Что сказали о Пушкине София Николаевна и Михаил Михайлович

Один профессор написал книгу о Пушкине. В ней читателям сообщается ряд ценных сведений.

Сообщается, например, что Пушкин был ярым монархистом вообще и очень любил императора Николая Павловича в частности. Что Пушкин был закоренелым крепостником, гораздо большим, чем сам император или, скажем, граф Воронцов и граф Бенкендорф. Что Пушкин обожал царскую цензуру и просто-таки не мог без нее жить.

Что вместе с тем Пушкин был, вообще говоря, человеком легкомысленным, неблагодарным, не имевшим твердых убеждений, суетным, невысокой нравственности, склонным даже к клевете (см. его эпиграммы), – одним словом, субъектом весьма сомнительных качеств.

И наконец, что этого во многих отношениях недостойного субъекта окружали люди достойнейшие и милейшие, как-то: его императорское величество Николай Павлович, личность добрейшая и благороднейшая, рыцарь без страха и упрека, покровитель наук и искусств (время его царствования «было поистине «золотым веком» в истории русской литературы»), обуреваемый постоянной и совершенно бескорыстной заботой о легкомысленном поэте; граф Воронцов, человек образованнейший, высочайших душевных качеств, крупнейший государственный деятель, прогрессист, прилагавший все силы к продвижению Пушкина по службе и в ответ на это бессовестно оболганный в эпиграмме неблагодарным подчиненным («пушкинские эпиграммы сильно изуродовали в глазах потомства» его «подлинное лицо»); граф Бенкендорф, господин почтеннейший и любезнейший, тяготившийся своей должностью шефа жандармов; что же касается Жоржа Дантеса, то он был «живой, веселый, остроумный красавец-француз» и вообще душка. И если уж кто повинен в смерти Пушкина, то это прежде всего его собственная «ненормальная мнительность» и боязнь потерять свое «положение в обществе».

Подчеркиваем: суть«концепции» этой книги (наполненной, впрочем, всякого рода дифирамбами гению Пушкина) передана здесь без преувеличения; именно так в ней и представлен облик Пушкина и его взаимоотношения с вышепоименованными лицами.

Все это мы читали в старых-престарых книжках, и все это кажется вытащенным из какого-то древнего сундука, пропахшего нафталином. В известном смысле это так и есть. Но книга-то, о которой идет речь, не из подвала вытащена, а вышла в 1970 году. Место ее издания – Париж, автор – профессор Сергей Косман, живущий в Бельгии. Называется она – «Дневник Пушкина».

Следует сразу отметить одну, на первый взгляд несущественную, черту этого труда. Книга полна цитат. Цитаты занимают не менее половины текста. Но на страницах книги нет сносок. Цитаты, свидетельства, факты даются без точных ссылок на источники или снабжаются самыми приблизительными указаниями. И эта, так сказать, раскованность имеет как раз весьма существенное и даже принципиальное для автора значение. Благодаря ей у читателя (мы говорим о читателе мало осведомленном) должно создаться впечатление, что книга основывается на каких-то до сих пор неизвестных или малоизвестных свидетельствах, на каких-то необнародованных или, того пуще, скрытых от публики фактах, на неопубликованных мемуарных материалах и семейных преданиях. «Так вот оно что! – подумает, быть может, такой читатель. – Вот как было на самом деле! Стало быть, начиная с Лермонтова и кончая нынешними пушкинистами, все морочили мне голову! Так, так!»

Надо особо подчеркнуть, что подобный читатель обязательно помянет «нынешних пушкинистов». Потому что С. Косман поминает их на каждом шагу и всегда с негодованием. И хотя ни один из них не называется и не цитируется, ясно, что в виду имеются советские и передовые русские ученые, трудами которых много сделано для того» чтобы снять с пушкинского облика покровы слащавых измышлений, клеветнических басен и монархических легенд. Вступать в аргументированную полемику с этими невидимыми оппонентами, приводя их доводы, С. Косман не отваживается, – зато у него есть два могущественных союзника, его поддерживают и вдохновляют два столь крупных и столь авторитетных специалиста, что сами имена их, по мысли автора, должны мгновенно устранить всякое сомнение в его правоте… Кто же это?

