Андре Жид и Федор Розенберг. История дружбы

О дружбе знаменитого французского писателя Андре Жида (1869-1951) и русского востоковеда-ираниста Ф. А. Розенберга (1867-1934) было известно давно. Французские и вообще западные читатели могли заключить это из упоминаний Ф. Розенберга в дневниках А. Жида и в его письмах к разным лицам, а также из биографий писателя, в которых данная тема трактуется, впрочем, на основании ограниченного круга источников; русские читатели (правда, специальной научной литературы по востоковедению, а не французской классики ХХ века), кроме того — из некролога Розенберга, написанного академиком И. Ю. Крачковским¹. Статья И. Крачковского, по сей день остававшаяся единственной работой о Ф. Розенберге², содержит прекрасную характеристику его научной деятельности и с большой тонкостью и глубиной воссоздает его человеческий образ. Но, конечно, она не исчерпывает всего того, что может быть сказано о нем, особенно теперь, через 75 лет, прошедших со времени ее написания.

Специальных же работ об отношениях Розенберга с А. Жидом ни в России, ни на Западе не существует. Между тем имеющиеся в нашем распоряжении материалы, прежде всего многочисленные письма к Ф. Розенбергу Андре Жида³, а также другие документы русских архивов позволяют осветить эту тему гораздо более полно и разносторонне. Настоящая статья является первой попыткой ввести этот богатый материал в научный оборот. Разумеется, автор не претендует на то, чтобы исчерпать все многообразие затронутых в письмах А. Жида проблем и сюжетов. В будущем переписка А. Жида с Ф. Розенбергом, вероятно, будет опубликована полностью, учитывая ранг Андре Жида во французской литературе⁴.

Федор (Фридрих) Александрович Розенберг был по происхождению прибалтийский немец. Он родился 1 марта 1867 года в городе Феллин Лифляндской губернии (ныне город Вильянди в Эстонии, насчитывающий 23 тысячи жителей) и был сыном купца 2-й гильдии Александра Розенберга и его жены Софии, урожденной Горн. Имя, полученное им при крещении, было Фридрих-Август-Герман Розенберг, семья принадлежала к евангелическо-лютеранскому вероисповеданию⁵. Позднее в официальных документах Розенберг всегда именовался Фридрихом, русский вариант имени Федор появляется много лет спустя. У Ф. Розенберга были сестры, к которым он питал большую привязанность, но никакими другими сведениями о них мы не располагаем⁶.

С 1877 года Ф. Розенберг учился в немецкой гимназии в Феллине (livlandisches Landes-Gymnasium zu Fellin), по окончании которой поступил в 1885 году на Факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета. Имеющиеся у нас данные о студенческих годах Розенберга очень скудны и формальны. Он учился на арабско-персидско-турецко-татарском разряде и занимался у профессоров К. Г. Залемана, В. Р. Розена, В. А. Жуковского, В. Д. Смирнова, Н. И. Веселовского, К. П. Патканова. Наибольшее влияние на Розенберга оказал выдающийся иранист академик К. Залеман, в течение 40 лет преподававший в университете древне- и среднеперсидский языки (авестийский и пехлевийский). По словам И. Крачковского, «своим научным развитием Ф. А. больше всего обязан самому себе, и сам он, кроме Залемана, кажется, никого не считал своим учителем»⁷. В 1889 году Розенберг, специализировавшийся как иранист, окончил университет с дипломом 1-й степени.

Отбыв затем воинскую повинность вольноопределяющимся в Измайловском полку, Ф. Розенберг в 1891 году уехал во Францию, где прожил около 10 лет, временами наезжая на родину, — очевидно, средства семьи это позволяли. В Париже он слушал лекции в Collfge de France и занимался в Еcole des Hautes Etudes, в частности, прослушал в 1891-1892 годах курс известного ираниста Дж. Дармстетера «Сравнительная грамматика персидского и пехлевийского языков»⁸. В 1893 году Розенберг по ходатайству К. Залемана был оставлен (без стипендии) на два года при кафедре персидской словесности Петербургского университета для приготовления к профессорскому званию⁹, но он по-прежнему проживал за границей, занимаясь изучением персидских рукописей в библиотеках Западной Европы, и магистерских экзаменов не сдавал.

