Андрей Аствацатуров. И не только Сэлинджер: десять опытов прочтения английской и американской литературы
Андрей А с т в а ц а т у р о в. И не только Сэлинджер: десять опытов прочтения английской и американской литературы. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. 312 с.
Замысел книги возник, когда позади был двадцатилетний опыт преподавания литературы и настало время принять решение о создании литературной мастерской. С одной стороны, интересно учить литературному мастерству на любимых примерах, с другой — беспокоило опасение: что если историко-литературные экскурсы оставят слушателей равнодушными?
По А. Аствацатурову, филологическое знание, дополненное писательской интуицией, требовало своеобразного видения — взгляда «эдакого «литературного вора»»: что у кого можно позаимствовать? (с. 10) Оказалось, многое. «У Джеймса и Голдинга — способ скрещивания жанров, у Апдайка — метод порождения ярких метафор, у Шервуда Андерсона — умение превращать слово в предмет, а у Конрада и Бирса — способ превратить его в молчание. Из текстов Сэлинджера и Фолкнера можно позаимствовать стратегию общения с читателем, а из поэмы Томаса Элиота — стратегию обращения с чужими текстами» (с. 10).
Рамки научного исследования, оснащенного многочисленными сносками, остались за пределами книги. Здесь автор предложил «опыты прочтения» — формат, готовый трансформироваться в захватывающие лекции и отлично воспринимаемый как эссе. Они компактны и не избыточны: страниц на 25-30 (шрифт в книге — крупный).
Остроумные картинки Андрея Сикорского сделаны специально для этого сборника. Картинка, которая сразу открылась: «Мясо от У. Голдинга. Овощи от А. Аствацатурова». Улыбнувшись, невозможно не признать, что в книге все качественно и со вкусом.
На первой в книге картинке он нарисован забрасывающим с лодки удочку рыбкам-бананкам: «Заниматься Сэлинджером я начал 8 октября 2003 года, в 18.43, в отеле «7», в 507 номере…» И сам Аствацатуров в характерном стремлении помочь ощутить манеру любимого писателя, и Аствацатуров в репрезентации Сикорского не боятся показаться смешными и не кажутся нескромными.
Он тяготеет к разговорности и склонен к запечатлению момента — не абсурдно или абсурдно конкретного. Бытовые сценки, зримо описанные, никогда не напрасны. Так, рассказ о «Повелителе мух» предварен описанием полета рейсом «Москва — Назрань» 2004 года на «ЯК-42», «птеродактиле отечественных авиалиний». Здесь завязался разговор со случайным попутчиком — народным депутатом, буквально ошарашившим автора известием, что у каждого из них — народных избранников — есть свой экстрасенс или колдун, с которым они консультируются и по работе. «Маска простака» помогает «бесхитростному» проговариванию «странных парадоксов»: «»А вдруг все так и есть? — думал я. — И нашей страной управляют не президент и депутаты, а экстрасенсы и колдуны?» Теперь понятно, отчего у нас принимают такие законы. Иррациональные и уму непостижимые» (с. 103). «Непостижимость» происходящего у Голдинга, подготовленная с точки зрения нашей современности, бесконечно углубляется, когда в игру вводится Еврипид с «Вакханками».
Аствацатуров откровенно субъективен: «Может быть, пройдет пара лет, я изменюсь, и вместе со мной изменится картинка, которую я себе рисую…» (с. 38) Он апеллирует к собственному опыту — «который я на сегодняшний день накопил, читая книжки» (с. 38). Он предельно филологичен, и в этом его фирменный знак. С удовольствием следишь за не необходимой, но увлекательной личной линией: почему-то отмечаешь признание, «что всегда был инфантильно эгоистичен», что его «с детства растили как филолога» (с. 59). Он живописует — и перед глазами встает колоритная картина, скажем, походов с родителями по праздникам в гости к бабушке: «Нужно было подолгу высиживать за столом с бабушкиными ветхими гостями, есть тяжелую майонезную пищу, запивать ее приторным лимонадом «Золотой ключик» и слушать, как старики и старухи разговаривают о лекарствах, о погоде и о продуктах питания», или — отправиться в коридор, где «какое-никакое, а развлечение»: карта мира с «очень неприлично» звучавшими названиями, читаемыми тогда по складам… (с. 66)
На фоне его индивидуального и нашего с ним общего (времени) обостренно воспринимается универсальное, мифологическое измерение книги: блестящее прочтение материала, рассматриваемого через миф. Через миф об Орфее представлена повесть Генри Джеймса «Письма Асперна» («Убить Орфея»). Через миф о Дионисе (и «Вакханок» Еврипида) — «Повелитель мух» Голдинга («Играем с античной трагедией»).
