Четыре музыкальные подсветки к литературным текстам

1. Какую музыку слышал во сне Стива Облонский?

(Из комментариев к текстам Льва Толстого)

В «Анне Карениной» Льва Толстого собственно действие (а не текст и сюжет) начинается с пробуждения Облонского, а первый образец прямой речи (представленный как внутренняя речь героя, как «поток сознания») дан в виде попытки Стивы припомнить свой сон. Как известно, Степан Аркадьевич Облонский далеко не сразу понимает, что спал он в кабинете, а не в спальне, из-за ссоры с женой по причине его измены. Он просыпается в присущем ему превосходном состоянии духа, которому явно способствовал снившийся ему сон.

«»Да, да, как это было? – думал он, вспоминая сон. – Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, – и столы пели: Il mio tesoro, и не Il mio tesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины», – вспоминал он»¹.

Из всех известных мне комментаторов этого припоминания, где очевидным образом реальные предметы и названия деформируются и смешиваются друг с другом, только В. В. Набоков (о чьих комментариях к этому сну мне любезно напомнил А. Л. Осповат) добавил к указанию на то, что «Il mio tesoro» – это ария Дона Оттавио из Моцартова «Дон Жуана», краткое напоминание о том, что моцартовский герой – «персонаж, значительно более нравственный по отношению к женщинам, чем Облонский»². К сожалению, Набоков, давший проницательный (хотя и несвободный от гиперинтепретации) комментарий к сну Стивы Облонского, этой добавкой по отношению к музыкальной реалии ограничился. Между тем перед нами яркий пример именно невнятной музыкальной реалии, требующей особого к себе внимания. Конечно, ветреный Стива, слышащий во сне арию Дона Оттавио, преданно влюбленного в Дону Анну и клянущегося не только хранить ее как сокровище, но и рыцарским мечом казнить ее обидчика, – такой Стива весьма забавен (хотя к интерпретации его сна можно добавить и ожидание приезда любимой сестры – Анны). Но дело в том, что в Стивином сне стеклянные столы пели «не Il mio tesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины…». Фраза оборвана: возможно, что «маленькие графинчики, и они же женщины» – тоже что-то пели? Во всяком случае, так было в ранней редакции, где Стива пытался «вернуться к той музыке, которую пели графинчики-женщины»³.

Так или иначе – ясно, что Стива слышал во сне не Моцартову арию, а «что-то лучше». Оставляя в стороне вопрос, что может быть лучше Моцарта для Толстого, плакавшего над дуэтом из того же «Дон Жуана» даже после своего решительного отречения от искусства и проклятия всей композиторской музыки, поставим все же вопрос: что лучше Моцарта может быть для Стивы? Ведь перед нами явная отсылка через одну музыкальную реалию – названную – к другой – неназванной.

Вплотную к ответу на этот вопрос (впрочем, им не поставленный) подошел М. С. Альтман. Видя в «графинчиках» метаморфозу графинь – дам большого света, а в пении – «связь Облонского с певичками», он заключил: «Чего еще нужно этому Степану Аркадьевичу, сыну Аркадия и… Аркадии: Wein, Weib und Gesang – все ему дано в его сне»⁴. И вот тут следует добавить, что во времена Толстого приведенное выражение (вино, женщина и пенье) было известно не только как расхожее обозначение (происходящее от старинной немецкой песни) гедонистического отношения к жизни, но и как название музыкального сочинения, которое на самом деле для Стивы оказывалось лучше Моцартовой арии. Это знаменитый вальс Штрауса «Wein, Weib und Gesang», действительно запечатлевший в музыке ту эмоциональную атмосферу, в которой Стива Облонский – как рыба в воде.

