Бальмонт в дневниках Маргариты Сабашниковой. Вступительная статья, публикация и примечания К. Азадовского

Маргарита Васильевна Сабашникова (1882, Москва — 1973, Штутгарт) — художница, писательница и переводчица, мемуаристка, родственница московских издателей Сабашниковых, первая жена Максимилиана Волошина, участница собраний на Башне Вячеслава Иванова в 1906-1907 годах — занимает видное место в культурной жизни русского Серебряного века. Ее имя связано также с историей антропософского движения в России: одна из первых русских слушательниц Рудольфа Штейнера, Сабашникова до конца жизни оставалась его верной и преданной ученицей¹.

Окончательно покинувшая Россию в 1922 году, Маргарита Сабашникова провела последние полвека своей жизни в Германии, занимаясь живописью и давая частные уроки. Здесь на склоне дней она обрела известность благодаря автобиографической книге «Зеленая Змея. История одной жизни»², написанной по-немецки и впервые изданной в 1954 году под фамилией Волошина.

Книга завершается 1925 годом — годом смерти Рудольфа Штейнера.

Воспоминания Сабашниковой примечательны во многих отношениях. Они подкупают искренностью, незамутненной чистотой голоса, тонкостью и глубиной суждений. Колоритны образы дореволюционной России, любовно воссозданные мемуаристкой, а также портреты выдающихся современников: от Л. Толстого до большевистских вождей. Вспоминая и описывая события своей жизни, Сабашникова опиралась прежде всего на собственную память, а также — на дневниковые записи, которые вела в разные периоды жизни, то надолго отрываясь от своего дневника, то вновь возвращаясь к нему. Впрочем, мемуаристка располагала в Германии лишь частью своих дневников. Уехав из Германии в Россию весной 1917 года, Сабашникова оставила в Дорнахе (у знакомых) несколько тетрадей, содержащих записи за 1908-1915 годы; вернувшись в 1922 году, она смогла получить их обратно³. Однако более ранние ее дневники за 1897-1905 годы, как и отдельные записи 1922 года, всегда находились в России (и до, и после 1917 года).

Сабашникова начала писать свой дневник, когда ей было неполных шестнадцать лет. К этому ее подтолкнуло знакомство с «Дневником» Марии Башкирцевой. «По прочтении нескольких глав, — вспоминает Сабашникова в своей мемуарной книге, — будто некая искра от огня ее души перебросилась в меня» [Волошина: 83]. Молодая девушка ощутила свое «бессмертное существо» и потребность запечатлеть его в потоке времени. «Я купила себе толстую черную тетрадь для дневника и принялась писать — чтобы ни одно переживание моей внезапно ставшей для меня столь интересной персоны не было потеряно для мира» [Волошина: 84]. Этот дневник Маргарита будет вести — с относительной регулярностью — до конца 1905 года, ознаменованного первой встречей с Рудольфом Штейнером. Дневниковые записи продолжатся и позднее — но с перерывами.

Первым и, должно быть, единственным — в течение долгого времени — читателем ее ранних дневников был Максимилиан Волошин, в коктебельском доме которого они и хранились начиная с 1906 года. Волошин сумел по достоинству оценить дневниковые записи своей жены, свидетельствующие о ее незаурядном уме и литературном даровании, ее духовных метаниях, глубокой религиозности и поисках собственного пути в искусстве.

«Как я люблю твой дневник и тебя в твоем дневнике», — пишет Волошин Сабашниковой 31 марта 1907 года:

В нем страшная цельность, стремительность и борьба за жизнь, несмотря на все противоречия, несмотря на все сомнения. Я связываю твое настоящее с прошлым и глубже понимаю твою жизнь, и ценю то единство порыва, которое проходит через все тома твоего дневника, через каждый день твоей жизни <…> Я живу теперь твоим дневником, и каждая страница его для меня значительна и раскрывает мне глаза на многое в нашей жизни, на многие мои ошибки. Когда ты обращаешься там так часто к своему неведомому читателю, я принимаю это за обращение во мне. Как я люблю эту милую девочку с золотыми волосами, которая «борется за жизнь», «за счастие» и хочет сделаться великой художницей. Такие страстные желания не могут не исполняться [Волошин 2015: 262].

