Что это такое – родной язык писателя?

Печатая статью Н. Джусойты, редакция продолжает обсуждение проблем двуязычия, начатое статьей Ч. Гусейнова «О двуязычном художественном творчестве: история, теория, практика» («Вопросы литературы», 1987, N 9).

Чингиз Гусейнов в статье «О двуязычном художественном творчестве: история, теория, практика» поднял множество вопросов, порой исключительной важности и значимости. Обсудить их даже в пространной статье во всем объеме и с той серьезностью, которой они заслуживают, невозможно. Понятно, конечно, вопросы эти давно наболели и желание хотя бы вынести их на всеобщее обозрение вполне естественно. И все-таки будет лучше, если эти проблемы будут обсуждены самостоятельно и основательно, чтобы не свести дело к беглым замечаниям и частным высказываниям.

Возьмем хотя бы такую проблему, как одноязычие будущего человечества, коммунистического общества.

Чингиз Гусейнов называет ее «далекой, очень далекой перспективой слияния языков, формирования в будущем пяти-шести мировых языков». Но спрашивается, есть ли, существует ли реально такая «перспектива слияния языков» или одноязычия будущего человечества?

Никто этого не доказал и даже не пытался доказывать. Да и не было нужды утруждать себя, вполне достаточно было сослаться, как на истину в последней инстанции, на авторитет Сталина, который действительно выдвинул декларативно и навязал эту идею нашему идеологическому аппарату и обществоведению своей беспрекословной волей. При этом такую языковую униформу будущему человечеству, а реально советскому обществу, Сталин навязывал для пущей убедительности под прикрытием авторитета Ленина. Но Ленин ничего подобного не говорил. Он думал совсем о другом. О том, что будущее человечество, возможно, выберет один или несколько языков (Чингиз Гусейнов как раз имеет в виду эту мысль Ленина, когда упоминает о «формировании в будущем пяти-шести мировых языков») для международного общения. И эта мысль ничего общего со сталинской языковой униформой для человечества не имеет. У нас и ныне есть один язык для межнационального общения. Но разве русский язык, выполняющий эту функцию, упразднил или подменил собой другие национальные языки? Разве эта его функция предполагает мучительно медленное умирание и в конечном счете исчезновение других национальных языков?..

Мне думается, что только чиновничье-варварское недомыслие может навязывать великому и благородному русскому языку такую палаческую функцию. Нормальная, здравая человеческая мысль же предполагает разумное распределение многообразных функций языков таким образом, чтобы не обездолить и не обезличить ни один язык, лишив его прав полноценного функционирования в родной этнической среде, но в то же время дать многоязыкому обществу средство для интенсивного и полноценного общения, наделив один из национальных языков наднациональной функцией – быть языком межнационального общения. Разумность такого распределения в том, что вся совокупность многообразных функций неприкосновенно остается за каждым национальным языком, но лишь один из наиболее развитых языков обретает дополнительную наднациональную функцию, не теряя своих обычных прав в качестве национального языка.

Правда, если не обманывать самих себя, то следует честно признать, что у нас в этом вопросе нет еще научно обоснованной системы принципов функционального соотношения национальных языков и языка межнационального общения. И именно этим вызван полный горечи и недоумения вопрос Чингиза Айтматова: «Что же это за национальная культура, которая не имеет своей базы?»¹ Чиновничье-бюрократическая волюнтаристская регламентаЧ. Айтматов, Цена – жизнь. – «Литературная газета», 13 августа 1986 года.

ция функций национальных языков и языка межнационального общения привела к тому, что многие национальные языки, шире – национальные культуры (киргизская тут не исключение), лишились базы для дальнейшего развития. И нам еще предстоит выработать научные принципы соотношения функций национальных языков и языка межнационального общения. И чем скорее это произойдет, тем будет лучше не только для развития национальных языков и культур, но и для Очищения межнациональных отношений от всякой накипи и скверны, порожденных, в частности, ущемлением прав и функций национальных языков. Ущемлением прав и перспективы развития национальных культур нашей вездесущей и бездумной, если не сказать резче, чиновничьей безапелляционной и всесильной регламентацией. Пора, давно пора освободить нашу жизнь и нашу мысль от этой скверны – чиновничьего безмысленного субъективизма и волюнтаризма. В том числе и в сфере культурного и языкового развития наших народов и нашего общества.

Ясно всем, кто серьезно думал о перспективах развития социалистических наций и национальных культур, что идея одноязычия будущего человечества есть всего лишь давний буржуазный миф, принятый мыслью Сталина, органически склонной к казарменному упрощенчеству и унифицирующей элементарности. Миф, который нанес и наносит до сей поры разрушительный вред процессу идеологической и нравственно-психологической консолидации наших народов, их интернациональному единству, вольно или невольно навязывая нашему сознанию по существу ассимиляторские представления о национальной неполноценности одних народов, их языков и культур и национальной исключительности других.

