу, и потому что это очень хорошая книга, и потому что она для меня какая-то до сих пор отсутствовавшая часть знакомства с очень хорошим человеком – с Вами!» Андерш ответил – благодарил за «чудесное письмо», за внимательный, тонкий и глубокий разбор романа, рассказывал, какой постыдной травле подвергся за эту переписку со стороны неофашистской прессы…

Многое разделяло и многое сближало этих двух писателей. Они были сверстниками (Андерш, родившийся в 1914 году, был лишь на год старше Симонова), но жили в разных мирах, как бы в разных исторических измерениях. Андерш, выросший в семье националистически настроенного офицера, участника первой мировой войны, не разделял взглядов отца и юношей вступил в Коммунистический союз молодежи Германии. После захвата Гитлером власти сразу же попал в Дахау, а выйдя оттуда, находился под постоянным надзором гестапо. Когда началась война, он стал солдатом, в июне 1944-го дезертировал из вермахта, был в плену у американцев. Вернувшись на родину, Андерш стал одним из тех, кто закладывал основы западногерманской антифашистской литературы. Он издавал вместе с Г. -В. Рихтером известный прогрессивный журнал «Дер руф», сыгравший важную роль в консолидации антифашистских, демократических сил в западных зонах послевоенной Германии.

Симонов и Андерш, участвовавшие в войне по разные стороны фронта и писавшие о ней очень по-разному, считали необходимым напоминать об уроках войны и об ответственности за будущее. Собственно, прежде всего об ответственности идет речь в статьях, письмах, эссе, собранных под темно-вишневой глянцевой обложкой этой книги, строго и изящно оформленной С. Хитцер. В заключительных строках эссе Андерша «Памятный лист» мысль эта сформулирована с предельной точностью: война не возникает сама по себе, ее «делают», у нее всегда есть зачинщики. Вот почему так важно внушить людям, что войну нельзя «принимать как судьбу» – против нее надо бороться.

Уже после смерти Андерша вышло в свет его последнее произведение – повесть «Отец убийцы». О том, как она создавалась, о неосуществившихся творческих замыслах писателя рассказывает в своем эссе «Фрагменты большого плана» Ф. Хитцер. Андерш заметил как-то, что, оглядываясь, назад, человек, как правиле, вспоминает лишь отдельные моменты собственной биографии – из них складывается цепь прожитой жизни. Об одном таком моменте и идет речь в повести. Баварская гимназия, 1928 год. На урок греческого в класс, где сидит четырнадцатилетний Франц Кин (автобиографический герой Андерша, знакомый читателям по его рассказам), неожиданно приходит директор. Его имя – Гебхард Гиммлер, он – «отец убийцы», отец человека, запятнавшего себя чудовищными преступлениями. Но все это в будущем, а пока перед испуганными гимназистами возникает грозная, устрашающая в своем холодном педантизме, в своем казарменном рвении фигура директора – воплощение муштры и бездуховности.

Андерш создает выразительнейший образ – лишенный гротескных черт «учитель Гнус» новейшего образца, мелкий тиран, способный наносить непоправимые душевные увечья. Специфически немецкая разновидность «воспитателя» – такие, как он, много десятилетий подряд калечили юные души, подавляя все самобытное, в тупом и злобном усердии готовили бездумных исполнителей приказов, безропотное «пушечное мясо».

Урок превращается в допрос, результатом, которого становится исключение Франца Кина из гимназии. И дело вовсе не в том, что он плохо выучил заданное на дом. Старый Гиммлер моментально уловил другое: этот подросток не желает подчиняться, приспосабливаться, он способен на протест, в нем живет дух непокорства, а непокорство надо истреблять. За этой камерной школьной драмой отчетливо вырисовывается общий политический и социальный климат Германии тех лет, уже характеризовавшийся, по словам ф. Хитцера, «фанатическим антибольшевизмом». Гиммлер-отец предстает как часть системы, в которую через очень недолгое время органически впишутся преступления его сына. Зловещая тень того, печально известного Гиммлера как бы присутствует на страницах повести; будущее, о котором знает читатель, проецируется на изображаемое настоящее.

Так урок греческого в немецкой гимназии 20-х годов обретает историческую масштабность. Она-то и делает эту повесть «политической бомбой». Читатель не может не задуматься над тем, что одним из главных заправил нацистского рейха, приводившим в действие гигантский механизм уничтожения, был человек, вышедший не из среды уголовников, а из вполне благопристойной бюргерской семьи. Его отец был не бродяга, а директор классической гимназии, Андерш избегает однозначноплакатных решений, он вовсе не стремится доказать, что у такого отца должен был быть именно такой сын. Однако, как справедливо замечает Ф. Хитцер, национал-социализм предстает здесь как прямое порождение германской буржуазии. В умении незримо вместить весь этот глубокий исторический контекст в изображение школьного урока сказалось мастерство Андерша, раскрывшего в этой повести и свой талант тончайшего психолога-аналитика.

«Последовательность, чрезвычайная последовательность и гуманность характеризуют этого человека и его произведение», – пишет Ф. Хитцер об Андерше. И в воспоминаниях о Симонове – «Разговор не кончается» – он выделяет те же черты: человечность, широту души, готовность понять людей. «Чужого горя не бывает» – в этой поэтической строке, ставшей заглавием книги, воплотилось столь естественное для Симонова, для всей советской литературы чувство интернационализма, «Откровенность за откровенность» – так назвал советский писатель свой ответ на открытое письмо Андерша. Способствовать откровенному обмену мнениями, а значит, и взаимопониманию, – к этому стремились оба.

Ф. Хитцер долго вынашивал мысль об издании книги, много приложил усилий, чтобы она вышла. Перед нами диалог двух писателей, искренне озабоченных судьбами мира. Сейчас, когда ни Симонова, ни Андерша уже нет с нами, их диалог предстает как духовное завещание, обращенное к последующим поколениям, как непримиримое осуждение войны, напоминание о важности добрососедства, как призыв к гуманности, к миру на земле.