«Как я полюбил твой дневник, и как много он дает мне, — пишет ей Волошин через несколько дней. — Я с особым волнением читал те места, когда наши дороги близко сходились еще до нашего знакомства <…> Твой дневник мне так много дал, столькому научил» ([Волошин 2015: 271]; письмо от 1-3 апреля 1907 года).

Однако дневник Сабашниковой ценен не только свидетельствами о ее собственной личности, но и разнообразными сведениями о ее окружении и событиях русской культурной жизни конца XIX — начала XX века. Семья Маргариты Сабашниковой была хорошо известна в Москве. Ее мать активно занималась в те годы благотворительной деятельностью и была связана с разными слоями московского общества. Сабашниковы дружили, например, с В. Джунковским (1865-1938; расстрелян), который был в те годы адъютантом великого князя Сергея Александровича (московского губернатора)⁴; с князем А. Урусовым (1843-1900), адвокатом и знатоком французской литературы, поклонником Флобера и Бодлера, сыгравшим немалую роль в жизни Бальмонта и его второй жены⁵. Ярко отразился в записях Сабашниковой и русский художественный мир, в котором жила и вращалась начинающая художница, учившаяся (в разные годы) у таких мастеров, как А. Архипов, И. Репин, К. Коровин, В. Серов и др. Доверительные отношения связывали одно время Сабашникову и со скульптором А. Голубкиной.

Особое место в ранних дневниках Сабашниковой занимает Бальмонт. Маргарита Сабашникова не просто знала поэта — она состояла с ним в родстве: мать Маргариты и Екатерина Алексеевна Андреева (1867-1950), жена Бальмонта, были родными сестрами. Андреева опекала свою племянницу с ее ранних лет. С годами их дружба укреплялась, чему способствовала общность духовных устремлений (Екатерина Алексеевна, как и некоторые другие члены семьи Андреевых — Сабашниковых, увлекалась теософией и позднее — антропософией). Оказавшись в эмиграции, Сабашникова продолжала поддерживать с ней переписку — вплоть до конца 1930-х годов.

Таким образом, юной Сабашниковой довелось видеть Бальмонта не только «на публике», но и в узком кругу, в быту, в непринужденной домашней обстановке и, что самое главное, — наблюдать и сопереживать ту семейную драму, что разыгрывалась между Бальмонтом и Екатериной Алексеевной уже в первые годы их совместной жизни.

Не удивительно, что Бальмонт, запечатленный в ранних дневниках Сабашниковой, начисто лишен романтического ореола. Это отнюдь не вдохновенный поэт, мечтатель «не от мира сего» и любимец публики, а скорее самовлюбленный и самодовольный позер, склонный к алкоголю и доставляющий своим поведением невыразимые страдания Кате, обожающей мужа. Глубоко сочувствуя Екатерине Алексеевне, Маргарита испытывает острую неприязнь к ее «мучителю».

Светлый облик Кати и темный, демонический облик ее супруга — этот контрапункт определяет основную тональность дневниковых записей Сабашниковой о Бальмонте.

Можно ли сказать, что ее отношение к Бальмонту отличалось пристрастностью? Вряд ли. Точно так же воспринимала в те годы Бальмонта и вся семья Андреевых. Гипертрофированный индивидуализм капризного поэта, желающего «ловить мгновение», его представление о себе как о выдающейся личности, которой «все позволено», его жизненное кредо, сводимое к декларации «я так хочу!», его постоянные срывы и «припадки», запои и многодневные «отсутствия» (о которых нередко вспоминали современники поэта, в том числе и сама Екатерина Алексеевна⁶), — все это не слишком способствовало благополучной семейной жизни и, конечно, безоговорочно осуждалось в той буржуазно-купеческой среде, к которой по рождению и воспитанию принадлежала Маргарита Сабашникова.