«Занятия были прерваны болезнью, требовавшей продолжительного пребывания на юге», — читаем в краткой автобиографии Розенберга, написанной в 1931 году в связи с назначением ему академической пенсии¹⁰. Ни в одном из известных нам документов болезнь Розенберга не названа. Однако люди, близко знавшие Розенберга в последующие годы, считали, что этой роковой болезнью был сифилис. Дочь крупнейшего русского китаиста академика В. М. Алексеева М. В. Баньковская, родители которой были друзьями Ф. Розенберга, пишет: «Врожденную застенчивость усугубляла глубокая жизненная травма, которую Алексеев считал подлинной трагедией Розенберга. В юные годы он перенес тяжелую и неизлечимую по тем временам болезнь, которая вызвала типичную деформацию носа (встречные, бывало, подло ухмылялись ему в лицо)». Далее она цитирует запись своего отца: «Трагедией была эта болезнь для человека донельзя чистоплотного, аккуратного, полного тонких ощущений. Она, как известно, делает людей воинствующими циниками, он же переживал ее в себе, никогда никому не жаловался»¹¹.

О начале своего знакомства с Ф. Розенбергом Андре Жид вспоминал 18 июня 1934 года в письме к В. Алексееву, сообщившему ему о смерти Розенберга: «Моя дружба с Фредериком Розенбергом восходит к весне 1896 года. Мы встретились во Флоренции¹². Розенберг только что вышел из тяжелой болезни; после долгого пребывания в клинике он выздоравливал и постепенно вновь обретал вкус к жизни. Но он стал робким, нелюдимым и таился от всех. Вспоминаю его смущение, когда однажды, спустившись из пансиона, я застал его в салоне за роялем, он думал, что один. Он играл с таким искренним чувством, что игра его была для меня неотразимо привлекательна. Завязалась беседа. Одна американка оставила на столе Омара Хайяма в переводе Фицджеральда. Это послужило поводом для разговора о персидских поэтах. В то время я увлекался Хафизом и Фирдоуси, но знал их только по немецким и французским переводам. Я был восхищен тем, что Розенберг может читать их в оригинале, и вскоре понял, какая бездна эрудиции скрывается за его скромной внешностью. Беседа с ним была для меня исключительно интересна. Незадолго до того я женился. Я представил Розенберга моей жене. Симпатия, сразу же установившаяся между нами, была столь глубока, что он сопровождал нас в нашем свадебном путешествии в Неаполь и на Капри, а потом в Тунис, до границ пустыни. Следующим летом он приехал к нам в Нормандию и скоро стал другом всей нашей семьи. Затем я встречался с ним каждый год в Германии или на юге Франции, где он проходил новые курсы лечения, позднее на берегу моря в маленькой деревушке Мальдорме близ Марселя, где он прожил почти три года и где все его полюбили»¹³.

Разумеется, ситуация не была столь идиллической, как это могло бы показаться неподготовленному читателю этих строк. Андре Жид к этому времени уже осознал свою сексуальную природу, и его брак с кузиной Мадлен Рондо, которую он знал с детства, носил своеобразный характер. Поскольку вся атмосфера вокруг А. Жида была насыщена гомосексуализмом, мы должны коснуться этого вопроса, хотя и не желали бы особенно углубляться в него. Нам ничего не известно о «личной жизни» Розенберга, кроме того, что он никогда не был женат. Из писем к нему А. Жида видно, что Розенберг был посвящен в соответствующие интересы своего друга и, вероятно, разделял их, как считают и биографы писателя. Так, говоря о начале их дружбы, совместных прогулках, посещении флорентийских музеев и вечерах в отеле, К. Мартен пишет: «В то время они, возможно, еще не знают, какие общие вкусы, какая концепция наслаждения могли сблизить их еще больше, — но впереди был Неаполь, а затем Африка»¹⁴. Нет, однако, насколько нам известно, оснований предполагать, что в отношениях между ними присутствовал какой-либо элемент кроме дружеского.

