«Что-то странное со мною. Зачем родилась? Зачем любила? Зачем живу?». К биографии Е. Салиас де Турнемир

«Биография этой русской Жорж Занд <…> еще ждет своего подробного освещения»¹. Это было сказано в начале 1930-х годов о Елизавете Васильевне Салиас де Турнемир, урожденной Сухово-Кобылиной (1815-1892), известной в литературе как Евгения Тур. Прозаик, публицистка, литературный критик, автор произведений для детского чтения, первая в России издательница журнала (до нее женщины издавали только журналы для детского чтения), она была заметной фигурой в литературно-общественной жизни России. В середине XIX века столь яркая социальная реализованность женщины, разрушавшая гендерные стереотипы, была необычным явлением и нередко вызывала негативную реакцию современников. Известно, что Е. Салиас стала прототипом малосимпатичных женских персонажей в романах Тургенева и Лескова, что в немалой степени было связано с обстоятельствами личного свойства². Однако литературоведы обычно ориентируются на известные литературные имена, и такого рода факты порой становятся основанием для уничижительных оценок неканонизированных авторов. В случае Е. Салиас это особенно заметно в некоторых работах об А. Сухово-Кобылине, где личность Е. Салиас дискредитируется и даже ее репутация «русской Жорж Занд» приписывается «многочисленным любовным похождениям»³.

Произведения Е. Тур в свое время пользовались читательским успехом. Как и другие писательницы, стоявшие у истоков женской прозы в России, она обращалась к важным для своего времени социальным проблемам, в частности к проблеме женской дискриминации. Развивая идеи Жорж Санд, Е. Тур утверждала право женщины на самостоятельный выбор жизненного пути, что уже неактуально для нашего времени, но речь идет о реалиях другой эпохи, когда подобные идеи воспринимались как посягательство на незыблемость устоев. В своих произведениях писательница создавала новые модели женского поведения, например в повести «Ошибка» (1849) она одной из первых в литературе показала стародевичество как сознательный выбор, а не следствие печально сложившихся обстоятельств. И в других произведениях она также изображала необычные коллизии в судьбе женских персонажей. В психологическом плане ее произведения носят экспериментаторский характер, раскрывая сложность и неоднозначность человеческой натуры. Достоевский не случайно выделил их из круга произведений, прочитанных им в начале 1850-х годов: «Островский мне не нравится, Писемского я совсем не читал, от Дружинина тошнит, Евгения Тур привела меня в восторг»⁴. Высокая оценка творчества Тур принадлежит и Чехову, который видел в ней одну из немногих писательниц, в чьих произведениях есть «нечто, солидное и благородное по духу…»⁵. Как читательские оценки эти суждения, на которые не наслаивались факторы личностного порядка, замечательны своей непредвзятостью.

Биография Е. Салиас (далее — Е. В.) до сих пор не написана, однако на протяжении многих десятилетий она сама, не ведая того, писала историю своей жизни. Сохранился большой корпус писем Е. В., в основном неопубликованных. Часть из них находится в научном архиве Тверского государственного объединенного музея и в Тверском музее, куда в свое время попали материалы семьи Гурко. Генерал И. Гурко, прославившийся участием в русско-турецкой войне 1877-1878 годов, был мужем старшей дочери писательницы и владельцем имения Сахарово в Тверском уезде. Е. В. любила бывать в «нашем Сахарове» и подолгу жила там. С дочерью и членами ее семьи она поддерживала постоянное эпистолярное общение, адресуясь к ним из Парижа, Нельи, Версаля, Фонтенбло, Висбадена, Эмса, Кельна, Брюсселя, Москвы, Петербурга, Калуги. Письма к «Гуркам» охватывают 1860-1880-е годы и содержат богатейший материал по истории русской культуры и общественной мысли, характеристику многих современников; отражена в них и литературная работа писательницы. Однако в первую очередь это интимные документы. В своих письмах адресантка раскрывается во всем многообразии основных ипостасей женского биографического опыта. Как дочь, внучка, сестра, жена, бабушка, прабабушка, теща, свекровь она реализовалась во всех традиционно признанных женских ролях, но в каждом случае ее ситуация развивалась по своему сценарию. Тверские письма Е. В. вкупе с другими материалами корректируют укоренившиеся представления о личности писательницы и ее взаимоотношениях с современниками.