Впрочем, отношение Маргариты к Бальмонту не было устойчивым. Приступы органического отвращения и даже ненависти к Бальмонту («он мне противен; и это необъяснимо»⁷) сочетались у нее с открытым восхищением его творчеством. Начитанная и обладавшая утонченным вкусом, Сабашникова ценила талант Бальмонта-поэта; в ее дневнике и письмах постоянно приводятся строки его стихов. Не говоря уже о том, что Маргарите Сабашниковой, глубоко захваченной современными веяниями в науке, философии и искусстве, были близки и понятны творческие искания Бальмонта в конце XIX — начале ХХ века — от его меланхолически мрачных настроений 1890-х годов до жизнелюбивого «освободительного» пафоса «Горящих зданий», достигшего к 1905-1906 годам подлинно революционного накала. Презирая Бальмонта-человека, Сабашникова отдавала ему должное как художнику.

Что же касается самого поэта, то он, напротив, относился к юной Маргарите с искренней симпатией, чувствовал ее незаурядность и поощрял ее первые литературные шаги. Эротизм, отличавший любвеобильного Бальмонта, не коснулся Сабашниковой (хотя она подчас с брезгливостью, естественной для молодой девушки, упоминает о некоторых «импульсах» со стороны поэта). Бальмонт предпочитал видеть в Маргарите источник возвышенных, благородных переживаний и искренне вдохновлялся этим поэтическим образом, о чем свидетельствует, в частности, его цикл «Жемчуг», состоящий из четырех стихотворений, в которых обыгрывается имя Сабашниковой («маргарит» — жемчуг) и воспевается ее «белизна», способная удержать поэта от владеющих им «упоений»:

Мне радостно думать, что в сердце моем

Есть нежность без жадных желаний…

…………………………………………….

Ты светлая радость воздушного сна,

Восторг, но восторг не влюбленный⁸.

Со временем отношения Бальмонта и Сабашниковой входят в более спокойное русло. В 1900-е годы Маргарита не раз навещала в Париже семью Бальмонтов (поэта, Екатерину Алексеевну и их дочь Нину). Однако в конце 1900-х годов возникает новое осложнение: воспылав чувством к Анне Николаевне Ивановой (1877-1939), двоюродной сестре Сабашниковой, Бальмонт делает ее своей второй «гражданской женой»⁹. После этого Маргарита Сабашникова, вступившая на путь «служения» и устремленная к «высшему», окончательно отдаляется от него внутренне.

«Почему так много женщин могли его всю жизнь так преданно любить? — размышляет Сабашникова о Бальмонте в своих воспоминаниях. — И такой самостоятельный, здравый человек, как Екатерина? И такая тонко чувствующая душа, как Нюша¹⁰?» И пытается ответить: «Не потому ли, что во всех жизненных ситуациях сохранялась в нем его детская честность и невинность?» [Волошина: 179]

Общение Бальмонта и Сабашниковой не прерывается до конца 1930-х годов, при этом поэт сохраняет свое подчеркнуто благожелательное отношение к племяннице своей жены. «Поцелуй Маргорю¹¹ в ее золотые глаза, — пишет он А. Ивановой 14 июля 1917 года (из Тифлиса). — Я радуюсь увидеть ее» [Отдел рукописей…]. Они часто встречаются в послереволюционной Москве (1917-1920), а в 1920-е и 1930-е годы, постоянно проживая в Германии, Сабашникова продолжает поддерживать — главным образом через А. Н. Иванову — связь с Бальмонтом (эмигрировавшим в 1920 году во Францию вместе с близкими ему женщинами).

Публикуемые ниже фрагменты заимствованы (выборочно) из дневников М. Сабашниковой за 1897-1905 годы, хранящихся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, куда они поступили в конце 1970-х годов из Коктебеля в составе архива М. Волошина (ныне — ф. 562).

