Без чувства историзма

Если задаться вопросом, о чем больше всего говорят в настоящее время» чехословацкие литературоведы и критики, то ответ будет один – о творчестве писателей, пришедших в литературу после Великого Октября, о становлении и путях развития социалистической поэзии и прозы.

Если поинтересоваться, что было в центре внимания литературной общественности пять или десять лет тому назад, ответ будет тот же самый – творчество В. Незвала и И. Волькера, Я. Сейферта и К. Библа, Ф. Галаса » И. Горы, В. Ванчуры и М. Пуймаиовой, И. Ольбрахта и М. Майеровой.

И это вполне закономерно. Ведь и в 20-е годы именно эти имена составляли гордость чешской литературы.

Трудно найти в 20 – 30-х – годах другую зарубежную национальную литературу, где бы так заметна была закономерность расцвета – расцвета небывалого, принесшего своему народу мировую славу, – в связи с деятельностью писателей-коммунистов.

Отсюда вся важность изучения чешской литературы послеоктябрьского периода.

В Чехословакии вот уже двенадцать лет не сходит со страниц прессы название первой крупной работы, посвященной исследованию путей развития социалистической поэзии, – «Тридцать лет борьбы за чешскую социалистическую поэзию» Ладислава Штолла. За последние годы появилось еще около десятка книг по этим же вопросам.

И тем не менее в Чехословакии считается, что изучение литературы XX века только еще началось. Чешские товарищи высказывают явную неудовлетворенность результатами этого изучения.

«Мы должны осмыслить необычайно важный факт, – сказал Ладислав Штолл на состоявшейся в прошлом году общегосударственной конференции по вопросам социалистической критики, – что наша школа, например, до сих пор не имеет учебника истории нашей современной литературы. Такая концепция, такой правдивый исторический взгляд на литературу не может быть делом одного человека. Это должно стать плодом большого коллективного сотрудничества марксистских критиков и литературоведов, и пришло время везде, где можно, этому приступить».

Итак, речь идет о самом главном – о том, чтобы выработать правильную концепцию.

В этой связи приобретает особое значение тот факт, что в настоящее время в Москве, в Институте славяноведения, заканчивается подготовка труда по чешской литературе – «Очерков по истории чешской литературы», в котором основными будут главы, прослеживающие развитие литературы послеоктябрьского периода. Очевидно, сознавая особую ответственность за правильность концепции именно этого периода, Институт славяноведения опубликовал в дискуссионном порядке в пятом выпуске «Литературы славянских народов» статью С. А. Шерлаимовой «Чешская литература 1918 – 1946 годов и становление социалистического реализма» (этому же автору принадлежат и обе обобщающие главы по периодам 1918 – 1945 и 1945 – 1961 годов в готовящихся к печати «Очерках»).

Скажем сразу и без обиняков; концепция автора вызывает весьма существенные возражения.

Важнейшая проблема этого периода – становление социалистического реализма в чешской литературе, – вынесенная С. Шерлаимовой в заглавие статьи, к сожалению, раскрыта очень неудачно. Освещение этой проблемы никак не отражает тот уровень, «а котором в (Настоящее время находится чешское и советское литературоведение.

Процесс развитая чешской прогрессивной литературы происходит у С. Шерлаимовой приблизительно по такой схеме:

Вначале писатели находились под влиянием Октября: «Отдельные черты (кстати, какие? – Авт.) нового метода проявлялись в произведениях всех (!) писателей, объединившихся под знаменами революции…» (стр. 27; подчеркнуто нами).

Все – это по ее перечню: Нейман, Сейферт, Гора, Пиша, Горжейшя, Волькер, – Незвал, Библ, Гауссман, Гашек, Ольбрахт, Майерова.

Но когда С. Шерлаимова начинает характеризовать не всех писатеяей вкупе, а каждого в отдельности, то этим же самым писателям она дает столь резкие характеристики, что невольно начисто опрокидывается ее предыдущее утверждение.

Далее, в середине 20-х годов, в период временной стабилизации капитализма, – по схеме С. Шерлаимовой – нового метода, даже этих его «отдельных» черт не обнаруживается ни у кого, кроме разве что у Неймана в поэзии и у Ольбрахта, Майеровой – в прозе.

И получается, если поверить С. Шерлаимовой, что в чешской поэзии эта стабилизация сыграла куда более видную роль, чем Октябрь!

Однако, если мы вспомним, кого же в эти годы ненавидела буржуазная пресса за их революционную убежденность? Против кого боролась буржуазия и кого боялась? Это будут все те же Незвал, Ванчура, Библ, Сейферт и Гора.

А кого поддерживала прогрессивная печать за их революционную убежденность? Этих же самых писателей!

Конечно, у каждого из них были и свои недостатки, и коммунистическая, печать не раз выступала с критикой их ошибок. Однако она никогда не проводила водораздела между почти «непогрешимым» Нейманом и всей остальной литературой. Коммунистическая печать боролась за этих писателей, заботливо воспитывала их.

Обратимся к фактам.

По утверждению С. Шерлаимовой, Владислав Ванчура в своем произведении «Пекарь Ян Маргоуль» (1924) «не стремится отразить революционный протест и создать широкое реалистическое полотно современной жизни» (стр. 43).

Здесь С. Шерлаимова крайне расходится с чешским исследователем творчества Владислава Ванчуры Миланом Кундерой, который отмечает в этом произведении прежде всего «поэтический пафос протеста».

И мы должны сказать, что Кундера обосновывает свою точку зрения¹ гораздо доказательнее С. Шерлаимовой.

Для Кундеры основным и решающим в оценке «Пекаря Яна Маргоуля» является позиция писателя, которую он характеризует следующими словами:

«По сравнению с мелкобуржуазным натурализмом типа Гержмана Ванчура изображает процесс пролетаризации, обнажая его социальные крайности, в монументальном и никак не прикрытом, голом противоречии пролетаризированного человека с анонимным, чуждым ему миром денег.

При этом он понимает этот процесс не как процесс обезличивания пролетария, утраты каких бы то ни было человеческих ценностей, а, наоборот, как процесс утверждения и обогащения этих моральных ценностей – благодаря его пролетаризации».

Для С. Шерлаимовой же основным и решающим является не позиция писателя, а качества героя: «Он весь – воплощение любви и доверия к людям, тех чувств, которым нет места в капиталистическом мире войны всех против всех. Исследователи справедливо отмечают в Маргоуле черты донкихотства. Пекарь. Ванчуры лишен чувства реальности, он живет в мире иллюзий, претерпевая жестокое разочарование при каждом соприкосновении с жизнью» (стр. 43).

И хотя С. Шерлаимова понимает, что «такой выбор центрального героя дает писателю особый «угол обличения» буржуазного общества» (стр. 43), однако, по ее мнению, он все же свидетельствует о недостаточной революционности Ванчуры.

Вряд ли мы можем согласиться с такого рода критериями оценки и с таким «сдвигом» понятий, сказывающимся и в анализе деятельности Ванчуры в конце 20-х – начале 30-х годов, тем более что речь идет о честнейшем писателе-коммунисте, расстрелянном гитлеровцами.

Посмотрим теперь, как обстоит дело с К. Библом, который, по заявлению О. Шерлаимовой, не пытается глубоко «вникнуть в жизнь поразивших его жарких стран» (стр. 37) и увлекается «экзотическими декорациями» (стр. 36).

Знаток творчества Константина Библа чешский литературовед З.

1. M. Kundera, Urnenf romanu, Praha, 1960, str. 24 – 29.[↩]