В ноябре 1896 года А. Жид писал одному из друзей: «Великим счастьем моей жизни является то, что мне довелось встретиться с Мышкиным и сблизиться с ним: его зовут Федор Розенберг — ему я посвятил свои заметки об Италии <…> При этом он не догадывается, что Достоевский изобразил его в Мышкине, и я не решаюсь сказать ему об этом, поскольку он очень обидится»¹⁵.

Вторая половина 1890-х годов и первое десятилетие ХХ века — период наибольшей дружеской близости Жида и Розенберга. Ф. Розенберг неоднократно сопровождал А. Жида в путешествиях, был своим человеком в Кювервиле, загородном доме семьи в Нормандии, и, судя по письмам, был хорошо знаком со всем ближайшим окружением писателя в эти годы — с Эженом Руаром, Анри Геоном, Марселем Друэном, с родственниками Мадлен, которая очень хорошо к нему относилась¹⁶. По данным биографов писателя, сестра Мадлен Жид Жанна Рондо была неравнодушна к Ф. Розенбергу и некоторое время колебалась, принять ли ей предложение германиста и критика Марселя Друэна, за которого она все-таки вышла замуж в сентябре 1897 года: «ориенталист из Ливонии» представлялся ей более артистичным и интересным, особенно ей импонировали его музыкальность и тонкий вкус¹⁷.

Благодаря А. Жиду Ф. Розенберг познакомился с рядом французских писателей, его друзей, — с А. Геоном, Ф. Жаммом, Ж. Шлюмберже, вероятно, также — с П. Валери и Ж. Копо (последний более известен как театральный режиссер), возможно, и с О. Уайльдом. Розенберг сам порой писал стихи на немецком и французском языках, но, по-видимому, только для себя, не делая попыток их опубликовать¹⁸.

Научные занятия Розенберга в это время были сосредоточены на изучении «Заратушт-наме» («Книги Заратуштры»), памятника персидской зороастрийской литературы ХIII века. 14 декабря 1896 года он сообщал своему петербургскому учителю Залеману, что состояние здоровья позволяет ему возобновить прерванное три года назад изучение «Заратушт-наме». «Я сличил мою петербургскую копию со здешней рукописью»¹⁹. Розенберг готовил издание этого персидского текста и его перевод на французский язык. В октябре 1897 года в Кювервиле А. Жид просмотрел вместе с ним французский перевод и отредактировал его²⁰. Работа Розенберга была завершена и опубликована через несколько лет (см. ниже).

Ф. Розенбергу посвящено одно из ранних произведений А. Жида — повесть-притча на восточном материале «Эль Хадж, или Трактат о ложном пророке» («El Hadj ou Traitе du faux prophfte»)²¹. Возможно, что это посвящение связано с инкорпорированными в «трактат» стихами в восточном стиле, перекликающимися с мотивами персидской поэзии, с которой А. Жида по-настоящему познакомил Розенберг. Из всех друзей Жида он был единственным профессиональным востоковедом и, несомненно, сыграл свою роль в приобщении писателя к арабско-персидской культуре.

