«Да» и «нет» Александра Фадеева

Может быть, нет сегодня литературной проблемы насущнее той, которая, вытекая из идеологических интересов и споров наших (современников, все еще, по-моему, нуждается в уточнениях в ходе конкретных исследований: какие уроки извлекаем мы из нашей истории, чему научаемся в ней, «от какого наследства отказываемся», какое развиваем. Стремясь к современному, диктуемому сегодняшними задачами и нацеленному на завтрашние перспективы, злободневному осмыслению прошлого, думаю, стоит попомнить тот «методологический совет», который заложен в известном выражении автора «Слова о полку Игореве»: «свивая славы оба полы сего времени«. Мне представляется, что так, и только так, ощущая единство пропетого и будущего в настоящем, мы убережемся от того дурного, что может «посоветовать» нам «злоба» – злоба дня тоже…

Это, очевидно, относится в равной мере и к тому, как мы оцениваем ныне и старые и новейшие книги, и к тому, как осмысляет жизнь автор, – пишет ли он о том, что пережито его прадедами, принимается ли за повествование о событиях, которых сам был участником. Случается ведь, что, одушевленные желанием помочь утвердиться новому и поскорее преодолеть отжившее, мы становимся чересчур размашистыми в оценке нашего прошлого, готовы отказаться и от того, от чего отказываться никак нельзя. Беспамятливость, а тем более неспособность или нежелание «помнить родство»- это, однако, нечто совсем иное, нежели новаторство; и, наверное, извечное человеческое стремление становиться другим должно предполагать в своей основе способность всегда оставаться прежним. Так, скажем, в ряде новых произведений об Отечественной войне жизнь продиктовала известную переакцентировку темы, раскрыла новые ее стороны. И это естественно: многое нам стало яснее, многое мы лучше и правильнее поняли. Но важно, чтобы при этом не упускалось главное: подлинный исторический смысл происходившего. Сколь ни наивным может показаться такой критерий, остаюсь в убеждении, что настоящее сегодняшнее произведение искусства о войне только тогда и настоящее, и истинно сегодняшнее, когда можно предположить, что в главном оно могло быть создано и в годы самой войны и служило бы нашей победе, было бы принято на вооружение борющимся народом.

Это допущение, думаю, не преуменьшает ценности исторического опыта, каким обогащен современный художник. Напротив, время многому научило и многое раскрыло по-новому; подвиг народа предстал в своих самых далеких исторических результатах, и тем виднее и величественнее вырисовывается сегодня в героических 1941 – 1945 годах то, что уже тогда готовило, приближало и отстаивало будущее, наш сегодняшний и завтрашний день.

Собственно, этой устремленностью в будущее, этой способностью оценить исторический смысл воинского подвига и были прежде всего сильны лучшие произведения советской литературы, законченные в дни войны и вскоре после победы, – «Непокоренные» и «Молодая гвардия», «Взятие Великошумска» и «Спутники», «Нашествие» и «Фронт», «Василий Теркин» и «Зоя», «Сын» и «Киров с нами», «Радуга» и «Ночь полководца», «Повесть о настоящем человеке» и «Знаменосцы», «В окопах Сталинграда» и «Белая береза»… Если сегодняшние произведения искусства о тех днях в чем-то могут и должны быть глубже, шире, проницательнее, то, конечно же, не в том лишь, сколько и какие еще «но» и «несмотря на» усмотрим мы в историческом движении страны к победе, во всенародном подвиге, запечатленном в сегодняшнем самосознании и в живой памяти советских людей. Вот почему, размышляя о «военной теме» в искусстве последних лет, нельзя не возвращаться мыслью к произведениям, складывавшимся в самом огне боев. Рассуждая о новом, что принес сегодняшний (а чаще вчерашний) день в книги о войне, не стоит забывать; они пишутся не на пустом месте!..