Дочь

Е. В. была старшей дочерью Василия Александровича Сухово-Кобылина и Марии Ивановны, урожденной Шепелевой. Отец, подполковник гвардейской конной артиллерии, участник войн начала XIX века, кавалер орденов Св. Георгия и прусского «Pour la Mеrite», был мягким и неавторитарным человеком. Мать, напротив, отличалась властностью, была «всемогуща в семействе»⁶ и зарекомендовала себя как женщина европейски образованная и яркая⁷. Некоторые подробности домашнего быта отражены в незавершенных воспоминаниях Е. В. Автобиографические реалии она использовала и в повести для детей «Семейство Шалонских»: «Обращение отца с нами, детьми, было важное, серьезное, но не суровое, и мы его не боялись — мы чувствовали, что сердце его было мягко, что он добр и чувствителен, несмотря на свой громкий голос и всегда задумчиво-строгое лицо». И несколько иначе представлены отношения с матерью: «Матушку мы боялись больше, хотя она была нрава веселого и, когда была в духе, любила смеяться и шутить».

О взаимоотношениях родителей и дочери можно судить и по письмам Е. В. В одном из них она признавалась: «Когда я была замужем и ты родилась, моей матери не было в России; но, вероятно, она обо мне не слишком грустила, так как я не была любимая дочь»⁸. Отношения с матерью порой принимали откровенно конфликтный характер. Из других источников известно о своеобразном соперничестве между матерью и дочерью в истории увлечения 19-летней Елизаветы ее учителем, профессором Московского университета Н. Надеждиным⁹. Сохранились записи Надеждина о том, что в течение долгого времени он видел в Е. В. только ребенка и «был холоден к ней совершенно», к матери же испытывал «искреннее, пламенное чувство». Позже он писал Марии Ивановне: «Меня даже подозревали, что я влюблен в вас; с таким восторгом я говорил о вашей ко мне дружбе»¹⁰. Взаимная симпатия, существовавшая между ее матерью и Надеждиным, доставляла Е. В. немало огорчений. Л. Гроссман приводит запись из ее дневника от 5 ноября 1834 года: «…я и он сели переводить Бальзака. Все шло ладно — но в роздыхе он ушел к маменьке — сел подле нее и так воодушевился, говоря о любви, что мне стало сперва досадно, после грустно, а наконец так тяжело, что я не могла вынести. Со мною никогда он так или редко говаривал, а с нею воодушевился»¹¹. Исследователи обратили внимание на отголоски этой семейной драмы в повестях Надеждина «Сила воли» и Е. Тур «Старушка»¹². Фактическое отсутствие матери в эпистолярии Е. В. свидетельствует, что память об отношениях с ней на протяжении всей жизни имела травмирующий эффект. Из письма Е. В. к зятю становится понятно, какой смысл она вкладывала в понятие хорошая мать: «Ты, Жозеф, сам помнишь мать свою и как она тебя любила. Сердце всех матерей (хороших) одинаково почти» (л. 423-423 об.). Хорошая — это любящая мать, дочерний же опыт самой Е. В. был несколько иным.

При отсутствии эмоциональной связи с матерью ее заместительницей нередко становится бабушка. Так было и в жизни Е. В., любимой внучки Елизаветы Петровны Шепелевой, урожденной Кречетовой, в честь которой будущая писательница получила свое имя. В одном из писем читаем: «Я все бабушку мою милую вспоминаю. Она любила меня страстно, и бывало, когда меня привезут к ней, она меня всю слезами обольет» (л. 463 об.). В повести «Семейство Шалонских» много места уделено отношениям бабушки и внучки-рассказчицы, связанных «нежнейшей любовью». Характерно, что именно бабушка, заметив интерес героини к чтению, открывает ей доступ к шкафу с книгами, которые когда-то читала мать, устанавливая тем самым интеллектуальную преемственность между матерью и дочерью.

К обсуждению своих отношений с отцом Е. В. обращается неоднократно и характеризует их как взаимную любовь: «Я ведь была любимая дочь папа…» (л. 462). Отзывы об отце неизменно проникнуты нежностью, несмотря на то что в роковой истории с Надеждиным он не поддержал дочь, отступив под натиском жены и сына. О пассивности отца в решающий момент ее жизни она писала сестре 30 марта 1857 года: «У папа характера нет ни на грош — оттого на него рассчитывать нельзя, он и смолоду в своем доме был зрителем самых страшных вещей, которые дочь, да еще любимая, переносила»¹³, но, адресуясь к дочери, подобных высказываний она себе позволить не могла. В старости В. Сухово-Кобылин увлекся замужней мещанкой и оказался героем не подобавшей его возрасту и статусу любовной истории¹⁴, но, сознавая слабости отца, Е. В. никогда не осуждала его.

