«Детский проект Людмилы Улицкой»

Е. АБДУЛЛАЕВ

«ДЕТСКИЙ ПРОЕКТ ЛЮДМИЛЫ УЛИЦКОЙ»

¹

Литература для детей – наиболее чуткий индикатор состояния литературы в целом. И не только литературы, но, возможно, и общества, для которого важно не только научить ребенка читать, но и научить его читать то, что нужно, – те самые «нужные книжки», о которых пел Высоцкий.Где-то с конца 80-х прежние «нужные книжки» начали превращаться в ненужные. Книжки, входившие в набор чтения советского ребенка, даже наименее идеологизированные, содержали некий средний «советский» взгляд на мир. Героизированно-романтический, социально-уравнительный, безрелигиозный. Конечно, уже советский ребенок улавливал некоторую фальшь в этой идеализации и романтике, но в стагнирующем позднесоветском социальном пейзаже разрыв между миром реальности и миром фантазии не ощущался столь остро. Однако в 90-е годы этот Weltanshauung, заложенный в детской литературе предшествующих десятилетий, вошел в совершенное противоречие с той реальностью, которая бурлила за пределами ветшающих детских книг. Для ребенка, подростка, «программируемого» книгами с «плохими» богатыми, «хитрыми» священниками и «мужественными» пионерами, социализация в новую, рыночную реальность предельно усложнялась. Помню, как мои друзья-знакомые, обзаведясь потомством, решили читать детям только «старые советские книжки» и показывать только «старые советские мульты»: они – «добрые». Добрые-то добрые, но каково было ребенку выходить из этой оранжереи доброты, приспосабливаясь к «недоброй», прагматичной реальности?

Впрочем, а что было еще читать? Сам будучи родителем, лишь пожимаю плечами.Интересно, что литература для детей сокращалась параллельно с сокращением рождаемости. Что вполне закономерно. Когда взрослые перестают думать о том, чтобы завести ребенка, им незачем писать для него книжки. Когда-то даже «взрослые» писатели – Толстой, Олеша, Хармс, Сапгир – писали для детей. Представить известных писателей 90-х пишущими для детей сложно. Например, Сорокина, Пелевина или Мамлеева. Или даже Толстую. Хотя – парадокс: названия их текстов все больше отдавали названиями сказок – «Голубое сало», «Кысь», «Бубен верхнего мира»… А «Жизнь насекомых» Пелевина вообще замешана на «Мухе-цокотухе». Впрочем, у инфантилизировавшегося читателя 90-х разнообразные ремейки «детлита», адаптированные для «взрослых», встречали все больший отклик.

Однако пару лет назад ситуация стала меняться.

В «Детской книге» Акунина² еще можно было видеть не тенденцию, а просто очередное проявление литературной витальности и многопрофильности талантливого автора; но вот и другие известные прозаики потянулись в детскую литературу, прежде всего к сказкам: Александр Кабаков³, Марина Вишневецкая⁴, Людмила Улицкая⁵… Можно, конечно, поспорить, насколько именно дети и подростки являются «целевой аудиторией» этих сказок⁶, однако очевидно одно: взрослые прозаики устали от взрослости и решили заглянуть в детскую.

Правда, за пределами этого «возвращения» оставалась еще одна область литературы для детей, которая, надо сказать, и раньше не особенно привлекала писателей. Это – познавательная литература. Этот дефицит частично восполнялся детскими энциклопедиями, вроде роскошного многотомника, изданного «Авантой». Детские энциклопедии, безусловно, информировали ребенка и помогали ему хоть немного ориентироваться в довольно непростой реальности 90-х. Не хватало, однако, именно художественных текстов, текстов с персонажем-ребенком, следуя за которым читатель мог бы не просто пополнить свой кругозор, но и включиться в развитие сюжета.

Четыре книги нового «Детского проекта Людмилы Улицкой», вышедшие в 2006 году, удачно восполняют этот пробел.

«Поначалу, – предуведомляет Улицкая, – я собиралась написать лично и самостоятельно про все, что окружает человека: про семью, про еду, про одежду, про ссоры и примирения, про игры и профессии и даже про рождение и смерть, а потом передумала – пригласила настоящих специалистов, к тому же и друзей. Вот вам и результат».

И результат, по-моему, отличный. Все четыре книги написаны живо, интересно, без сюсюканья, но и без ненужных «взрослостей». В трех книгах есть сквозной персонаж – мальчик Кирилл; присутствуют также его мама Марина, по профессии антрополог, разведенная и эмансипированная, ее бой-френд Фил, две близняшки – сводные сестренки Кирилла… И такой «семейный набор», совершенно нереальный для советской детской литературы, – отнюдь не смущает. Правда, кажется несколько гламуризированной жизнь, которую ведет профессиональный антрополог (мама): тут и дача, и домработница, и фраза «надоело встречать Новый год под пальмами»… Не отрицая права на вымысел, замечу, что по крайней мере среди моих знакомых московских антропологов и этнографов я подобного «скромного обаяния буржуазии» не наблюдал.