«Среди произведений, вышедших непосредственно из войны, «Молодая гвардия» Фадеева, по-видимому, станет центральным» ¹, – предсказывал В. Перцов еще в 1945 году в статье «Подвиг и герой», когда первый вариант романа печатался в «Знамени» и в «Комсомольской правде». Двадцать лет спустя, перечитав избранные работы критика и справедливо отметив необычайную «перспективность» его оценок и характеристик, Е. Книпович верно писала, что дело здесь в отчетливом понимании основной задачи, какую призван решать художник: создание образа современника, «субъекта истории», в чьем неповторимо индивидуальном характере выражается общая правда времени. Умение поставить себе такую задачу, подчиняя ей все художественные компоненты произведения, видя в ней высшую целесообразность работы над сюжетом, композицией, языком, определяется, пользуясь словами М. Пришвина, всем поведением творческой личности художника².

Наглядно подтвержденный временем вывод, к которому в свое время пришел В. Перцов, рассматривая под этим углом зрения ряд значительных произведений литературы эпохи Отечественной войны – рассказы Л. Соболева и В. Кожевникова, «Народ бессмертен» и «Сталинград» В. Гроссмана, «Дни и ночи» К. Симонова, «Офицер флота» А. Крона, «Волоколамское шоссе» А. Бека и, наконец, первые страницы фадеевской «Молодой гвардии», – этот вывод чрезвычайно актуален и сегодня: «Нет иного пути для нашей литературы, как утверждение полноценной личности героя, и, заметим кстати, личности самого художника» ³.

Любопытно, что этот императив, диктуемый художнику самой природой социалистического общества, порой предлагается ныне в качестве особенной, сугубо новой черты, характеризующей тенденции советского искусства именно последних лет, пусть с оговоркой насчет продолжения лучших традиций социалистического реализма. Здесь, естественно, не место рассматривать такого рода высказывания применительно к действительным явлениям и особенностям литературы последнего десятилетия. Но и размышляя над опытом нашей литературы военных и первых послевоенных лет, общепризнанной вершиной которой была «Молодая гвардия», нельзя не задуматься над этими, правда, косвенными, но, получается, весьма настойчивыми указаниями на некую его недостаточность, что ли, сравнительно с современной нам военной прозой, пережившей ныне, говорят, не просто новый бурный расцвет, а даже «второе рождение». Если тут нет элементарной формально-логической ошибки, называемой «подмена тезиса», то, поскольку речь ведется именно о лучших, с точки зрения критиков, книгах последних лет, очевидно, тень падает как раз на лучшие же книги послевоенного времени, на «Молодую гвардию» в том числе, – сопоставление лучших нынешних книг с худшими вчерашними просто не имело бы смысла.

Наверное, ни в чьи намерения не входит оспорить значение фадеевского романа для своего времени и его ценность для сегодняшнего читателя как книги, написанной в свое время. Но вот непосредственное и полное читательское единение с автором и героями «Молодой гвардии», по-видимому, не всем уже представляется возможным: времена меняются, и мы меняемся вместе с ними; новые времена – новые песни… Не случайно же автор новейшей популярной брошюры И. Дубровина, во многом опираясь в своем разговоре о романтике в советском искусстве, естественно, на «Молодую гвардию», все же сочла необходимым принять во внимание и точку зрения «тех, кто полагает, что фадеевская романтика осталась где-то за кормой».

Конечно, критик не может с ними согласиться, считая, что они глубоко не правы, и ссылаясь на успех, с каким недавно прошел вторично выпущенный на наши экраны фильм С. Герасимова по фадеевскому роману. Но «нельзя не видеть, – замечает И. Дубровина, – что ореол этого романа с годами несколько поблек». Не очень, на мой взгляд, продуманно критик объясняет это разного рода причинами (среди них оказываются даже… «получившие известность некоторые стороны сложной биографии самого писателя»!). И бог с ним, с «ореолом», гораздо серьезнее попутное признание, что «Молодой гвардии» присущи «некоторые… слабости, ставшие более очевидными теперь, когда открылись возможности сказать более полную и бескомпромиссную правду, чем прежде», и что этот самый «ореол» поблек, в частности, под воздействием «просто новых запросов, рождаемых у читателей идущей вперед жизнью» ⁴.