Как старшей дочери и своей любимице, отец подарил Е. В. в 1824 году на Рождество свое Евангелие с надписью: «Сею спасительную Книгою, благословляю тебя любезная дочь, и прошу Создателя моего, да во всю жизнь твою, не отступает от повелений Его, и читая оную со вниманием и сокрушением сердца, будет стараться исполнять учения Господа нашего Иисуса Христа…»¹⁵ На чистых страницах этой книги Е. В. вела летопись жизни семьи. Она оставила подробную запись о кончине отца:

В 1873 году, Апреля 11-го в 12 часов дня, скончался отец мой, Василий Александрович Сухово Кобылин, 89 лет от роду; в Москве, в приходе Георгия на всполье¹⁶. Отпевание тела его происходило в приходе Харитония что в огородниках¹⁷, которую церкву он строил отчасти на свое иждивение, будучи там церковным старостой. Скончался в среду на святой, отпевание происходило в субботу на святой, 14 Апреля, а 18-го тело его я проводила до заставы; похоронен 19 Апреля в Новом Ерусалиме. «Пасха двери Райския нам отверзающая».

На той же странице одиннадцатью годами ранее она сделала запись о кончине матери: «В 1862 году, 8 Июля, скончалась в сельце Алексеевском мать моя, Мария Сухово Кобылина, рожденная Шепелева. Скончалась в 6 часов утра»¹⁸. Возможно, лаконизм последней записи связан с тем, что сама Е. В. в это время находилась в Париже, но не только этот факт говорит о разнице в ее отношении к отцу и матери.

Автопризнания Е. В. показывают, что формирование ее происходило в сложном взаимодействии с родителями, травматичном из-за отсутствия материнской любви. Болезненным был и опыт своеобразного соперничества с матерью в истории с Надеждиным: мать сыграла решающую роль в деле разлучения влюбленных. Вместе с тем именно материнской культурной ориентации она была обязана своим недюжинным образованием. Претендуя на руку Е. В., Надеждин взывал не к чувствам, но к разуму ее матери: «…зачем обработали вы ее душу, как чистый драгоценный алмаз? Зачем приучили ее чувствовать? Ужели вы <…> не знаете, что не так должно воспитывать девушек для света? Там нужны куклы, а не люди; там нужна бесчувственность, а не чувства; там нужно бессмыслие, а не ум!..»¹⁹ У него были основания упрекать мать Е. В. в том, что, развивая вопреки гендерным условностям интеллект и духовные запросы дочери, она предполагала, будто та выберет обычный для светской девушки путь. Лаконизм реплик Е. В., касающихся матери, выглядит как своего рода вытеснение и свидетельствует о значимости ее фигуры, что подавлялось на рациональном уровне. Старшую дочь Е. В. назвала Марией, но это было данью семейной традиции называть первенца именем бабушки или дедушки: имя деда получил старший сын Евдокии Васильевны Сухово-Кобылиной, старшие внучки самой Е. В. носили имя Елизавета.

Сестра

В семье Сухово-Кобылиных кроме Е. В. было еще четверо детей: Александр, рано умерший Иван, Евдокия и Софья.

С сестрами Е. В. связывали нежные и дружеские отношения. Особенно близка она была с Евдокией (в замужестве Петрово-Соловово). Придуманное Евдокией Васильевной в детстве самоименование Душенька как нельзя лучше отражало ее положение в семье. Е. В. считала сестру «совершенным ангелом доброты и преданности». Душенька всегда сочувствовала ей и поддерживала в трудные минуты жизни. Выйдя замуж, она обрела материальный достаток и помогала Е. В., которая одна растила детей и нуждалась в средствах. Младшая сестра — Софья Васильевна — была талантливой художницей, первой женщиной, получившей большую золотую медаль Академии художеств. Окружающие ценили в ней «женщину, одаренную самым тонким, самым блестящим умом, горячим сердцем и благородною душой»²⁰. Е. В. посвятила сестре роман «Три поры жизни», признаваясь, как важен был ее творческий пример:

Книга эта была написана подле тебя, под благотворным влиянием твоего безустанного и упорного труда, который возбуждал и укреплял мой собственный. Общие были наши стремления, наши надежды и необходимый спутник их: мучительное сомнение в собственных силах. Ты частию достигла предположенной цели, и я достигну своей, если вызову в читателях хотя малую часть того внимания и участия к труду моему, которые ты не раз мне высказывала. Искусства родственны, и мне отрадно выразить наше двоякое с тобою родство, посвящая тебе мою книгу²¹.