Своей «остросюжетностью» главы напоминают детективные расследования: они мастерски задуманы и искусно раскручены. В главе «Улыбка чеширского кота» (о рассказах Джерома Дэвида Сэлинджера) Аствацатуров упоминает проведенный со студентами эксперимент: он попросил членов семинара написать пересказ «Лапы-растяпы» (перевод Р. Райт-Ковалевой названия «Uncle Wiggily in Connecticut»). В результате все предложили свои собственные версии. «Главным сюжетообразующим в рассказе Сэлинджера всякий раз называлось что-нибудь новое» (с. 24). Преподаватель поразился, студенты посмеялись. «Каждый понимает в меру своей испорченности», — справедливо заметил кто-то из них. Аствацатуров же задумался о способах построения текстов таким образом, что они превращаются в зеркала. «Он Сэлинджер> предлагает нам некий материал, из которого мы отбираем то, что соответствует нашему внутреннему состоянию здесь-и-сейчас» (с. 25). «Мы вычитываем из его текстов нас самих или вчитываем себя в его тексты» (с. 25). В первой главе, как и во всех последующих, наряду с целым рядом любопытных открытий, — объяснение оптики: как, какими приемами Сэлинджер добивается эффекта?
Во второй главе («Убить Орфея») Аствацатуров обращает внимание на «странное свойство человеческого ума — считать свое видение мира объективным и единственно возможным» (с. 42). Мы создаем удобные для себя тексты, жанры, стили, способы описания и обозначения: «Один сидит в кабинете и подчиняет свою жизнь логике научного текста. Другой обманывает доверчивого обывателя, превращая свою ситуацию в авантюрный роман. Обманутый берется во всем разобраться и оказывается в роли автора и героя детектива. Турист-песенник, отправившийся в дежурный поход, становится персонажем приключенческого романа, а слесарь-сантехник, положивший глаз на жену соседа, — романа любовного» (с. 55). «Жанровое» решение проблемы фатальной разобщенности людей Генри Джеймса в прочтении Андрея Аствацатурова неожиданно и, как все гениальное, просто. Возможно ли «научиться переобозначать литературный материал, пересказывать историю, предназначенную для одного жанра, языком другого»? (с. 57) Как избежать ошибок, проистекающих из принятия мира искусства за реальность?
«История в деталях» повествует о Шервуде Андерсоне и рассказе «Руки». Аствацатуров вспоминает, как некогда решил поближе познакомиться с классиком, стоявшим у истоков модернизма. Он знал, что его текстами вдохновлялись Фолкнер, Хемингуэй, Генри Миллер; помнил заявление Харта Крейна, что «Уайнсбург, Огайо» нужно читать «стоя на коленях» (с. 195). В библиотеке, заказав все книги и статьи, посвященные Андерсону, пару недель Аствацатуров читал и старательно конспектировал. Затем, уединившись дома, приступил к работе над лекцией и — ему захотелось сочинить собственный литературный манифест. Он раскрывает, почему Шервуд Андерсон заставил его «приобщиться к истокам всякого творчества» (с. 197). Показывает, почему «Руки» — один из самых сильных фрагментов «Уайнсбург, Огайо», «романа в новеллах» (с. 201). Выявляет в Уинге Бидлбоме «прообраз будущего городского невротика, обитателя искусственного, отчужденного от подлинной жизни рационального мира» (с. 215-216).
В главе «Невыразимость кошмара» демонстрирует, как Амброз Бирс (1842-1914) «предугадал все возможные изводы, силовые линии американской военной прозы ХХ века» (с. 168).
«Формула вдохновения» — о Томасе Стернзе Элиоте, его программном эссе о поэтической традиции и творческой индивидуальности, о «Бесплодной земле». Этой теме была посвящена первая монография Аствацатурова о поэме Т. С. Элиота «Бесплодная земля» (2000), и любопытно наблюдать, как идеи, изложенные на двухсот сорока страницах монографии, трансформировались в «опыт». Оказывается, и на двадцати страницах можно донести, почему Элиот не только великий поэт, но и великий учитель, как рождаются его стихи: «Перед нами фактически разоблаченное вдохновение, проверенный и перепроверенный изначальный творческий импульс» (с. 165).
Генри Миллер — еще один хороший знакомец автора. Ему была посвящена третья монография: «Генри Миллер и его «парижская трилогия»» (2010). Здесь — в десятом опыте «Вглядываемся в пустоту» — исследование повести «Бессоница, или Дьявол на воле», разбор ее любовной предыстории и финальный у Аствацатурова разговор о границах сознания и искусства.
«Бессоница» — единственное произведение из разобранных в книге, которое я не знаю, и при первой же возможности хочется непосредственно ощутить, что же это такое. По Аствацатурову, это «ключ, изящный комментарий ко всему предшествующему художественному массиву, созданному Миллером» (с. 287). Будучи литературным предисловием и вербальным комментарием к циклу акварелей, «Бессоница» формально не является самостоятельным текстом (с. 309). С другой стороны, ее «нельзя отнести к какому-либо литературному жанру. Перед читателем просто текст» (с. 311).
Каждая из глав вовлекает в высококачественную увлекательную игру. Так, опыт о «Шуме и ярости» Фолкнера заканчивается предложением попробовать продолжить игру: «Превратитесь из читателя в соавтора, а потом в персонажа. Кто знает, может, у вас и впрямь получится открыть свою Америку» (с. 248). Самому автору открытия всякий раз удаются. Он создал свой формат, где всего в меру: подробностей биографии обсуждаемого автора, мастерского анализа текста, чуткого проговаривания ключевых моментов, непереводимого, индивидуального обаяния и «метаморфоз воображения» (так называется опыт, посвященный «Кентавру» Джона Апдайка). Хочется надеяться, что эти десять опытов, подготовленные к печати, — не последние.
Людмила ЕГОРОВА
Вологодский государственный университет
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2017