Б. Ф. Егоров. Российские утопии: Исторический путеводитель

Те, кто еще помнят ленинскую мифологию, вероятно, задумывались о том, почему среди «трех источников» русского и советского марксизма, наряду с английской политэкономией и немецкой классической философией, фигурирует французский утопический социализм. Вслед за Белинским и Чернышевским пролетарский вождь утверждал, что социалистическая утопия, в конечном счете восторжествовавшая в России, – «родом» из Франции. Б. Егоров, известный читателям как блестящий филолог, эстетик, историк, культуролог (кстати, один из первых отечественных культурологов, употребивший сам термин «культурология» – применительно к западникам и славянофилам – еще тогда, когда никто в СССР, кроме, наверное, Ю. Лотмана, толком не знал, что этот термин может обозначать), взялся доказать (и доказал!), что у российских утопий есть российская родословная и даже биография.
Правды ради следует признать, что первыми создали «исторический путеводитель» по российской утопии два именно французских исследователя – Л. Геллер и М. Никё, выпустившие в 1995 году конспективную книгу «Histoire de l’Utopie en Russie», которая в 2003 году была переведена на русский язык как «Утопия в России». Так что книга Б. Егорова представляет собой, так сказать, «русский ответ» на «французский вызов», настолько же уважительный в отношении французских коллег, насколько и полемичный в отношении концепции, пришедшей «с другого берега», из «прекрасного далека» (как неоднократно иронизировали по поводу своей книги Л. Геллер и М. Никё). Отмечая заслуги своих предшественников, Б. Егоров находит в их книге массу фактических неточностей и библиографических ошибок, снижающих ее культурную и идейную ценность, историческую и филологическую точность.
Впрочем, еще большой вопрос, кто положил начало изучению российской утопии, – ведь первый набросок будущего «путеводителя» Егоров поместил в главе «Русские утопии» своего труда «Очерки по русской культуре XIX века» еще в 1996 году, когда французское издание только-только вышло в свет и не было прочитано в России никем. Тем более трудно разрешимым является вопрос, насколько «первичны» западные утопии по отношению к русским: и из французской «Истории утопии в России», и из «путеводителя» Б. Егорова следует, что почва для утопических идеалов и проектов на Руси существовала всегда.
«Русская жизнь, неустроенная и напряженная, издавна давала много поводов для создания утопий, начиная от средневековых легенд и сказок» (С. 8). «Пересыщенность» жизни народов России утопиями автор объясняет «чрезвычайно тяжелыми условиями
существования народа»: «вопиющая бедность, социальный и национальный гнет (при татаро-монгольском иге), семейный деспотизм…» (С. 15).
Особенно показательны в России многочисленные, трагические по своим последствиям «реализации утопии». Уже на первых страницах своей книги Егоров упоминает «грандиозно-трагическую» утопию Аракчеева по превращению страны в тотальное военно-крестьянское поселение, открывшую собой XIX век и завершившуюся в середине века «крахом» – «солдатскими бунтами» и «жестокими репрессиями» (С. 8). Не лучше обстоит дело и с интеллигентскими «практическими утопиями»: знаменитый фурьерист М. Буташевич-Петрашевский решил в своей новгородской деревне создать «образцовый фаланстер» и переселить крестьян из курных изб в одно большое здание, «специально построенное по его проекту»; в ночь накануне вселения крестьяне подожгли фаланстер, и он «сгорел дотла» (С. 9). Все это – очень характерные для России истории. В XX веке практические утопии в еще более грандиозных масштабах тоталитаризма осуществили «Ленин, Сталин, Гитлер и им подобные» (С. 7).
Егоров не ограничивается простейшим определением утопии как «мечты об идеальной жизни в любых масштабах и объемах» (С. 6) – он показывает место утопий в менталитете народа, в самом строении российской культуры. На первой же странице своей книги автор подчеркивает, что «утопия всегда связана с определенными верованиями в истинность и осуществимость идеалов, а всякое верование, основанное на идеалах, может быть истолковано как религиозное.