«Благослови Москву, Россия!». Москва после Бородинского сражения

Генеральное сражение Отечественной войны 1812 года произошло 26 августа (7 сентября) в ста двадцати километрах от Москвы под Бородином. Французы потеряли около 40 процентов личного состава, русские не намного меньше. Сражение не выявило победителя, что не могло устроить ни одну из участвующих в нем сторон. Перед фельдмаршалом М. И. Кутузовым во всей остроте стоял вопрос, как продолжать борьбу. Защищать Москву на ближайших подступах к ней и в случае поражения вновь понести большие потери, может быть, даже вообще потерять армию? Или оставить старую столицу, но сохранить боеспособность своих частей для будущих сражений.

Через 6 дней после Бородинского сражения на совете в Филях 1 (13) сентября Кутузов настоял на принятии второго решения. Тем самым Москва оставлялась на волю французов, что первоначально было воспринято Наполеоном как большая военная и моральная победа. Он уже привык покорять европейские столицы и с нетерпением предвкушал вступление своего войска в Москву.

Оставление Москвы без боя было воспринято москвичами как поражение и бесчестье. Так, П. А. Вяземский в письме к А. И. Тургеневу признавался: «…я был в армии и в чудесном деле 26-го августа, казавшемся нам всем столь выгодным, но которого последствия обременили имя русского вечным стыдом — сдачею Москвы»¹. И дальше в том же письме: «О Москве и говорить нечего. Сердце кровью обливается, и клянусь тебе честью, что я еще не привыкаю к этой мысли. Каждое утро мне кажется, что я впервой еще узнаю об горестной ея участи»².

Да и сам Кутузов, проезжая через оставляемую им Москву, старался избежать встреч с населением. Так спустя 125 лет напишет об этом историк со ссылкой на записки князя Голицына, участника событий тех дней: «Кутузов посмотрел на свою молчаливую свиту и сказал: «Кто из вас знает Москву?» — вызвался только один, состоявший при нем ординарцем, 20-летний князь Голицын. — «Проводи меня так, чтобы, сколько можно, ни с кем бы не встретиться». Кутузов ехал верхом от Арбата по бульварам до моста через Яузу, через который уходила армия, а за нею несметные массы населения»³.

Исход населения из старой столицы был массовым: «В Москве все заставы были запружены бегущим населением уже с первых слухов о результатах Бородинской битвы и об отступлении русской армии к Можайску. Толпы народа, растерянные, потрясенные идущей на них грозой, теснились целыми днями на улицах. Одни считали, что Москва погибла, другие верили до последней минуты, что Кутузов даст еще одно сражение под стенами столицы. Десятки тысяч людей бежали из Москвы, окружая армию, опережая армию, разливаясь людской рекой по всем дорогам, идя и без дороги, прямиком по пашне. Долгими днями продолжалось это бесконечное бегство. Все дороги к востоку от Москвы по всем направлениям на десятки верст были покрыты беженцами»⁴.

Такой же исход обитателей из Москвы происходил через сто с лишним лет в октябре 1941 года, когда другой неприятель тоже стоял на подступах к столице, даже не стоял, а непрерывно продвигался вперед и его огненное дыхание все приближалось и приближалось к ее жилым кварталам.

Вот красноречивое свидетельство юной москвички:

«…даже в центре было слышно далекую канонаду. Вечерами над горизонтом то и дело вспыхивали зарницы. По городу прокатился слух, что заняты Крюково, Левобережная, Химки и немецкие танки вот-вот появятся на улице Горького, куда прорываются от Речного вокзала. Тревогу объявляли очень часто, но к этому уже привыкли»⁵.

А вот еще одно свидетельство:

«Ранним утром 16 октября по Бульварному кольцу к Ярославскому шоссе двигалась масса людей со скарбом. Некоторые волокли тележки, детские коляски, наполненные вещами. Трамваи были переполнены, кое-кто устроился даже на крышах вагонов. Люди торопились уйти из Москвы…»⁶.

Самым тревожным в дни московской паники 16-19 октября 1941 года было полное отсутствие информации. Власти были в растерянности или заняты собственным спасением. В городе начался хаос, громили витрины магазинов, взламывали двери складов.

Лишь 20 октября власть вернулась в город, видимо, было принято решение не сдавать Москву. К счастью, обошлось без пожара. Да и Москва была уже в значительной мере каменной, а не деревянной, как в сентябре 1812-го.

Но возвратимся к нашей теме.

2 (14) сентября французская армия вплотную подошла к Москве и Наполеон, остановившись на Поклонной горе, несколько часов ожидал депутацию москвичей с символическими ключами от города. Так до сих пор было везде в Европе: Милан, Генуя, Венеция, Флоренция, Рим, Неаполь, Вена, Берлин…

Однако у ворот Москвы никто его не встретил. А вскоре выяснилось, что в Москве начались пожары, чему способствовала ясная и сухая погода. Горели здания за Яузским мостом, на Солянке, в Замоскворечье. На следующий день, когда Наполеон въезжал в Кремль, уже полыхал Гостиный двор, горели дома на Покровке и в Немецкой слободе, пожары возникали повсюду.

1. Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 1. Переписка князя П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым 1812-1819. СПб., 1899. С. 4-5.[↩]
2. Там же. С. 5.[↩]
3. Тарле Е. Нашествие Наполеона на Россию. М.: Соцэкгиз, 1938. С. 146.[↩]
4. Тарле Е. Указ. соч. С. 147. [↩]
5. Про октябрьскую панику в Москве: www.roadplanet.ru/ home articles /161/[↩]
6. Млечин Леонид. Октябрьский позор Москвы: www.2dz/n50.html[↩]