Английская литература в России XVIII века

Как известно, политические, а затем в какой-то мере и культурные связи России и Англии установились и приобрели более или менее систематический характер с середины XVI века. В 1553 году английский мореплаватель Ричард Ченслор на корабле «Эдуард Бонавентуре» пристал к побережью Белого моря, съездил в Москву, где был принят русским царем Иваном IV в качестве посланника, и через год вернулся в Англию, после чего между двумя странами завязались торговые и дипломатические отношения. Показательно, что Московия (как тогда англичане называли Россию) и московиты неоднократно упоминались английскими драматургами рубежа XVI и XVII веков – Марло, Шекспиром (вспомним «Бесплодные усилия любви»), Уэбстером, Флетчером и др. Английские библиофилы старательно собирали русские рукописные книги. Джон Мильтон еще до потери зрения написал «Краткую историю Московии» (1682). И т. д. С другой стороны, в русской письменности проявлялся несомненный интерес к Британии. Еще в XVII веке на русский язык с латинского был переведен труд выдающегося географа, родоначальника английской археологии Вильяма Кэмдена «Британия» (1586), сохранилась восходящая к XVII веку

Статья является сокращенным переводом речи, произнесенной автором в Лондонском университете 7 января 1994 года на годичном собрании международной Ассоциации современных гуманитарных исследований, президентом которой Ю. Д. Левин был избран на тот год.

анонимная «Роспись городу Лундану и всей Аглинской земли». В переводах географических, исторических и публицистических трудов русские книжники собрали многочисленные сведения об Англии, ее природе, населении, исторических событиях. Интерес к английской художественной литературе по понятным причинам возник позже. Обстоятельный и глубокий научный обзор этого периода содержится в труде моего учителя покойного академика М. П. Алексеева (1896 – 1981) «Русско-английские литературные связи (XVIII век – первая половина XIX века)», – главе I «Первые литературные встречи» ¹.

Решающим в расширении и укреплении связей России и Западной Европы было, как известно, царствование Петра I, который, между прочим, в 1698 году провел более двух месяцев в Англии. Начались систематические посылки в Великобританию молодых людей для приобретения полезных знаний и опыта.

В этой связи можно упомянуть, что в 1714 году лондонский типографщик Сэмюэл Бакли выпустил пять номеров периодических очерков, озаглавленных «The Muscovite», то есть «Московит». Героем очерков является присланный из России юноша Плескоу, который, преодолев первоначальное невежество, стал своего рода образцом нравственности и здравого смысла. И в его уста анонимный автор вложил такие слова: «…каждый, кто посягает на свободу и разум, – враг человечества… Рабство и предрассудки, весьма заразительные плевелы, легко могут распространиться повсеместно, и эта опасность должна побудить каждого здравомыслящего и честного человека всеми силами бороться с ними везде, где только они способны укорениться… А потому я, едва завижу опасность такого рода, немедленно встану на защиту правого дела, которое буду отстаивать до последнего вздоха» ².

Эта цитата, полагаю, весьма красноречиво свидетельствует о том, что в Англии начала XVIII века существовал круг лиц, вполне сочувственно относившихся к политическим и культурным преобразованиям в России.

Должен сказать, что первый опыт обобщающего труда о восприятии английской литературы в России был осуществлен еще более полувека назад американским славистом Эрнестом Симмонсом, выпустившим монографию «Английская литература и культура в России (1553 – 1840)» (1935). Отдавая должное этому труду как первому в интересующей нас области, следует, однако, признать, что он устарел. Представленный здесь общий очерк носит во многом поверхностный характер. В нем содержится немало произвольных утверждений, а проблема восприятия рассматривается механически: внутренние потребности русской литературы почти полностью игнорируются. Между тем, как и всякое литературное восприятие извне, восприятие английской литературы было обусловлено главным образом потребностями воспринимающей русской литературы.

Было бы неверным считать, что в России XVIII века переводная литература возникла на пустом месте. Русская переводная традиция имела к тому времени уже многовековую историю. И в то же время переводная литература в XVIII веке приобрела качественно новый характер. Новый этап в ней, как и вообще в русской литературе и культуре, наступил, как я уже сказал, после петровских реформ. Развитие переводной литературы тесно связано с развитием и движением литературы оригинальной. Однако эти связи сложны и неоднозначны. Так, при возникновений в национальной культуре неких духовных потребностей удовлетворить эти потребности стремятся обе литературы – оригинальная и переводная. Но если оригинальная литература отстает, еще не достигла необходимого уровня, это способствует усилению переводной литературы, стремящейся заполнить существующий пробел. Примеры этого мы неоднократно встречаем в истории русской литературы XVIII века.