Очень интересен также факт, оставшийся неизвестным и И. Крачковскому, и исследователям рецепции русской литературы во Франции и впервые отмеченный К. Мартеном. В конце 1890-х годов Ф. Розенберг перевел на французский язык несколько произведений Ф. Достоевского. Вероятно, это произошло не без влияния Андре Жида, для которого Достоевский был одним из важнейших авторов — впоследствии он написал книгу о нем. В числе переведенных Розенбергом текстов была «Оправдательная записка Ф. М. Достоевского по делу Петрашевского» (1849), незадолго до того опубликованная по-русски²². Примечательно, что Розенберг перевел один из поздних шедевров Достоевского, рассказ «Бобок»; этот перевод был напечатан в 1899 году в журнале «Эрмитаж» («L’Ermitage»), одним из редакторов которого являлся А. Жид²³. По всей вероятности, эти переводы были отредактированы Жидом. В архиве Розенберга сохранился перевод еще одного позднего рассказа Достоевского — «Сон смешного человека»²⁴. Трудно сомневаться в том, что Жид не раз беседовал о Достоевском с Розенбергом, который как человек русской культуры мог существенно дополнить его представления о великом писателе. Впрочем, в письме к Жиду от 20 июня 1908 года дружившего с ним бельгийского литератора К. Бека читаем: «Розенберг говорил мне, что в своих «идеях» Дост[оевский] не слишком умен»²⁵. Вероятно, речь шла о публицистике Достоевского в «Дневнике писателя».

Ф. Розенберг вернулся в Петербург в 1901 году (более точная дата нам неизвестна). С начала 1902 года он приступил к работе в Азиатском музее Императорской Академии наук в качестве «работающего по найму». Ввиду отсутствия штатных мест единственной формой обеспечить Розенбергу более прочное служебное положение было его «причисление к Министерству народного просвещения с откомандированием для занятий в Азиатском музее». По ходатайству директора музея академика К. Залемана Академия возбудила этот вопрос перед министром, решившим его положительно, и с 30 января 1904 года Розенберг был причислен к Азиатскому музею, в котором исполнял обязанности помощника ученого хранителя. В 1912 году, когда штаты Академии наук были расширены, Розенберг занял должность старшего ученого хранителя, которую и занимал до выхода на пенсию²⁶. Ф. Розенберг поселился в квартире на 2-й линии Васильевского острова (дом 41) неподалеку от Азиатского музея. Позднее он переехал в другой дом на той же улице (2-я линия, дом 15, квартира 2), где прожил до конца жизни. По нескольку раз в год Розенберг, как свидетельствуют его письма, ездил к родным в Феллин.

С директором Азиатского музея К. Залеманом у Розенберга были очень хорошие отношения. Достаточно сказать, что уже к 1906 году они перешли на «ты», как видно из их переписки, которая велась на немецком языке²⁷. Вообще Азиатский музей — крупнейшее в России и одно из крупнейших в Европе хранилище восточных рукописей и книг — в те годы еще в значительной степени оставался по своему укладу «немецким» учреждением. Вторым человеком в музее после директора (и единственным до 1912 года штатным научным сотрудником) был старший ученый хранитель О. Э. Лемм, известный коптолог, с которым у Розенберга также сложились дружественные отношения. Как и Залеман, и Розенберг, Лемм был по происхождению балтийский немец, и немецкая речь в стенах Музея раздавалась едва ли не чаще, чем русская.

В книге «Над арабскими рукописями» И. Крачковский вспоминал, как зимой 1903 года, будучи студентом, он впервые пришел заниматься в Азиатский музей, размещавшийся тогда в Таможенном переулке, рядом с главным зданием Академии наук: «Почти всю комнату занимал громадный квадратный стол… У противоположной входу стороны стоял низкий, но очень широкий шкаф с бесчисленными отделениями алфавитного карточного каталога, а за ним, как бы на кафедре, возвышалась громадная конторка; там даже днем всегда было темно, и во время занятий постоянно горела настольная электрическая лампа. Я не успел осмотреться, как из-за конторки послышался малоприветливый голос: «Вам что угодно?» Только теперь я заметил, что там сидит высокий, элегантно одетый, еще не старый человек с поражавшей на первый взгляд деформацией носа»²⁸. Это и был Ф. Розенберг.