Воистину довлеет дневи злоба его. Только можно ли и хорошо ли жить одним днем? Не прибавляет ли ему своего света, не сливается ли с ним тот, вчерашний «ореол», будто бы поблекший при свете дня нынешнего?.. И можно ли оценить по заслугам то новое, что пишется сегодня о Великой войне, если при этом преувеличивать пробелы и недостатки в том, что было о ней уже сказано прежде?

* * *

Художественная победа Фадеева в романе о молодогвардейцах, сила и обаяние его книги столь велики и непреходящи, что, конечно же, ни у кого из советских литературоведов не поднялась на него рука в ходе разного рода перестроек, пересмотров и переосмыслений недавнего времени. Даже частные домыслы насчет «схематичности» отрицательных лиц в романе, что, дескать, связано с недооценкой «критического начала» в литературе, были решительно и по праву отвергнуты как явно конъюнктурные⁵.

Единодушно и доказательно отклонена также попытка пересмотреть значение второй редакции романа, предпринятая было К. Симоновым⁶, всего за пять, с небольшим, лет до того писавшим, что в ней «выросла реалистическая сила образов молодых героев» ⁷.

Нашему литературоведению вместе с тем, естественно, чуждо стремление канонизировать художественный опыт Фадеева. Авторы книг и статей, где серьезно рассматривается «Молодая гвардия», не могли пройти мимо ряда недостатков романа – и таких, какие открылись именно в новые времена, новому взгляду на наше историческое прошлое, и очевидных прежде.

Да, не оправдан авторитетно было прозвучавший в конце 1947 года упрек, будто Фадеев сгустил краски, изображая эвакуацию; и жаль, что наряду с нужными исправлениями автор внес во вторую редакцию книги также и необязательные, а то и ненужные. Однако в романе и теперь, отмечают современные критики, картины эвакуации, в общем, исторически точны и правдивы, ибо в них ощущается, говоря словами самого Фадеева, не столько «поверхностный взгляд отдельного человека, как песчинка, вовлеченного в ноток отступления и отражающего скорее то, что происходит в душе его, чем то, что совершается вокруг него», но больше действительное, происходившее «на самом деле»: «невиданное по масштабу движение огромных масс людей и материальных ценностей, приведенных в действие сложным, организованным, движущимся по воле сотен и тысяч больших и малых людей, государственным механизмом войны» ⁸.

Да, можно усмотреть известное «опережение возраста» в обрисовке некоторых вожаков молодогвардейцев – преимущественно в первой редакции романа, видимо, в связи с тогдашним центральным замыслом автора раскрыть самостоятельность, так сказать, «взрослость» молодежи, оставшейся без руководства со стороны взрослых. Это отмечено многими исследователями; на мой взгляд, наиболее тонко и проницательно объясняет подобное впечатление, оставляемое и некоторыми страницами окончательного варианта «Молодой гвардии», Е. Книпович, говоря о мере зависимости и свободы «создания» (особенно романтического) от «создателя» (особенно столь отдающего себе отчет в смысле и назначении создаваемого) ⁹.

«Да, наконец, роман «перенаселен», что понимал и сам его автор, считая, однако, для себя невозможным требования литературные предпочесть соображениям этики; ¹⁰ верно писала также в свое время «Правда», что и в новом, переработанном варианте «Молодой гвардии»»есть отдельные недочеты, но они имеют уже второстепенный характер…» ¹¹.

Отмечая те или иные из недочетов фадеевского романа, современные его исследователи и популяризаторы, кажется, одинаково убеждены в идейно-художественной ценности его для нашего времени. Единые в этой своей уверенности критики и методисты, к сожалению, однако, в большинстве своем не склонны рассматривать задачу современного осмысления «Молодой гвардии», так сказать, перечитывания романа глазами сегодняшнего читателя, как задачу самостоятельную и, может быть, ныне самую важную – в особенности для целей более действенного вмешательства в современный литературный процесс и более глубокого понимания его достижений и потерь, чем то, какое выражается в гулких возгласах насчет «небывалой остроты», «резкого поворота» или «несколько иного внутреннего звучания» сегодняшних наших книг¹²…

Стоит, однако, критику затронуть вопрос о месте «Молодой гвардии» в советской литературе, в творчестве Фадеева в том числе, – и он неизбежно вступает в сферу проблем, самым непосредственным образом касающихся ряда коренных идейно-эстетических интересов сегодняшнего и завтрашнего читателя уже и не только как читателя, но вместе с тем как гражданина.