Но не будем спешить раскрывать до конца карты профессора, а лучше, не опасаясь обвинений в педантстве и буквоедстве, продолжим разговор об отсутствии ссылок и сносок в его книге, что, скажем прямо, просто-напросто сознательно рассчитано на невежд в трактуемых проблемах, на людей, не способных отделить ложь от правды. Нельзя при этом не заметить автору, что это беспардонный, очень грубый и крайне дешевый трюк.

Потому что в этой «новой» книге, воссоздающей, по уверениям автора, «неискаженный» облик Пушкина не приводится ни одного нового факта, ни одного неопубликованного свидетельства, ни одного неизвестного науке материала. Но это еще полбеды. Главное состоит в том, что автор книги тщательно утаил те материалы, которые не соответствуют его «концепции», и, с другой стороны, не без знания дела отобрал те, которые отвечают его интересам. Но и это не все. Среди последних главное место занимают именно такие материалы и именно те свидетельства, которые давно и убедительно опровергнуты и дезавуированы. Лживые, недостоверные и спорные версии и концепции воскрешаются С. Косманом как ни в чем не бывало – как будто ни о каких спорах и ни о каких опровержениях он и знать не знает; свидетельства, требующие, как установлено кропотливой работой ученых, по меньшей мере критического отношения, приводятся в качестве бесспорной истины; цитаты, даже очень известные, даже пушкинские, и то препарируются в нужном автору духе… И все это преподносится как откровение о том, что такое «подлинный» Пушкин: до 1825 года – светский шалопай, в чью бездумную голову ненароком заронились пагубные декабристские заблуждения; после 1825 года – а в особенности после встречи с Николаем I («Николай I благоволил Пушкину и покровительствовал ему…»»Пушкин был представлен императору, который принял его очень ласково, долго и откровенно беседовал с ним… разрешил ему жить где он хочет… Пушкин был глубоко тронут… В свою очередь Пушкин произвел на Николая I самое благоприятное впечатление…») – так вот, после этой встречи – ярый монархист, верноподданный псалмопевец, крайний ретроград, – одним словом, живое воплощение пресловутой триады «самодержавие, православие, народность»; обласканный и облагодетельствованный сверх головы царем и двором и тем не менее кругом перед своими покровителями виноватый по причине своей природной взбалмошности, мелочности и капризности… (Кстати, С. Косман тщательно отбирает и очень любит приводить цитаты типа: «Пушкин кругом виноват…», «Во всем виноват он сам…», «Виноват один Пушкин…», «В дальнейшем Пушкин сознал неблаговидность своих отношений к имярек…» и т. д. и т. п.)

Мы не будем подробно разбирать все, что написано С. Косманом, уже по той простой причине, что ложь встречается чуть ли не на любой странице, а их немало. Да, по правде говоря, книга и не заслуживает столь подробного рассмотрения – и вовсе не потому, что несостоятельна ее «концепция». Она не заслуживает серьезного рассмотрения прежде всего потому, что все приемы ее – нечестные, а «методология» – беспомощная (за это, думается, не будут благодарны автору даже его монархические единомышленники). И поэтому мы ограничимся тем, что на ряде примеров эту «методологию» и эти приемы продемонстрируем.

Вот один из примеров. Стремясь убедить читателя в том, что у Пушкина даже в молодости не было глубоких симпатий к декабристам, что его «декабризм» был случайным увлечением, что его, в сущности, и не было, С. Косман сообщает потрясающую новость: оказывается, знаменитое послание к Чаадаеву («Любви, надежды, тихой славы») Пушкину не принадлежит; послание это, в особенности его последние строчки («Товарищ, верь: взойдет она»), может принадлежать лишь Рылееву: «Только те, кому медведь на ухо наступил, могут приписывать их Пушкину».