В стенах Азиатского музея развернулась и научная работа Розенберга, хотя, по словам И. Крачковского, «даже не все клиенты Музея подозревали, что в этом всегда обязательном, несколько хмуром и иногда ворчливом служащем за неизменной конторкой они имеют дело с крупным специалистом, притом в таких областях, где большие фигуры и на Западе считаются единицами»²⁹. Сфера научных интересов Розенберга оказалась более широкой, чем у Залемана: если последний был почти исключительно лингвистом (очень крупным), то Розенберга наряду с лингвистикой глубоко интересовали также персидская литература и искусство. Публикации Ф. Розенберга, в общем, немногочисленны (около 30-ти), и — характерная черта — почти половина его работ была написана и опубликована на французском языке (вторая половина — на русском, по-немецки он напечатал лишь несколько заметок и рецензий). Залеман и Лемм писали почти исключительно по-немецки.

В 1904 году увидела свет работа, которой Ф. Розенберг посвятил более 10 лет, — издание и исследование «Книги Заратуштры» (или «Книги Зороастра»), написанной в 1278 году персом-зороастрийцем Заратушт-и Бехрам бен Пажду³⁰. Один из ее списков находился в Публичной библиотеке в Петербурге, кроме того, еще три рукописи хранились в Национальной библиотеке в Париже, две — в Британском музее в Лондоне и по одной в Оксфорде и Мюнхене. Розенберг осуществил первое научно-критическое издание этого произведения на основании рукописей и сопроводил его французским переводом, введением и комментариями, которые также были написаны на французском языке. Во введении содержалась обстоятельная характеристика этого памятника в контексте развития парсийской (персидско-зороастрийской) литературы и очень тщательное описание языка и метрических особенностей сказания. В целом, работа, изданная Императорской Академией наук, выдержана в стиле традиционных филологических исследований ХIХ века.

В предисловии Розенберг выражал благодарность академику Карлу Залеману и «моему другу г. Андре Жиду из Парижа, который, просмотрев корректуры французской части, помог мне обойти подводные камни, опасные для всякого, кто пишет на иностранном языке»³¹.

В письмах к Ф. Розенбергу 1902-1903 годов А. Жид несколько раз упоминает о получении и отсылке корректурных листов «Книги Заратуштры». 30 мая 1904 года он поздравлял друга с выходом книги, только что полученной в Кювервиле, и осведомлялся: «Ты ведь отправишь книгу г-же Ферстер-Ницше? Она должна быть в веймарской библиотеке» (л. 68)³². Незадолго до того, в августе 1903 года, А. Жид нанес в Веймаре визит сестре Ф. Ницше Элизабет Ферстер, в ведении которой находился архив философа.

Работа Ф. Розенберга могла бы стать его магистерской диссертацией. Но почему-то этого не произошло. Не исключено, что Розенберг, будучи уже не очень молодым (особенно по тогдашним понятиям) человеком, не захотел проходить через обязательную процедуру сдачи магистерских экзаменов. Тем не менее, несмотря на отсутствие ученой степени, он вскоре стал заметным и уважаемым человеком в востоковедных кругах Петербурга. Правда, как писал впоследствии В. Алексеев, вспоминая другого ориенталиста, «к преподаванию его нельзя было привлечь никакими силами, как и Ф. А. Розенберга. Так же как Ф. А. Розенберг, он не хотел быть профессором, хотя мог им быть, к величайшей нашей пользе»³³.

Парсийской литературе посвящена и другая работа Ф. Розенберга, опубликованная на французском языке в Петербурге³⁴. Она представляет собой исследование и частичную публикацию двух памятников начала XVII века, с разных точек зрения заслуживающих внимания историков литературы и культуры. В какой-то мере эти исследования послужили отправной точкой для интересной статьи Розенберга «Хосрой I Ануширван и Карл Великий в легенде»³⁵. Легендарный рассказ о посещении халифом Мамуном дворца-мавзолея сасанидского царя Хосрова Ануширвана, содержащийся в одном из изученных автором парсийских сборников, сопоставляется здесь с аналогичной западной легендой о посещении императором Оттоном III гробницы Карла Великого. Разнообразные контексты и многочисленные параллели говорят об огромной начитанности автора в литературе не только восточного, но и западного Средневековья.

