Бег на месте и действительные шаги вперед

В жизни ученого иногда имеют место переходы в «инобытие», связанные, как правило, с окончанием одного и началом следующего поиска. Такие переломные периоды часто наполнены методологическими откровениями, рабочими гипотезами и моделями, истинность которых может быть подтверждена только в неопределенном будущем. Не опираясь на реальный эксперимент, возбужденная фантазия ученого иногда попадает в плен сомнений, в котором смутное представление будущего часто сменяется ожесточенным отрицанием прошлого. Мне кажется, что именно в таком состоянии пребывает сейчас Ю. Рюриков. Об этом по крайней мере свидетельствует его выступление «Личность, искусство, наука (Заметки о методологии эстетики)». Судите сами. Он отмежевывается (никто этого от него не требовал) от того периода в развитии советской эстетики, когда эта последняя, надев «серые очки вульгарного социологизма», якобы провозглашала, что ей «не нужно живое искусство» (стр. 47), что искусство – это только служанка абстракций, иллюстрация тезисов и т. д. В это время в эстетике «царило мнение, что ее метод – это абстрактно-логическое исследование» (стр. 49). Но потом… наука сдвинулась с места, так как в ней возникло тяготение к иным методологическим идеалам, выраженным в формуле: «минимум звеньев дает максимум смысла» (стр. 50). Это «экономное мышление» является, по мнению Ю. Рюрикова, «предвестником каких-то небывало глубоких изменений», искрой «невиданной революции во всей системе наук» и даже… «во всей структуре человеческого мышления»! (стр. 65). Смутные предчувствия тут же сменяются отчаянной попыткой совершить переворот. Вызывающе, хотя и «под занавес», Ю. Рюриков спрашивает читателя: «Может быть, правда, что вначале было слово?» (стр. 71). И оставляет вопрос без ответа. На этом обрываются заметки философа.

Как известно, наука имеет дело с конкретными, «конечными» фактами, а во всем конечном, говорит Гегель, есть элемент случайного. Встретясь с почти библейской постановкой вопроса, я вначале подумал, что это простая случайность. Но, прочтя статью второй раз, обнаруживаю: во-первых, наш философ вовсе и не пытается иметь дело с конечными фактами, он устремляется в бесконечность, и, во-вторых, «вначале было слово» – не случайность.

Ю. Рюриков на «полном серьезе» пишет, что в науке главное не «что», а «как». «Как» – это методология, которая, по его мнению, играет решающую роль, особенно сейчас, «…в эпоху глубинных революций во всей системе знаний» (стр. 45). Сейчас действительно совершается революция, так как человеческое познание переходит от изучения макромира к исследованию микромира. При этом новый объект познания – микромир («что») – вызвал к жизни новую методологию («как») – широкое применение математической логики, что в свою очередь стимулировало развитие кибернетики и т. д. Впрочем, Ю. Рюриков иногда все-таки замечает, что методология зависит от предмета исследования. Зависит, но как? Мера этой зависимости не определяется.

Ю. Рюриков полагает, что научное развитие советской эстетики начинается с того момента, когда так называемая «эстетическая школа» – А. Буров, Л. Столович, Ю. Борев, В. Ванслов, С. Гольдентрихт, В. Тасалов и др. – произнесла свое первое слово: «эстетическое», найдя тем самым «первичную клеточку, то элементарное вещество, из которого состоит вся эстетическая материя» (стр. 51). Это «открытие» высоко оценивается им. Если дальше он и сделает несколько критических замечаний в адрес «эстетической школы», то только потому, что она иногда нарушает методологический закон, открытый самим Ю. Рюриковым, принцип «кратчайшего пути» к истине, которая представляется ему в виде стройной системы эстетических категорий, среди которых нет «гегемона», так как специфика искусства – тотальна, в ней все «первично»: и предмет искусства, и содержание, и форма и т, д.

Как известно, представители «эстетической школы» утверждают, будто реальные вещи обретают эстетическое содержание или эстетические качества в зависимости от их восприятия, совершающегося в исторически разных системах общественных отношений. Это рассуждение Ю. Рюриков именует не иначе, как «историко-логическим методом», отождествляя тем самым заурядный релятивизм с принципом историзма.

Релятивистское мышление «эстетической школы» приводит ее к выводу, будто в каждую историческую эпоху специфика искусства меняется. Особенность нашей эпохи заключается в том, что в ней специфика искусства – сплошь эстетическая, то есть что его предмет, содержание, форма обнаруживают себя как явления красоты, и поэтому искусство не может и не должно служить непосредственным политическим, идеологическим, моральным целям, так как в этом случае оно превращается лишь в «иллюстрацию тезисов», в «служанку абстракций» и т. д. Нет поэтому ничего случайного в том, что такие категории, как политическое и эстетическое, идеологическое и эстетическое, этическое и эстетическое, часто выступают в трудах «эстетической школы» как антиподы. Но если обратиться к живой истории, к современности, то окажется, что именно политика и идеология выступают в роли той судьбы, которая стремится сейчас подчинить себе все формы не только сознания, но и общественной деятельности, в том числе и эстетической. Было бы худшим видом антиисторизма не замечать этого. Чем же тогда вызвана попытка растворить политику и идеологию в стихии эстетической материи? А все тем же желанием утвердить умозрительный принцип: вначале было слово. Как же Ю. Рюрикову не защищать дорогой ему постулат?

Развивая методологический тезис «через минимум звеньев к максимуму смысла», Ю. Рюриков переходит от категории эстетического к категории личности. Да, личность превращается под пером Ю. Рюрикова в такую же категорию, как «эстетическое» – в «клеточку», в «атом», трактованный к тому же в духе Демокрита. «Слово «индивид» (личность), – пишет он, – означает по-латыни «неделимый», слово «атом» – тоже «неделимый», но по-гречески» (стр. 61). Читатель весьма признателен за это популярное объяснение, «глубинный» смысл которого заключается в том, что личность, мол, нельзя «делить» на физическое и духовное. Человек, полагает Ю. Рюриков, глубоко заблуждается, прикладывая к себе меры внешнего мира, меры среды, в которой он живет. «Можно ли градусником, например, измерить любовь человека?» – глубокомысленно вопрошает он. Человек, устанавливающий связь между собой и внешней средой, надо думать, неизбежно скатится к вульгарному социологизму. Дабы избежать этого гибельного пути, Ю. Рюриков рекомендует видеть в человеке некий «особый, личный, неповторимый вид существования того общего, что объединяет всех людей» (стр. 54). Ключ к человеку как родовому существу, уверяет Ю. Рюриков, лежит именно здесь. Так личность – атом – превращается в фокус, вбирающий в себя всю родовую сущность человечества, а поэтому – и в методологический ключ.

Такая постановка вопроса, видимо, является следствием оптического обмана, который заключается в том, что мы иногда приписываем личности силу, принадлежащую обществу в целом. Ведь то общее, что объединяет всех людей, – в этой связи Ю.