Мне не хочется входить в дальнейшее подробное обсуждение этой проблемы. Это отвлекло бы нас от ныне дискутируемой проблемы двуязычия в художественном творчестве. Мне хотелось лишь показать: Чингиз Гусейнов поднял множество важных вопросов, которые должны быть обсуждены самостоятельно и основательно – применительно к разным историческим эпохам и различным культурным регионам или странам.

Мне кажется, что понятие двуязычия в творчестве органически заключает в себе представление о том, что писатель создает свои произведения параллельно на родном и неродном языках. И творческий опыт многих писателей прошлого и современности свидетельствует, что такое двуязычное творчество (в ряде случаев весьма успешное) – объективное явление в мировом литературном процессе. Оно было, есть и будет независимо от нашего отношения к нему. И потому наш долг исследовать и осмыслить его. Исследовать и осмыслить, а не приветствовать или отвергать, исходя из каких-то субъективных соображений. Билингвизм как явление художественной практики должен быть исследуем и оцениваем единственно в свете интересов художественного творчества и развития национальных художественных культур.

Уже из самой постановки вопроса – двуязычие есть художественное творчество на родном и неродном языках – ясно, что исследованию подлежит одна проблема, суть которой заключается в природе неизъяснимой, сокровенной связи языка с художественным творением, языка как всеобщей формы художественного содержания произведения, как реальной плоти художественной мысли. И если это мое представление о предмете исследования верно (природа связи языка с произведением), то проблема билингвизма писателя естественно членится на ряд вопросов: личность писателя и его родной язык, писатель и язык его творения, язык писателя и выраженная им действительность (психологическая, общественная, нравственная, эмоциональная, идеологическая), язык и исторический опыт народа и т. д. Предмет исследования здесь многоликий и сложный, но из множества проблем в данном случае, видимо, следует выделить одну – писатель и его родной язык, язык его творчества.

Так что же такое – родной язык писателя?

На первый взгляд вопрос может показаться если не праздным, то, во всяком случае, странным, ибо ответ представляется очевидным и однозначным. Между тем в нашей литературной критике более двух десятилетий вновь и вновь обсуждается этот простой и как будто не требующий серьезных размышлений вопрос под разными названиями – билингвизма в литературе, двуязычия в художественном творчестве, второго родного языка писателя и т. д. Наконец, вопрос стал и предметом специального изучения в академическом литературоведении. Я имею в виду объемистый свод исследований под редакцией академика М. П. Алексеева «Многоязычие и литературное творчество».

Совершенно бесспорно, что, скажем, в грузинской литературе в эпоху Шота Руставели или Давида Гурамишвили, даже в конце прошлого и в начале нынешнего века, во времена Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели и Важа Пшавелы никому бы и в голову не пришло ставить такой вопрос. Иное дело – в наше время. Скажем, Булату Окуджаве, пишущему на русском языке, но хорошо знающему и грузинский, было бы куда как не просто ответить на этот вопрос.

Что же случилось, почему в наше время вопрос о родном языке писателя стал актуальным и общественно значимым, к тому же далеко не простым?

Дело, видимо, в том, что серьезно изменились объективные условия исторического бытия народов, условия, в которых формируется и развивается национальный литературный процесс. Изменился самый характер национальных культурных взаимосвязей – они стали более тесными, многообразными и несравненно более интенсивными. Думается, что это простой, очевидный факт, а не теоретическое положение, и не требует доказательства.

В самом деле, в такой многонациональной стране, как Советский Союз, интенсивное межнациональное общение людей во всех сферах материального производства и духовного творчества, в быту и на службе, в армии и в учебных заведениях имеет место повседневно и естественно. Это – объективный факт нашего быта и бытия. Явление почти всеохватное и неизбежное. Явление, вызвавшее к жизни необходимость иметь кроме родного языка еще и язык межнационального общения. Разумеется, эта необходимость всегда была в многонациональной стране, но в условиях национальной розни и национального угнетения эту необходимость осознавали как следствие ассимиляторской политики царизма, а официально навязываемый государственный язык – как средство подавления национального самосознания, национальной культуры и ассимиляции народов страны.