Наиболее удачной и цельной кажется книга В. Тименчик «Семья у нас и у других». История дружбы Кирилла с одноклассником Даутом, переселившимся в Москву из Абхазии, перемежается «вкраплениями» из истории семьи в разные эпохи и у разных народов. (По тому же принципу «вкраплений» и информационных «вставок» построены и остальные книги, но, пожалуй, нигде сюжетная линия не прописана настолько убедительно.) Очень своевременен «месседж» книги – неприятие расовых предрассудков, особенно в отношении пресловутых «лиц кавказской национальности». Издать бы эту книжку тиражом не в пять (как значится в выходных данных), а в сотню тысяч экземпляров, – тогда, может, и ксенофобии бы в будущем стало меньше…

Остается только пожалеть, что книга не прошла достаточной редактуры, которая бы устранила ненужные повторы. Так, например, на странице 52 читаем: «Во всех культурах строго запрещен брак между <…> родным братом и сестрой» – и буквально через несколько строк снова: «У большинства людей запрещены браки между братьями и сестрами». Или другой повтор: «…у одного мужчины может быть не одна жена… Такой брак называют полигамным» (с. 13) – и: «Такой брак, когда один мужчина имеет сразу несколько жен, называется полигамным» (с. 36). Но это, конечно, мелочи.

«Путешествие по чужим столам» А. Григорьевой, несмотря на некоторую неуклюжесть названия (мне представляется эдакий путешественник, бодро шагающий по полным салатницам, рюмкам и блюдам), – очень интересный рассказ об истории еды, вплоть до фастфудно-жвачной современности. На одном дыхании читается и книга Раисы Кирсановой «Ленты, кружева, ботинки…» – по истории костюма. Здесь нет сквозных персонажей – Кирилла и его семьи, – что несколько нарушает сюжетную цельность серии, но это «нарушение» с лихвой компенсируется увлекательным повествованием.

Удачей можно считать и «Большой взрыв и черепахи» Анастасии Гостевой, хотя, на мой вкус, автор явно перебарщивает с мифологическими космогониями, которые забивают своей красочностью научные теории развития и строения Вселенной. Если в книгах моего детства (когда мои сверстники все еще по инерции мечтали быть космонавтами) космогония и космология излагались языком слегка упрощенного учебника астрономии, то книга Гостевой, кажется, представляет другую крайность: научные представления выводятся из мифов и ими же иллюстрируются. Меня, честно говоря, подобный синкретизм несколько смущает. Еще больше непонятно, для чего автор явно – и, возможно, вполне сознательно – подражает Пелевину. Вот некий Профессор, он же – Планетарный Координатор, он же – архангел Самаил («Самаил Георгиевич»), держит на своей даче разные «мировые деревья» и космогонических богов – о них он подробно рассказывает Кириллу, рассчитывая сделать его своим преемником… Случайно опрокинутый Кириллом фикус оказывается индонезийским мировым древом Нунусаку, от чего в Индонезии происходит цунами… И так далее. Гостева – автор талантливый, и она, уверен, могла бы написать что-то интереснее «Пелевина для мальчиков и девочек».

Отдельно стоит отметить оформление всех четырех книг. Удачны мягкие, «пушистые» иллюстрации к «Семье у нас и у других» Светланы Филипповой (прекрасно проиллюстрировавшей до этого сказки самой Улицкой); рисунки Александра Григорьева к «Путешествию по чужим столом», заставляющие вспомнить книжную графику Конашевича. Изобретательны коллажи Петра Переверзенцева к «Большому взрыву и черепахам» и Сергея Трофимова к «Лентам, кружевам, ботинкам…», хотя для истории моды все же хотелось бы видеть более точные иллюстрации – коллажи Трофимова, свободно компонующие элементы одежды разных эпох, являют свой собственный причудливый мир, не очень сообразующийся с повествованием. Понять по этим коллажам, как выглядят фраки, сюртуки, фригийские колпаки и другие, явно незнакомые обычному ребенку, одежды и аксессуары, по ним просто невозможно.

Но все это, повторюсь, скорее мелкие замечания. Тем более что исходят они от взрослого читателя, которому, собственно говоря, книги не предназначены; поэтому я рискнул передать книги еще одному рецензенту – моей одиннадцатилетней дочери. Вот что написал взыскательный рецензент: «Трудно сказать, какая книжка понравилась мне больше всего, – все интересны, красиво оформлены. Я считаю, что написаны они ярко и понятно, дают большое количество знаний, притом совсем не скучные, как это часто бывает с познавательными книгами».

Полностью присоединяюсь.

г. Ташкент

1. Гостева А. Большой взрыв и черепахи. М.: Рудомино, Эксмо, 2006. 72 с: илл.;Григорьева А. Путешествие по чужим столам. М.: Рудомино, Эксмо, 2006. 56 с: илл.;Кирсанова Р. Ленты, кружева, ботинки… М.: Рудомино, Эксмо, 2006. 80 с: илл.;Тименчик В. Семья у нас и у других. М.: Рудомино, Эксмо, 2006. 64 с: илл.[↩]
2. Акунин Б. Детская книга. М.: Олма-пресс, 2005.[↩]
3. Кабаков А. Московские сказки. М.: Вагриус, 2005.[↩]
4. Вишневецкая М. Кащей и Ягда, или Небесные яблоки. М.: Новое литературное обозрение, 2004; Вишневецкая М. Небесный меч (фрагмент романа) // Знамя. 2006. N 11.[↩]
5. Улицкая Л. История про кота Игнасия, трубочиста Федю и Одинокую Мышь. М.: Эксмо, 2004; Улицкая Л. История про воробья Антверпена, кота Михеева, столетника Васю и сороконожку Марью Семеновну с семьей. М.: Эксмо, 2005.[↩]
6. См. об этой «сказочной» тенденции в литературе 2000-х: Лебедушкина О. Шахерезада жива, пока… О новых сказочниках и сказках // Дружба народов. 2007. N 3.[↩]