Так, усматриваемое К. Зелинским в «Последнем из удэге»»усиление романтических элементов стиля, прямо выражающих авторские идеалы», находит в его книге о Фадееве объяснение и поддержку в общей позитивной характеристике 30-х годов. «… Эта тенденция, – замечает К. Зелинский, – получит дальнейшее развитие и несколько новое направление в «Молодой гвардии», в которой обнаружатся и некоторые отрицательные стороны этого нарастания субъективизма (понимаемого, разумеется, не в узколичном плане)» ¹³.

К сожалению, разбирая дальше «Молодую гвардию», критик отходит от напрашивающейся в таком разе задачи конкретно показать, в чем же все-таки можно усмотреть в самом романе это «несколько иное направление» тенденции утверждения нового и каковы именно те «некоторые отрицательные стороны», какие, мол, обнаруживает эта тенденция опять-таки в самом фадеевском романе.

Точку зрения К. Зелинского оспаривает Л. Киселева, решительно отвергающая трактовку «Последнего из удэге» в целом как «этапа на пути развития Фадеева от антиромантизма к ультраромантизму». Но она также видит тесную связь обращения Фадеева к романтизму с пафосом действительности и искусства 30-х годов, что уже тогда подготавливало стиль «Молодой гвардии», тем более поддержанный усилением этого пафоса в результате победы советского народа в Великой Отечественной войне¹⁴. И оригинальная мысль Л. Киселевой о том, что сама история советского искусства как бы «находила» в 40-е годы в творчестве Фадеева «одну из возможных форм разрешения противоречий внутри метода и стиля, ясно выразившихся в «Последнем из удэге», по самому своему существу, применительно к задаче историко-литературной, а значит, перспективной характеристики романа «Молодая гвардия», по-своему все же смыкается с тем ощущением односторонности, что ли, какое пытался выразить К. Зелинский, усматривая в творчестве Фадеева, как и во всей советской литературе, с одной стороны, «нарастание поэтически утверждающих и романтических изобразительных средств при создании образов положительных героев, советской молодежи, рядовых партийцев» и, с другой стороны – «развитие при изображении отрицательных персонажей приемов обличительной сатиры, гротеска» ¹⁵.

Существенна, однако, и разница эстетических позиций исследователей.

Для Л. Киселевой значение «Молодой гвардии» ни в коей мере не умаляется от того, что роман, с ее точки зрения, представляет в творчестве писателя «лишь одну грань его, по которой можно судить о художнике, особенностях его творчества только в тот период, а не вообще»; «романтический стиль искусства социалистического реализма, – поясняет исследователь, – позволял художнику «оторваться от уз» бытовой достоверности, от «уз детали», давая простор выражению мыслей и чувств автора, а следовательно, и большей субъективности писателя, эмоциональности стиля, большей авторской активности в методе». Л. Киселева предусмотрительно подчеркивает непреклонность Фадеева в отстаивании полноправия романтической формы в искусстве социалистического реализма как одной из многообразных его возможностей¹⁶.

Позиция же, занятая К. Зелинским, отталкивавшимся по существу от ненастоящей литературы и предусматривавшим ближайшую задачу «углубления познавательно-исследовательской роли социалистического реализма и расширения его эстетического арсенала» именно в сторону «жизнеподобия», понудила его отнестись к фадеевскому роману, вопреки логике, как к плодотворному и наиболее рельефному выражению… чреватой опасностями тенденции, которая, дескать, «с точки зрения исследовательских задач реализма как художественного метода»»может привести и (!) к отрицательному результату, если следовать ей догматически», – будто любая иная тенденция не может столь же догматизироваться!

Что же до самого художественного опыта автора «Молодой гвардии», то его значение в свете исследовательской задачи реализма представляется К. Зелинскому в неожиданном повороте. «Самый талант А. Фадеева как писателя – я бы сказал – тяготел к тому, чтобы реализовать себя именно как писателя для юношества. А юношество всегда нуждалось в поэзии и романтике» ¹⁷, – пишет критик.

