«Без ограничений и правил искусства не бывает»

— Одной из ярких особенностей вашей поэтики является отстранение от лирического героя, чаще всего по оси времени, как бы взгляд на него извне. Достаточно вспомнить строки «Почему они оба — я?», «Уже навряд ли я», «И жизнь моя была б ничуть не хуже, / Не будь она моя!» и многие другие или же стихотворения, где лирический герой дан во втором либо третьем лице. Причем тенденция эта становится заметнее при движении от ранней лирики к поздней. Это осознанная позиция?

— Нет, не осознанная, иначе ваш вопрос не был бы для меня неожиданным. Может быть, это способ обозначить рефлексию, как и взгляд в зеркало — «Дядя в шляпе, испачканной голубем, / Отразился в трофейном трюмо…»? А нарастает эта особенность с возрастом, возможно, потому что с возрастом уже менее вовлечен в водоворот собственного «я».

— Возраст поэта влияет на написанные стихотворения? Или у поэзии, в отличие от поэта, нет возраста?

— В моем случае влияет, потому что я пишу, главным образом опираясь на жизненный опыт, а не на эмоции или рассудок. А для опыта время едва ли не основное условие его существования как такового.

— Насколько важна, и важна ли вообще, для поэтического творчества принадлежность кругу единомышленников? Или все-таки это дело одиночек?

— Смолоду товарищеский круг очень важен, не знаю, как для кого, а для меня-то точно, потому что я человек впечатлительный и открытый для влияния. В зрелости делаешься менее общителен, внимательней читаешь классиков и как бы запираешься изнутри.

— Вы написали достаточно мало. По крайней мере, опубликовано совсем небольшое количество стихотворений и прозаических вещей. Это внутренний темп письма или жесткий отбор? Как вы понимаете для себя, что стихотворение случилось?

— Я не могу взять, собраться с мыслями, сесть и написать стихотворение, хотя знаю сильных авторов, для которых такой способ работы — обычное дело. Я могу о стихотворение только споткнуться, для меня все решает не воля, а случайность — я недаром назвал последнюю книжку «Счастливая ошибка». А вот когда ты споткнулся и рассматриваешь — обо что это ты споткнулся, и появляется замысел, вот тут пригождаются и воля, и прилежание, и версификационный навык. Неудивительно, что при таком подходе я сочиняю в час по чайной ложке, так что отправлять в отсев было бы для меня непростительной роскошью. Кто-то, кажется Рубинштейн, сказал, что я сразу пишу избранное. Хорошо бы. А опус радует и «отцовство» признается, когда в стихотворении, пусть даже это заметно лишь мне одному, есть хоть какая профессиональная новость. Если я ловлю стихотворение на повторении пройденного, я бросаю его, умываю, так сказать, руки.

— Известно высказывание Петра Вайля о том, что ваш лексикон «первого порядка, без поиска экзотики», но при этом тексты всегда вызывают «ощущение новизны». В процессе написания произведения вы много вычеркиваете в поисках нужного слова или фразы?

— Да, много. Вообще обычно пишу трудно и медленно.