Все записи сделаны в Москве (за исключением записей от 2 июня 1898-го и 26 июня 1903 года).

Орфографические ошибки и прочие погрешности, которыми изобилует ранний дневник Сабашниковой, исправлены без оговорок. Имена собственные и названия воспроизводятся в соответствии с оригиналом.

Константин АЗАДОВСКИЙ

2 апреля 1898

Мне хочется описать вам Катю. Вся ее фигура — высокая, гибкая, стремительная. И взгляд черных огромных глаз — две стрелы, такой же стремительный. И манера говорить стремительная, щеки заливаются румянцем, она спешит, пропуская слова… но так хорошо ее понимаешь. Брови, большие, приподнятые как-то трагически, черные волосы гладко зачесаны, черное гладкое платье и вокруг длинной шеи серебряная цепочка. У нее замечательная посадка головы. Когда она улыбается, брови еще выше подымаются, глаза наполовину закрываются веками, а рот, рот, настоящий русский рот, такие мягкие розовые губы, широкая добрая улыбка и складочки по бокам. Голос глубокий, нежный.

Впрочем, я плохо пишу, из моего описания ничего не поймешь.

Катя — это такой источник любви и нежности. Это такое сердце, щедрое! А Бальмонт, ее муж! Ну, может быть, у него красивые стихи, он нежен; но ведь видно, что у этого рыженького с красным носиком человека в душе бирюльки, вырезанные бумажные фигурки. Мама¹² в письмах о нем не упоминает, точно это пустое пространство.

Что он делает? Смотрит на Катину болезнь как на источник грустных настроений? Жалеет себя.

Богдановщина¹³, > 2 июня 1898

Я думаю о Кате. Мы ее потеряли. Она ли это теперь? Бедная!

А когда она уезжала от нас, разрывая с семьей для своего рыженького поэта, я так верила в ее силы, и, глядя на эту красавицу, святую, здоровую, готовую бороться с самым сильным врагом за счастье и любимого человека, я думала: о, эта отвоюет себе счастье, жизнь и любовь, она создана не как все люди, она как красивей, так и сильней всех. Она одна умеет жить, обласкать, понять, смеяться, примирить. Она умеет так красиво одеваться и так говорить с людьми, становиться в истинные отношения со всяким и добиваться своего. И я глядела на все ее глазами. Она его перевоспитает, вылечит, вынянчит бедного поэта, вдохновит… Любовь поэта… Шелли, гимн любви… Путеводная звезда. Она героиня. И разве, взглянув на нее, можно было не подумать, что она героиня? Бросить богатую буржуазную семью, мать, сестер для него, для него, непонятного, бедного певца (с красным носиком). Победить, заставить признать себя и его, заставить преклониться перед ними. Он мне не нравился, но ее я обожала. Она мне говорила все. Милая головка! Мы с ней говорили без конца, и я всегда смотрела на ее глаза, губы, руки. Как я знаю ее лицо! Это было тяжелое время объяснений, и она шла напролом. Сквозь слезы улыбалась и верила, Господи, как она верила своим силам! Тетя Саша¹⁴ больше молчала или говорила ужасные вещи про Бальмонта. Бабушка…¹⁵ Ее я без горечи видеть не могла. Она никогда не говорила об этом, и только иногда нервные подергивания головы выдавали ее чувства. Это было поздней осенью; сначала в Быкове, где я жила с ними летом, потом в Москве. Свадьба все откладывалась; нужно было священника, который бы согласился обвенчать женатого¹⁶. Один донес на них в консисторию. Я помню благословенье. Уже были сумерки. В зале под образами лежал ковер, на столе лежал хлеб и Священное> Писание>. У бабушки судорожно дергалась голова, она еле держалась на ногах. Бальмонт опоздал. Нет, лучше не вспоминать. Зачем?

Венчаться им пришлось в Осташкове¹⁷. Меня не взяли. Я помню отлично ее стройную фигуру в дорожном платье. Когда поезд свадебный тронулся, она бросила мне из окна белую розу.