При изучении восприятия английской литературы в России того века мы сталкиваемся с одной специфической трудностью. Основными иностранными языками, распространенными тогда у нас, были французский и немецкий; английским языком владели лишь немногие наиболее просвещенные русские деятели, главным образом те, кому удалось побывать в Англии. Поэтому английские литературные произведения переводились на русский язык преимущественно с французских, немецких, а иногда даже с иных переводов (например, итальянских, польских). А так как нередко переводы публиковались анонимно, без указания первоисточника, но с обозначением: «перевод с французского», «перевод с немецкого», или со ссылкой на немецкий или французский журнал, откуда произведение было заимствовано, это затрудняет установление английского оригинала и определение объема переведенной английской литературы.

Попутно замечу, что немало русских литераторов и общественных деятелей того времени знакомились с сокровищами английской литературы по западноевропейским переводам. Так, в библиотеке русского поэта и дипломата князя Антиоха Кантемира сохранился итальянский перевод «Потерянного рая» Мильтона, а великий русский ученый и писатель Михаил Ломоносов в молодые годы, когда учился в Германии, приобрел там немецкий перевод «Путешествий Гулливера». В оригиналах или западноевропейских переводах читали английскую литературу некоторые политические деятели России первой половины XVIII века. Однако общее число таких читателей среди русской читающей публики было весьма невелико.

Устанавливая последовательность распространения в русской переводной литературе XVIII века английских литературных жанров, я буду касаться только художественной литературы, оставляя в стороне научные, философские, политические и тому подобные сочинения. При этом мы обнаруживаем, что первыми стали переводиться английские периодические очерки, которые, хотя и с некоторыми оговорками, можно отнести к художественной литературе. Передовая русская литература того времени развивалась преимущественно под воздействием просветительских идей. Русское просветительство – явление сложное и противоречивое. Тем не менее, при всех индивидуальных отличиях ее деятелей и отдельных направлений, русская литература объединялась некоторыми общими просветительскими по своей сущности чертами – стремлением улучшить социально-политическое, нравственное и культурное положение народа и верой в то, что слово, убеждение могут оказать решающее воздействие. И английские периодические очерки больше всего соответствовали этим целям.

Как известно, основоположниками этого жанра были Ричард Стиль и Джозеф Аддисон, последовательно выпускавшие такие периодические очерки: «The Tatler» («Болтун», 1709 – 1711), «The Spectator» («Зритель», 1711 – 1712, 1714), «The Guardian» («Опекун», 1713). Примеру Стиля и Аддисона последовали многие английские литераторы, в частности Сэмюэл Джонсон, издававший «The Rambler» («Скиталец», 1750 – 1752) и «The Idler» («Бездельник», 1758 – 1760), Джон Хоксуорт – «The Adventurer» («Искатель приключений», 1752 – 1754) и др. В этих периодических листках общественные, нравственные и эстетические идеи были облечены в повествовательную форму, доступную и привлекательную для читающей публики. Это обеспечило им популярность и вызвало множество переводов и подражаний, в том числе и в России.

В первом русском журнале, издававшемся Академией наук, «Исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях» (1728 – 1742), помимо комментариев к официальным известиям, печатавшимся в газете «Санктпетербургские ведомости», уже в 1731 году стали появляться самостоятельные статьи, и до 1735 года здесь было напечатано 15 статей из периодики Стиля и Аддисона: из «Зрителя» – 12, «Опекуна» – 2 и «Болтуна» – 1. Эти статьи, как правило, попадали сюда, пройдя тройной перевод: сперва на французский язык, затем на немецкий и, наконец, на русский. В следующем академическом журнале «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (1755 – 1764; заглавие варьировалось) из английских периодических очерков, а также из журналов за десять лет было заимствовано 48 статей. Подобные переводы английского происхождения помещались и в первых русских частных журналах: в «Трудолюбивой пчеле» (1759), созданной А. Сумароковым, в «Праздном времени, в пользу употребленном» (1759 – 1760), выпускавшемся в Петербурге при Сухопутном шляхетном кадетском корпусе силами преподавателей и воспитанников, и др.

Здесь нет, конечно, возможности перечислить все русские журналы XVIII века, публиковавшие переводы английских статей. Отмечу лишь, что созданный по инициативе императрицы Екатерины II в русле ее политики «официального просветительства» журнал «Всякая всячина» (1769 – 1770) не только использовал материалы из «Зрителя», нередко склоняя их при этом «на русские нравы», но и по своей структуре строился по английскому образцу.

Согласно выявленным публикациям, русские литераторы XVIII века использовали в той или иной мере материалы из 23 английских периодических листков, ежемесячных журналов, а также сборников. Свыше 300 статей, извлеченных из них, или отдельных номеров послужили материалом для более чем 400 публикаций в 61 русском периодическом или непериодическом издании; переводы 9 очерков и статей вышли отдельными книжками; Примерно одна пятая часть всех английских статей публиковалась в русских переводах дважды, а одна десятая – от 3 до 9 раз.