Новость действительно сногсшибательная – особенно для того, кто незнаком, как говорится, с историей вопроса. Именно на таких читателей, повторяем, С. Косман и рассчитывает. Он сообщает эту новость как непреложный факт – и сообщает так, как будто и слыхом не слыхал, что это не факт, а всего лишь неуверенная гипотеза; как будто она не заимствована тишком у пушкиниста М. Гофмана¹; как будто она не опровергалась виднейшими русскими и советскими учеными – С. Венгеровым, Л. Гроссманом, Ю. Оксманом, А. Слонимским, – словом, «как будто ничего не было»… Говоря иначе, наш профессор торгует крадеными, да еще фальшивыми, «драгоценностями».

Пример номер два – тоже на тему «Пушкин и декабристы». С. Косман цитирует «Записки» декабриста И. Горбачевского: «Нам от Верховной Думы было запрещено знакомиться с поэтом А. С. Пушкиным, когда он жил на юге. Прямо было сказано, что он, по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни, сделает донос тотчас правительству о существовании Тайного Общества…»

Для нашего автора такая цитата – бесценная находка. С. Косман потирает руки, считая, что ему удалось убить двух зайцев: выстроить стену между декабристами и Пушкиным и попутно нравственно опорочить поэта, что, как уже говорилось, составляет одну из основных задач книги. Торжествующе выложив эту цитату и представив ее как непреложную истину, профессор, конечно, и намеком не упоминает о том, что И. Горбачевский, испытывавший к поэту неприязнь, не может быть в данном случае авторитетом и что к тому же существуют обильные данные о совершенно противоположном отношении к Пушкину других декабристов. Впрочем, требовать подобной объективности от С. Космана – значит требовать от него слишком многого, – но есть в этом эпизоде и особая пикантность. Она состоит в том, что в пушкинской литературе давным-давно, несколько десятков лет назад, выяснено, что Горбачевский и фактически не прав – ибо никакого «запрещения» со стороны Верховной Думы декабристов знакомиться с сосланным на юг Пушкиным не было и быть не могло по простой причине, указанной еще П. Щеголевым: «Соединение Общества соединенных славян с Южным обществом состоялось только в сентябре 1825 г., и только после соединения могло быть передано постановление Верховной Думы (т. е. главной управы Южного общества), запрещающее знакомство с Пушкиным во время его жизни на юге. Но Пушкин, как известно, уже в августе 1824 года проживал в ссылке, в своем Михайловском Псковской губ. Факт высылки Пушкина из Одессы в Михайловское был в свое время широко известен, и, конечно, в сентябре 1825 года Южное общество не могло запрещать знакомства с Пушкиным членам Общества соединенных славян. Явно, что Горбачевскому изменила память, и в форму фактического утверждения он облек свое несочувственное отношение к Пушкину» ## П. Е. Щеголев, Пушкин. Исследования, статьи и материалы, т. 2. Из жизни и творчества Пушкина, ГИХЛ, М. -Л. 1931, стр. 295 – 296. См. также: И. И. Пущин, Записки о Пушкине. Редакция, статья и примечания С. Я. Штрайха, ГИХЛ, М, 1937, стр. 187 – 188; И. И. Горбачевский, Записки. Письма, Изд. АН СССР (серия «Литературные памятники»), М. 1963, стр.

1. См.: М. Л. Гофман, Пушкин. Первая глава науки о Пушкине, «Атеней», Пб. 1922. Высказывая сомнение в авторстве Пушкина, М. Гофман подчеркивает, что это только гипотеза, претендующая лишь на» методологическое значение: «Мы вовсе не хотим сказать, что послание… принадлежит не Пушкину, а Рылееву…» (стр. 126).[↩]