В социалистическом общежитии народов необходимость в языке межнационального общения стала более острой и властной, но здесь сама миссия такого языка видится всеми уже иначе – как средство укрепления межнациональных связей, интернационального братства, расширения возможностей саморазвития национальных языков и культур. И естественно, что в условиях нашей многоязычной страны миссию такого языка принял на себя русский язык – язык самой многочисленной нации, язык богатый, развитой и гибкий. Миссию эту, как «наднациональную» функцию, русский язык выполняет со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Это значит, что двуязычие, то есть знание гражданами страны кроме родного языка еще и языка межнационального общения, стало явлением широко и повсеместно распространенным. Иначе говоря, складывающееся, а во многом уже сложившееся двуязычие многонационального населения страны ныне поставило нас перед вопросом: каково функциональное соотношение двух языков – родного и языка межнационального общения – в национально-культурном развитии каждого народа страны? Вопрос этот сложный, важный, по своим последствиям – всемирно-исторического значения и требует тщательного научного исследования и всесторонне продуманного мудрого решения, ибо с этим решением связаны будущие судьбы всех национальных языков и культур в принципе в масштабе всего разноязыкого человечества. Ведь наше решение этого вопроса есть по существу определение самой будущности национальных культур и их взаимоотношений в мировом сообществе языков и народов. Научная верность и социально-историческая мудрость решения этого вопроса должны соответствовать масштабу его всемирной ответственности. Сознавая эту сложность, я не буду останавливаться на нем в этой своей попытке осмыслить частное проявление двуязычия в сфере художественного творчества. Хотелось лишь указать на глубинную связь частного вопроса с этой большой проблемой.

С полноправным вхождением двуязычия в наш быт и духовное бытие связано, разумеется, и двуязычие многих наших писателей. Собственно, двуязычными в обычном смысле – знают не только родной, но еще и русский язык – являются все советские писатели, кроме русских. И такое двуязычие не только необходимо, но крайне благотворно. Писателю знание инонациональных языков всегда было нужно, но особенно необходимо в наш век, когда каждая национальная культура неминуемо и необратимо вступает в тесный контакт с мировой культурой. Ныне без активного общения с мировым художественным опытом вообще нельзя себе представить нормальный рост писательской творческой индивидуальности. Поэтому естественно стремление писателей знать кроме родного языка еще и другие языки, не говоря уже о языке межнационального общения. Широкая осведомленность во всех областях человеческого знания для писателя – насущная необходимость. Не зря Горький утверждал: «…я – за то, чтобы знать все. Писатель обязан знать как можно больше».

Кроме того, знание языков не только повышает уровень осведомленности писателя в процессах, происходящих в океане мировой литературной действительности. Само общение его с культурой других народов становится от такого знания более глубинным, непосредственным, прямым – один на один, как со своей совестью. И это преимущество столь значительно, что о таком знании мечтает каждый уважающий себя писатель. И на практике все советские писатели двуязычны, а во многих случаях и многоязычны. Но многоязычны как граждане, а не как творческие индивидуальности. Иначе говоря, знают по два или более языков, но пишут на одном – на родном языке.

Сама эта формула – знает много языков, но пишет на одном из них, на родном, – ставит нас перед рядом других вопросов: что это значит – родной язык писателя? Почему при знании многих языков писатель выбирает для творчества один из них, родной? У всех ли писателей совпадают эти два понятия – родной язык и язык творчества? И если не совпадают, то в чем их различие заключается?..

Эти вопросы встали предо мной лет десять тому назад, когда при одной встрече мой давний друг, ныне покойный Леонид Караханович Гурунц, даровитый русский писатель, армянин по национальной принадлежности, попросил меня прочесть в рукописи его статью о языке творчества писателя. Гурунц свои романы, повести, новеллы и притчи в несколько страничек писал на русском языке, и порой весьма искусно. Искренне и влюбленно писал он и о языке своего творчества – о русском языке, но свои размышления озаглавил довольно странно – «Язык, на котором я пишу». Меня озадачила именно эта «странность» – не родной язык, а язык, на котором я пишу. Уже из самого названия статьи было видно, что в представлениях писателя не совпадали эти два понятия: родной язык и язык творчества. Он явно считал, что родным для него является армянский язык, язык его родителей, а языком творчества – русский.

Насколько мне известно, никто из армян и русских публично не упрекал Гурунца, почему он, армянин, пишет на русском языке. И все же он в душе долго носил какую-то неясную боль, какое-то чувство вины перед родным армянским языком. И он решил объясниться… Исповедь его была предельно искренна и сердечна. На меня она произвела памятное до сих пор впечатление, но что-то не давало мне безоговорочно согласиться с мыслью моего друга. Через некоторое время пришла догадка – тревожило, не принималось то неверное представление о родном языке, которое несформулированно присутствовало в изящных рассуждениях писателя.

Гурунц в своем эссе страстно доказывал, обосновывал, утверждал свое право писать на языке, на котором писал и печатался более сорока лет. Это мне казалось и ныне кажется странным и немного грустным. По моему разумению, право писать на данном языке писатель получает от собственной совести и собственного сердечного разумения, и такое право не нуждается ни в каких оправданиях и доказательствах. И если он все же чувствует необходимость публично отстаивать свое право писать на данном языке, то это значит одно из двух: или он знает этот язык недостаточно хорошо для писателя и отводит упреки собственной совести, или же у него неверные представления о том, что это такое – родной язык и чем он отличается от языка художественного творчества. И у меня сложилось впечатление, что у Гурунца было именно неверное представление о родном языке и это вызывало в его душе чувство вины перед армянским языком и страстное желание обосновать свое право писать на русском языке.