Эта последняя группа произведений, пользовавшихся наибольшей популярностью, состоит главным образом из близких друг другу в жанровом отношении «восточных» повестей, «видений» и аллегорий. В них в повествовательной форме представлена общая схема человеческой жизни и проповедуются отстаиваемые автором нравственные принципы. Так, например, в «Зрителе» N 159, получившем название «Видение мирзы», воображаемый багдадский мирза рассказывает о представшем ему аллегорическом видении человеческой жизни в образе моста посреди моря, по которому двигалась толпа, постепенно редевшая, так как люди проваливались в зиявшие дыры и исчезали в потоке. Затем дана картина загробной жизни в виде океана, разделенного алмазной горой на две части. Сюда попадают провалившиеся с моста люди, которым, согласно их нравственному поведению в жизни, предназначено вечное блаженство или вечное мучение. «Видение мирзы» переводилось 6 раз и публиковалось в 7 изданиях.

Семь раз переводился и 9 раз печатался «Скиталец» N 65, где жизнь уподоблена однодневному путешествию юноши Обидага, которого искушения неоднократно уводили со стези добродетели, но встреченный им пустынник указал ему, как можно исправиться.

Вообще в России XVIII века проявлялся интерес преимущественно к нравоучительной стороне английской периодики, а не сатирической. Характерно, что лишенные заглавий английские очерки в переводах нередко обретали заглавия, подчеркивавшие их моральный смысл. Например, самый ранний перевод «Зрителя» N 93 был озаглавлен в «Примечаниях в Ведомостях» (1731, ч. 11) «О полезном употреблении времени», а «Скиталец» N 190 печатался в журнале «Приятное и полезное употребление времени» (1798, ч. 19) под заглавием «Делай добро и удаляйся от зла, но презирая мнения людей и без тщетного искания любви их». Из всех английских периодических листков особенной популярностью пользовался «Зритель», переводы из которого составляют более половины выявленных публикаций. Умеренные просветительские идеалы его издателей находили отклик в относительно широких кругах русского культурного общества и могли использоваться как радикальными, так и консервативными русскими изданиями XVIII века.

Со временем большее значение начинала приобретать позднепросветительская периодика Джонсона и Хоксуорта, хотя переводы из нее количественно не столь многочисленны. Но скептицизм ее создателей и проповедь стоицизма становились созвучными настроениям многих русских читателей в условиях начавшегося в царствование Екатерины II кризиса феодально-крепостнического государства. А распространение в русской литературе последней трети века сентименталистских и преромантических идей определило соответственный и выбор произведений из английской периодики. Внимание некоторых русских литераторов привлек тогда эдинбургский журнал «The Mirror» («Зеркало», 1779 – 1780) писателя-сентименталиста Генри Макензи.

Распространению идей сентиментализма и раннего романтизма в немалой мере способствовало восприятие и освоение на русской почве английской поэзии. Впрочем, вообще в этот период – царствование Екатерины II – немалую роль играло и нарастание англофилии (процесс этот досконально изучил профессор Э. Г. Кросс³). Показательно, что Николай Карамзин, наиболее значительный русский писатель той поры, вспоминал о своей юности: «Было время, когда я, почти не видав Англичан, восхищался ими, и воображал Англию самою приятнейшею для. сердца моего землею». А попав летом 1790 года в Англию, он восторженно писал: «..я в Англии- в той земле, которую в ребячестве своем любил я с таким жаром, и которая по характеру жителей и степени народного просвещения есть конечно одно из первых государств Европы» ⁴. Соответственно возрастал интерес к английской культуре, английской литературе.

Тогда-то английская поэзия и заняла подобающее место в русской переводной литературе. По собранным мною сведениям, в это время переводились стихотворные произведения 32 английских поэтов, большая часть которых была представлена единичными произведениями, а имена многих из них, вроде Томаса Блэклока, Джона Оуглви или Элизабет Роу, давно забыты. Правда, среди единичных переведенных произведений того времени можно встретить «The Pleasures of Imagination» (1744; перевод «Удовольствия от способности воображения», 1788) Марка Эйкенсайда или «Thoughts in Prison» (1777; перевод «Размышления… в темнице», 1784) Вильяма Додда; этот перевод выдержал 4 издания. Шесть раз до 1800 года переводилась «Элегия, написанная на сельском кладбище» (1750) Томаса Грея, однако переводы его стихотворений в основном публиковались в самом начале XIX века. Большое внимание русские переводчики XVIII века уделяли Джону Мильтону, Александру Попу, Эдуарду Юнгу и Джеймсу Томсону, причем Мильтон и Поп переводились еще до 1770-х годов.

В 1745 году барон Александр Строганов, происходивший из богатого рода торговцев и солепромышленников, большой любитель литературы, перевел «Paradise Lost» Мильтона с французского прозаического перевода Н.

1. «Литературное наследство», 1982, т. 91.[↩]
2. »The Muscovite», London, 1714, N 4, 26 May. [↩]
3. См.: «Англофилия у трона. Британцы и русские в век Екатерины II». Каталог выставки. Составитель Э. Кросс» 1992.[↩]
4. Н. М. Карамзин, Письма русского путешественника, Л., 1984, с. 380, 327.[↩]