Не случайно, обедая в тот же день с Левиным в ресторане «Англия» (во сне превратившемся в Америку – как известно, Набоков придал этому политическую интерпретацию, ошибочно полагая, что ресторана «Англия» в Москве не было), Стива, оправдывая свое неудержимое влечение к женщинам, декламирует другу по-немецки куплет из оперетты Штрауса «Летучая мышь» (написанной, как справедливо заметил Набоков, два года спустя после описываемых Толстым событий), в котором наряду с мечтой о небесном блаженстве в случае подавления земных желаний выражается надежда на полный комплекс земных удовольствий в случае неудачи. Не случайно именно Облонскому на следующий день предлагает Вронский сделать «ужин для дивы», и Стива с охотой отвечает: «Непременно. Я сберу подписку» (8, 74). И конечно, не случайно, что вино, женщины и пение – так или иначе сопутствуют многим появлениям Облонского в романе. Ограничусь лишь одним примером из 4 главы 6 части романа – завершение ужина в имении Левина перед сценой охоты:

» –Ну что за охота спать! – сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. – Смотри, Кити, – говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, – что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть» (9, 164).

В. В. Набоков, говоря о сне Облонского в своих лекциях, отмечал: «Самое любопытное заключается в том, что автор искусно изображает легкомысленную и незатейливую, распутную, эпикурейскую природу Стивы через призму его сна. Это способ представить Облонского: мы знакомимся с ним через его сон»⁵.

Добавим, что искусность автора превосходит проницательность его комментатора. Пожалуй, за счет невнятной музыкальной реалии мы знакомимся с героем полнее, чем это казалось Набокову. Как знают читатели «Анны Карениной», Стива не чужд высоких идеальных устремлений в мыслях, но, будучи реалистом, он в земной жизни предпочитает встречаться не с идеалом, а с комфортом. Так, например, в одном из разговоров с Левиным он воображает «тип оссиановских женщин… женщин, которых видишь во сне…», но тут же замечает: «Вот эти женщины бывают наяву… и эти женщины ужасны» (8,192 – 193). Сознательное предпочтение идеала комфорту – одна из выразительнейших черт характера Стивы, и именно она представлена автором в его сне с помощью музыки. Стиве хочется ощутить небесный холодок Моцарта, а он чувствует – «что-то лучше» – вполне земное тепло Штрауса. Ему хочется услышать, как по-итальянски поют о рыцарской верности прекрасной избранной даме, а он слышит по-немецки достаточно фривольную песню о трех главных удовольствиях, которые можно получить на этой земле, если не хочешь остаться в дураках. И он, как известно, в них не остается, хотя автор и выставляет его на посмешище при последнем появлении в романе.

Но автор, в отличие от Стивы, – моралист. Потому спустя годы он заставляет другого своего героя – Позднышева – сказать в «Крейцеровой сонате»: «Ведь все мы знаем, как мужчина смотрит на женщину: «Wein, Weiber und Gesang»»⁶.

Известный по мемуарным свидетельствам факт, что Толстой и в поздние годы любил слушать и играть в четыре руки вальсы Штрауса, относится уже к биографии Толстого, а не к сопоставлению названного Моцарта и неназванного Штрауса, примененному им для виртуозно беглой и почти исчерпывающей характеристики героя с помощью рассказа о музыке, услышанной тем во сне.

1. Толстой Л. Н. Анна Каренина / / Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20 тт. Т. 8. М.: Художественная литература, 1963. С. 8. (Далее ссылки на это издание романа даются в тексте.)[↩]
2. Набоков Владимир. Лекции по русской литературе. М.: Независимая газета, 1998. С. 285.[↩]
3. Соч. графа Л. Н. Толстого. Часть 9. Анна Каренина. Т. 1. М., 1897. С. 9.[↩]
4. Альтман М. С. Читая Толстого. Тула: Приокское книжное изд-во, 1966, С. 82 – 83.[↩]
5. Набоков Владимир. Указ. соч. С. 234.[↩]
6. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 тт. Т. 12. М.: Художественная литература, 1982. С. 153 – 154.[↩]