Частные соображения

Раз в полгода я делаю ревизию своих записных книжек. Задача чисто техническая: в один то детый блокнот свести все, что у меня там значится под литерой «С» (сюжеты), в другой – «Ф» (факты), в третий – «Д» (детали), в четвертый – «ЧС» (частные соображения). Хочется, знаете ли, все упорядочить, от ненужного откреститься и начать новую жизнь.

С сюжетами все просто: их не так уж много, они кочуют из блокнота в блокнот, не претерпевая существенных изменений. Заголовок («Кошка цвета морской волны», («Уголовник с юмором», «Уважаемый такой-то») и две-три странички с пояснениями. Настоящие сюжеты приходят извне, не из записной книжки, а эти лежат себе, кругленькие и зеленые, как помидоры на подоконнике.

Под фактами подразумевается всякая информация, которая меня когда-то почему-то заинтересовала. Без указания источников (никак не могу себя к этому приучить), сведенные вместе, факты являют загадочную картину: «В США семь миллионов хронических алкоголиков. Средний срок действия заключенного на Земле мирного договора – два года. Когда люди свернут пространство подобно куску кожи, настанет конец горю без знания бога. Шветашватара-упанишада». Не помню случая, чтобы я когда-нибудь обращался за фактами к записным книжкам. Но – добросовестно переписываю: как-никак круг интересов.

Литерой «Д» я привык обозначать отрывочные, случайно пришедшие в голову фразы: «Вступаю в просторный старомодный текст, увешанный люстрами причастий». Знаю, что «люстры причастий» никуда не пойдут (по причинам, о которых будет сказано ниже), но жалко выбрасывать, оставляю.

А вот на частных соображениях я обыкновенно спотыкаюсь. Ну, скажем, такое: «Искусство не всесильно, как мы привыкли думать («Выпрямила»). Оно подчиняет себе лишь того, кто готов ему подчиниться…» И далее – страничка-другая запальчивого, впопыхах набросанного текста, с половиной которого я теперь решительно не согласен, четверть попросту неинтересна, остальное требует доосмысления. Что делать? Переписывать как есть – нелепо, начинаю вышелушивать зерно, приближать к своему теперешнему пониманию, приводить свежие доказательства.

Вот привел в относительный порядок три таких частных соображения и предлагаю их вниманию читателя. Противоречия постарался убрать, но встрепанность и спорность – остались.

О ПЕРВОЙ ФРАЗЕ

Ищу первую фразу. Экая новость: все ищут. Но я ищу ее впервые в жизни (дело двадцатилетней давности), первую фразу пролога к «Светлой личности», и мучаюсь недоумением, отчего этой фразы все нет.

Имеется развернутый, на десять с лишним страниц, рабочий план со списками действующих лиц по главам и с мизансценами (тогда я увлекался театральной стороной дела), записаны на отдельных листах характеристики главных героев (позднее оказалось, что это очень мешает: нельзя писать повесть до того, как начнешь ее писать), осознана необходимость пролога – театрализованного выхода главного героя на сцену, – а первая фраза не идет.

Казалось бы, что может быть проще? «Дождь лил как из ведра». Или, допустим: «Мороз крепчал». Какая разница, с чего начать, если все дальнейшее ясно? Но – понаслышке знаю, что в первой фразе заключена особая мистическая сила. С этим шутить нельзя.

«С детства Ромка мечтал о сцене». Нет, не то.

«В школе Ромка блистал на вечерах самодеятельности». Отвратительно. Биографическая справка.

Тогда так: «Зал был полон». Нет, уж тогда лучше «Мороз крепчал». Нулевое начало.

Повести нужна заставка: красный занавес и на его фоне Ромка. Круглолицый, сероглазый, немного нахальный, в синем костюме, в белой рубашке с расстегнутым воротом. Ну, добро бы я этого не знал.

«Красный бархат занавеса пламенел…» Нет, в середине этой фразы подгнила ступенька. «Красный занавес пламенел…» Теперь утеряна звукопись, глагол перестал пламенеть, оголился, как провод.

«Красный бархат закрытого занавеса пламенел у него за спиной». Так – и только так. Но так ли? Может быть, «алый бархат»? Нет, это мерзость. Этакий жеманно раскрытый ротик. Лидия Чарская: «Алый бархат портьеры скрыл фигуру тщедушного Франца».

Замечу в скобках, что «пламенел» тогда не вызывало у меня отвращения: двадцать лет – не сорок.

Итак, «Красный бархат закрытого занавеса пламенел у него за спиной». Фраза написана, но это не первая фраза. Во всяком случае, не для повести. Информации маловато.

Это во-первых. Во-вторых – «он» не появляется, как задумано в прологе, а уже стоит, причем стоит в виде смутного местоимения да еще согбенного падежом. В-третьих, слишком много занавеса, от него душно.

«Ромка вышел на сцену». Просто и скучно. Голо. Пустой сарай, а не фраза. Опять же замечу: то было время, когда литературная молодежь полагала своим долгом рассыпать по прозе «аттракционы», «гэги», приманивая ими читателя. И нередко текст становился похожим на парк культуры под проливным дождем: повсюду карусели, качели, колеса обозрения, а посетителей – нет.

Я начинаю ненавидеть этого Ромку. Тычется, как кутенок, за кулисами, в темноте, а выйти на сцену не может.

Еще одно усилие. «Распахнув занавес, Ромка сделал по сцене три четких шага и остановился…» Где? возле рампы? на просцениуме? на авансцене? Но не хочется представлять дело так, будто речь идет о настоящем театре. Всего лишь студенческий клуб. Так где же он остановился? Занавес освещен, иначе с какой стати он будет «пламенеть»? Значит, свет бьет Ромке в глаза, перед ним – темнота.

«Распахнув занавес, Ромка сделал по сцене три четких шага и остановился на краю темноты», Экономное решение. Здесь и рампа, и темный зал, и занавес, ярко освещенный, и сам герой – точно там, где ему положено находиться.

Но одно слово вихляется: «шага» или «шага»? Если «шаги» – заявленной четкости не будет, в этом месте Ромка споткнется. Прислушиваемся. Нет, все-таки «шага».

А зачем, собственно, мы заявили «четкость»? Сомнения нет, Ромка шагает четко, и шаги им рассчитаны заранее, именно три, не больше и не меньше. Почему я в этом уверен? Да потому, что Ромка – прирожденный актер. Распахивая занавес, он не боялся зала.

Стоп, вот оно. Состояние Ромки прежде всего. Занавес, зал, темнота – все через его состояние.

Итак: «Ромка не боялся зала. Распахнув занавес, он сделал по сцене три четких шага и остановился на краю темноты… Красный бархат освещенного занавеса пламенел у него за спиной».

И, как говорят подростки, «понеслась». Все остальное начинает уже гудеть текстом.