Но в этом смысле, как заметил А. Парфенов в статье «О специфике художественной литературы для подрастающего поколения», «вся советская литература может быть названа «юношеской». Специфика возраста и специфика эпохи как бы совпадают» (что, разумеется, не снимает необходимости, помимо общелитературных, применения и собственно возрастных эстетических критериев) ¹⁸.

Можно было бы согласиться с К. Зелинским, если бы он имел в виду, что книга Фадеева принадлежит к числу произведений, созданных для читателей всех поколений, но при этом еще и оказавших особенно сильное воздействие на подростков. Но, к сожалению, судя по контексту, смысл характеристики, какую дал здесь К. Зелинский таланту Фадеева, в снисходительном признании за юношеской литературой права на недостаточную познавательно-исследовательскую глубину л в подспудном упреке «Молодой гвардии» с новых высот «взрослых» требований современности к литературе.

Противоположную крайность в характеристике художественного метода «Молодой гвардии» предпочел С. Шешуков. «Романтика присутствует в самой действительности и воспроизводится в лучших произведениях советской литературы средствами самого реализма, – рассуждает исследователь. – Герои «Молодой гвардии» воспроизведены яркими красками потому, что другими красками их обрисовать нельзя:

1. В. Перцов, Писатель и новая действительность. Литературно-критические статьи, «Советский писатель», М. 1958, стр. 256.[↩]
2. Е. Книпович, Сила правды. Литературно-критические статьи, «Советский писатель», М., 1965, стр. 112 и ел.[↩]
3. В. Перцов, Писатель и новая действительность, стр. 259.[↩]
4. И. М. Дубровина, Романтика в искусстве, «Искусство», М. 1967, стр. 68 – 69.[↩]
5. См., например: Н. И. Никулина, А. А. Фадеев. Семинарий, Учпедгиз, Л. 1958, стр. 48.[↩]
6. «Памяти А. А. Фадеева» – «Новый мир», 1956, N 6. Точку зрения К. Симонова аргументированно оспорили тогда же В. Скороход, Г. Гончарук, Н. Жданов, К. Бойченко («Ворошиловградская правда», 24 июля 1956 года; см. также: «Правда», 29 августа 1956 года), В. Киселев («Литературная газета», 16 августа 1956 года), М. Чарный («Литературная газета», 12 января 1957 года).[↩]
7. »Литературная газета», 22 декабря 1951 года. [↩]
8. А. Фадеев, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 2, Гослитиздат, М. 1959, стр. 43. В дальнейшем ссылки на этот том даются в тексте.[↩]
9. Е. Книпович, Сила правды, стр. 67, -73 – 74; так же в ее книге «Разгром» и «Молодая гвардия» А. Фадеева», «Художественная литература», М. 1964, стр. 138 – 139, 149 – 150.[↩]
10. А. Фадеев, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4, стр. 397 – 398.[↩]
11. »Новое издание романа А. Фадеева «Молодая гвардия» – «Правда», 23 декабря 1951 года. [↩]
12. См., например: Ф. Кузнецов, Движение прозы и критики, «Журналист», 1967, N 4, стр. 29.[↩]
13. К. Зелинский, А. А. Фадеев. Критико-биографический очерк, «Советский писатель», М. 1956, стр. 137 – 138. См. также стр. 195.[↩]
14. Л. Ф. Киселева, Творческие искания А. Фадеева, «Наука», М., 1965, стр. 171 – 174.[↩]
15. К. Зелинский, А. А. Фадеев, стр. 230.[↩]
16. Л. Ф. Киселева, Творческие искания А. Фадеева, стр. 175, 176, 179, 188 – 190.[↩]
17. К. Зелинский, А. А. Фадеев, стр. 231. Курсив мой.[↩]
18. Сб. «Книга ведет в жизнь. Об особенностях и воспитательном значении современной литературы для детей и юношества», Институт художественного воспитания АПН РСФСР, «Просвещение», М. 1964, стр. 81.[↩]