Мне было страшно грустно, но я так была уверена в ней. А теперь? Господи, что там происходит? Что она делает и говорит? Она ли это? Там ад. И все оттого, что было слишком много гордости. Когда после родов она очнулась от хлороформа и узнала, что ребенок умер, она сказала: «Я знаю, я наказана за гордость, за самоуверенность»¹⁸.

Через месяц или два она приедет к нам. Говорят, она опустилась, потеряла умственную способность, уравновешенность. Постоянные припадки, сцены. И это Катя. Боже мой! Муж ее тряпка, и дрянная тряпка. Он, вероятно, даже ее не любит, а она в него влюблена. Как она может?

28 сентября 1898>

Вчера приехал Бальмонт. Он подошел ко мне и спросил о моей жизни.

— Я проснулась с тех пор, как вас не видала.

— Да, я это вижу, это неуловимо, но заметно. Вы проснулись, и что же?

— И увидала, что «жизнь есть чудо»¹⁹.

— Вы всегда это знали лучше меня. Ну и что же потом?

— Я стала видеть.

— Это много.

— Это все.

Вечером мы все были у тети Тани²⁰. 27-го день Катиной свадьбы. (Два года она замужем. Прошлого года в этот день они ездили в Рим на могилу Шелли. Поэт!)

Мы писали все строчки стихов и передавали друг другу для продолжения. Я стояла с Бальмонтом у лампы, и мы писали стоя, облокотившись на высокий комод. Он мне написал.

Ты вся молодая,

Ты живешь ожидая,

В грядущем.

Я счастлив забвеньем,

Я живу лишь мгновеньем

Бегущим…

Я написала ему в ответ:

Мгновенье бессмертно,

В мгновеньи вся жизнь…

Он продолжал:

Скажи, ты любишь заблужденье,

Ты хочешь в облаке мечты

Предстать как яркое виденье

На грани мглы и заблужденья?

Как хороша была бы ты!

Я:

Я вижу вокруг лишь блестящий туман

И не знаю значения слова «обман».

Он:

Приблизься обманно

К обманам моим,

Я вспыхну так странно,

И легкий, как дым,

Тебя окружу я

Каймою огня,

Без мглы поцелуя —

Зажгись для меня!

Я:

Много в жизни огней, но не все для тебя,

Только ветер раздует могучее пламя.

Он:

Я не всех огней хочу,

К одному стремлюсь лучу.

Только ты манишь меня,

Я, как ветер, вкруг тебя,

Не горя, изнемогаю,

Видеть пламя я хочу,

К одному стремлюсь лучу

И одной тебя желаю.

Это очень весело так писать. Но… но… он мне так противен! Знаете, мне кажется, что он хочет, чтобы я…

Нет, это так гадко. Он уверен, что неотразим. Если бы он знал, что когда он смотрит на меня так пристально, у меня такое чувство, что на мне сидит жаба, что-то нечистое…

Видеть рядом с ним нашу Катю, это так, я не знаю, как выразить мое чувство, так оскорбительно, жалко. Он называет ее «моя черная Катя» и смотрит как на собственность. А она счастлива; он — великий поэт, он так нежен, Костюня.

18 января 1899>

В Историческом музее было пусто, пусто, пусто…²¹ Если бы не пришли Катины знакомые и родственники, не знаю, кто бы был. Мне было страшно не по себе. Жаль было Катю. Не знаю, какой демон привел туда Давида##Давид Иванович Иловайский (1878-1935), в то время — студент Московского университета; тайная любовь Маргариты Сабашниковой. Впоследствии — видный палеонтолог и геолог, профессор Московской горной академии (1919-1930) и Московского нефтяного института (1930-1935).