Собственные отношения с сестрами становились моделью для литературных произведений Е. В., где поведение героинь отличается взаимной нежностью, заботой («Ошибка»; «Заколдованный круг», 1854), готовностью к самопожертвованию («Две сестры», 1851). Е. В. воспринимала сестер как неотъемлемую часть своей жизни.

1. Письма А. В. Сухово-Кобылина к родным / Публ., вступ. ст. и прим. Е. Н. Коншиной // Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М.: Academia, 1934. Вып. 3. С. 273.[↩]
2. См.: Смирнова О. Евгения Тур как прототип эмансипированных женских персонажей в романах 1860-х гг. // Женский вызов. Русские писательницы XIX — начала XX века / Под ред. Е. Строгановой и Э. Шоре. Тверь: Лилия Принт, 2006.[↩]
3. Бессараб Майя. Сухово-Кобылин. М.: Современник, 1981. С. 101. [↩]
4. Достоевский Ф. М. Письмо к М. М. Достоевскому, 30 января — 22 февраля 1854 года // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Т. 28. Кн. 1. Л.: Наука, 1985. С. 174.[↩]
5. Чехов А. П. Письмо к А. С. Киселеву, 22 марта 1892 года // Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт. Письма. Т. V. М.: Наука, 1977. С. 32. [↩]
6. Козмин Н. К. Николай Иванович Надеждин. Жизнь и научно-литературная деятельность. 1804-1836. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1912. С. 497. [↩]
7. О М. И. Сухово-Кобылиной см. также: Глава из воспоминаний Е. М. Феоктистова // Атеней. Историко-литературный временник / Под ред. Б. Л. Модзалевского и Ю. Г. Оксмана. Л., 1926. Кн. III. С. 108.[↩]
8. НА ТГОМ (Научный архив Тверского государственного объединенного музея). Ф. 1. Оп. 1. Св. 9. Ед. хр. 77. Л. 385. Далее письма цитируются с указанием листа в тексте. Автографы Е. Салиас цитируются по современным правилам с сохранением стилистических особенностей оригинала.[↩]
9. См.: Козмин Н. К. Указ. соч. С. 458.[↩]
10. Там же. С. 459, 458.[↩]
11. Гроссман Леонид. Преступление Сухово-Кобылина. Л.: Прибой, 1928. С. 44. Зд. цит. по: РО ИРЛИ. 25 495(1). Тетр. 3. Л. 2-2 об. Далее дневник цитируется с указанием источника (дн.), номера тетради и листа в тексте. [↩]
12. Гроссман Леонид. Указ. соч. С. 51; Смирнова О. В. «В ней нет и не должно быть ничего, кроме сердца»? (Е. Тур и Н. Надеждин) // Русская литература XIX века в гендерном измерении: Опыт коллективного исследования / Науч. ред. Е. Н. Строганова. Тверь: Лилия Принт, 2004. С. 146-148.[↩]
13. Цит. по:  Письма А. В. Сухово-Кобылина к родным. С. 194.[↩]
14. Глава из воспоминаний Е. М. Феоктистова. С. 108-109.[↩]
15. ТвМ (Тверской музей) КП 1250. Евангелие 1822 года (из семьи Гурко). Цитируется с сохранением стиля и пунктуации. [↩]
16. Церковь Георгия Победоносца, что на Всполье; снесена в 1932 году.[↩]
17. [↩]
18. ТвМ КП 1250. Евангелие 1822 года. [↩]
19. Цит. по: Козмин Н. К. Указ. соч. С. 477.[↩]
20. Толычова Т. С. В. Сухово-Кобылина. Некролог // Современная летопись. 1867. № 36. С. 15.[↩]
21. Тур Е. Три поры жизни. М.: Тип. В. Готье, 1854. Ч. 1. [↩]