В эссе Гурунца все сводилось к ответу на два тревоживших его вопроса: «Может ли нерусский человек писать по-русски так, как русский человек?» и «Обязательно ли быть русским, чтобы писать хорошо на русском языке?». На эти вопросы Гурунц, писавший на русском языке, отвечал положительно. Правда, он с горечью замечал, что «человек, пишущий не на родном языке, который не был для него «изначальным», ограничен многими барьерами и препятствиями».

Уже по этим вопросам и ответам писателя видно, что он родным языком каждого человека считал язык его детства, материнский, или, как он говорит, изначальный, язык, языком же своего творчества – усвоенный, выученный, не родной, но любимый язык, на котором создавал свои произведения. Более того, национальную принадлежность писателя Гурунц пытается объяснить-определить помимо языка творчества: «нерусский человек», но «русский писатель» или «пишущий на русском языке».

Не задумываясь над этими побочными вопросами, Гурунц свой положительный ответ добывал из фактов истории советской литературы. Он выстраивал в одну шеренгу талантливых русских писателей, нерусских по национальному происхождению и принадлежности. Это – Мариэтта Шагинян, Эффенди Капиев, Николай Атаров, Георгий Гулиа, Хаджи-Мурат Мугуев, Георгий Холопов, Нора Адамян, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Белла Ахмадулина, Олжас Сулейменов, Анвар Бикчентаев и двуязычный Чингиз Айтматов. Разумеется, список далеко не полон, к этим писателям относится и сам Леонид Гурунц, да и многие другие, но дело не в этом. Важнее другое представление писателя: Гурунц всех этих писателей считал людьми, пишущими не на родном языке, но в то же время принадлежащими к литературе, существующей на их родном языке. Собственно, этим противоречивым и в конечном счете неверным представлением и было вызвано желание писателя отстоять свое право писать на русском языке, но остаться армянским писателем. Думаю, что мой друг и ставил, и решал вопросы неверно, хотя и совершенно искренне и убежденно.

Я же убежден, что нет на свете писателей, пишущих не на родном языке. Думаю также, что человек, создающий художественные произведения не на родном языке, или вовсе не писатель, или же талантливый коммерсант от литературы. Сознаю, что категоричность этого суждения не очень симпатична, но держится оно на ином, чем у Гурунца, представлении о сущности родного языка. И если это представление окажется приемлемым, то и суждение потеряет обличье однозначной прямолинейности.

И опять-таки, что же такое – родной язык писателя?

Самый простой и общепринятый ответ: язык, на котором говорят его родители и соплеменники. Однако этот ответ, конечно же, не всегда приложим к биографии писателя. Родители могли говорить на разных языках (при смешанных браках), могли говорить с ребенком на третьем языке, скажем на языке межнационального общения. Какой же в этом случае язык считать родным для ребенка? Ясно, что не язык одного из родителей, а третий язык.

Есть и другой ответ: родным для каждого человека является тот язык, на котором он говорил с детских лет. Этот ответ кажется безупречным, но и он в целом ряде случаев несостоятелен. Ведь нередко бывает так, что ребенок в детстве говорит на одном языке, а став взрослым человеком, тем более писателем, он родным признает другой национальный язык. Скажем, Эффенди Капиев язык своих родителей – лакский – знал с детства, но родным языком для него стал русский. Это было в наше время, в первой половине XX века, но такие случаи были нередки и в далекие годы. Скажем, в русских усадьбах дворянских детей нередко с малых лет учили французскому или немецкому языку, родной русский язык они знавали куда как приблизительно, но впоследствии они переходили на русский и именно он становился для них единственно родным.

В чем же в таком случае различие между родным и неродным языком для писателя?

Думаю, что для каждого человека, в особенности же для писателя, родным является тот язык, который он знает лучше, который чувствует тоньше, на котором свои мысли и чувства, свои ощущения и мир своего воображения может выразить точнее, яснее и полнее.

Такое определение мне представляется наиболее верным и способным снять тот налет трагизма, который якобы имеется в судьбе писателей, пишущих будто бы не на родных языках. Ведь если литератор создает свои произведения на языке, который он знает лучше всех остальных языков, то он пишет именно на родном языке. И это независимо от того, на каком языке он говорил в детстве или на каком языке говорили его родители. Если же он пишет на данном языке из каких-либо иных соображений, то он попросту не писатель, скорее делец от литературы (если даже талантлив), то есть налицо явление внелитературное, и говорить о нем нет смысла.

Такое определение родного языка писателя отводит и другой предрассудок:

1. [↩]