1. См. о ней: [Margarita Woloschin], [Купченко 2000], [Гучков, Казачков], [Софьина] и др. См. также: [Из дневников…]; записи от 2 апреля, 2 июня и 28 сентября 1898 года воспроизведены (частично) и в настоящей публикации.[↩]
2. См.: [Woloschin]. [↩]
3. Эти дневники хранятся ныне в Отделе документации Гетеанума в Дорнахе, куда они поступили по воле Розмари Вермбтер, душеприказчицы М. Сабашниковой (отдельные их фрагменты публиковались в 1970-е годы в немецком переводе).[↩]
4. См.: [Джунковский]. Ранее тем же издательством были опубликованы тома воспоминаний Джунковского за 1905-1915 и 1915-1917 годы (соответственно в 1997-м и 2015-м.).[↩]
5. См. о нем: [Сапожков]. [↩]
6. »Я думаю <…> что в Бальмонте жило два человека, — писала Екатерина Алексеевна. — Один — настоящий, благородный, возвышенный, с детской нежной душой, доверчивый и правдивый, и другой — когда он выпьет вина, полная его противоположность: грубый, способный на все самое безобразное» [Андреева-Бальмонт: 377]. [↩]
7. См. ниже запись от 2 мая 1899 года.[↩]
8. В сборнике «Только Любовь» (М.: Гриф, 1903), а ранее в московской газете «Курьер» (1903, № 66, 4 мая), где впервые было опубликовано одно из стихотворений цикла («Мне радостно видеть, что в сердце моем…»), посвящение Сабашниковой отсутствует. Однако в Пушкинском Доме сохранился автограф этого стихотворения, на котором значится: «М. В. Сабашниковой». [↩]
9. Первой была и оставалась Елена Константиновна Цветковская (1880-1944), связанная с Бальмонтом с 1903 года и сопровождавшая поэта во всех его странствиях, мать их дочери Мирры (1907-1970) и т. д.[↩]
10. Имеется в виду А. Н. Иванова.[↩]
11. Домашнее прозвище М. Сабашниковой. [↩]
12. Маргарита Алексеевна Сабашникова (урожд. Андреева; 1860-1933). [↩]
13. Имение родителей Сабашниковой в Вяземском уезде Смоленской губернии, где Маргарита неоднократно бывала в детстве и юности (ныне — Сафоновский район Смоленской области).[↩]
14. Александра Алексеевна Андреева (1853-1926), старшая из пяти сестер Андреевых, историк литературы, литературный критик и переводчица. [↩]
15. Наталья Михайловна Андреева (урожд. Королева; 1832-1910), бабушка Сабашниковой по матери.[↩]
16. Бальмонт был женат первым браком на Ларисе Михайловне Гарелиной (1864-1942), дочери иваново-вознесенского фабриканта. Брак оказался неудачным и окончательно был расторгнут Указом Синода от 29 июля 1896 года (при этом Бальмонту, который был признан виновным, запрещалось вступать в новый брак). См. подробнее: [Куприяновский, Молчанова: 62].[↩]
17. Е. Андреева-Бальмонт утверждает в своих воспоминаниях, что ее венчание с Бальмонтом состоялось в деревенской церкви «в семи верстах от города» (то есть Твери). «Там очень быстро при запертых дверях и без лишних свидетелей священник нас обвенчал» [Андреева-Бальмонт: 316]. В современном краеведении встречается предположение, что это произошло в деревне Лебедево (ныне — Калининский район Тверской области). См., например: http://litmap.tvercult. ru/kalininskiy/ index.htm.

    Упоминание об Осташкове — видимо, ошибка Сабашниковой.[↩]

18. Первый ребенок Бальмонтов (девочка) умер во время родов в феврале 1898 года. См. об этом: [Куприяновский, Молчанова: 74].[↩]
19. Это из его произведений (примеч. Сабашниковой).[↩]
20. Татьяна Алексеевна Бергенгрин (урожд. Андреева; 1865-1945), тетка Сабашниковой, одна из сестер Андреевых; увлекалась теософией (позднее антропософией). [↩]
21. Имеется в виду лекция Бальмонта о Кальдероне, состоявшаяся накануне в аудитории Исторического музея. [↩]