Очевидно, уже в это время в центре внимания Ф. Розенберга находилась поэма Фирдоуси «Шахнаме». Много лет он работал над завершением полного критического издания текста «Шахнаме», начатого в Лейдене И.-А. Вуллерсом и С. Ландауэром и остановившегося на третьем томе; работа эта продолжалась и после 1917 года. Розенбергом был подготовлен четвертый том³⁶, который, однако, в силу разных причин издан не был³⁷. Одним из результатов этих занятий стал датированный августом-сентябрем 1916 года культурно-исторический этюд Розенберга «О вине и пирах в персидской национальной эпопее», в котором дан яркий анализ соответствующей топики в поэме Фирдоуси³⁸. Статья содержит и некоторые общие соображения о роли вина в жизни людей и народов.

Очень дружеские отношения сложились у Ф. Розенберга с двумя блестящими ориенталистами следующего поколения — китаистом В. Алексеевым и арабистом И. Крачковским. Свидетельства о Розенберге Крачковского мы уже приводили и будем приводить далее. Процитируем теперь заметки В. Алексеева, часть которых, по-видимому, является извлечением из его дневников, а другие представляют собой набросок поминального слова о Розенберге, сказанного в кругу друзей.

«Это был тип просвещенного ориенталиста, с широким охватом и Востока, и Запада, без предилекций, с большим чувством масштаба, без ориенталистических увлечений и так называемой «любви к предмету». Для него ориентализм был продолжением гармонического развития его личности, не карьера, не забава, не экзотика», — так видел Алексеев Розенберга-ученого. О Розенберге-человеке он замечал, в частности: «Деликатный, скромный, застенчивый, вежливый до крайности». «Критическое отношение ко всему не переходило в нем в пессимизм (столь, казалось бы, для него естественный), в отчаяние и старческое брюзжание. Любил жизнь». Примечательны и более ранние записи, отражающие отдельные встречи и беседы: «У Розенберга незабвенный вечер. Симпатия моя к нему разрослась до гигантских размеров <…> Долгий спор с Розенбергом о сравнении культур Запада и Востока (по поводу Кайзерлинга). Он стоит на том, что плохая государственность и есть плохая культура. Я расчленяю <…> С Розенбергом разговор всегда особо интеллигентный какой-то». «Беседа с ним типа Гонкуровых «Conversations» была ни с чем не сравнимой».

После возвращения Розенберга в Россию началась его регулярная переписка с А. Жидом. Переписка эта продолжалась в общей сложности 35 лет, до смерти Розенберга. Нам доступна в настоящий момент лишь часть ее — письма А. Жида к Ф. Розенбергу. Эти письма, начинающиеся обращением «Дорогой друг» («Cher ami», «Bien cher ami»), «Дорогой старик» («Cher vieux», «Bien cher vieux»), а иногда «Батюшка» («Batouchka»), несомненно, представляют большой интерес для биографии обоих корреспондентов. В своих письмах А. Жид не только информирует друга о своей повседневной жизни, поездках, об общих знакомых, но и рассказывает о своей работе, творческих планах, о прочитанных книгах, делится различными мыслями и впечатлениями. В них можно обнаружить, конечно, элементы позерства и эгоцентризма (кто из художников не был эгоцентриком?!), но вместе с тем и несомненные проявления подлинной человечности и дружеского участия. В этих письмах содержится много интересных высказываний Жида по разным вопросам. К части их, естественно, можно найти параллели в его дневнике и опубликованных письмах к другим лицам, но есть и ранее неизвестные суждения, и ряд важных дополнений и оттенков.

Много раз за это время А. Жид собирался приехать в Россию. Так, уже 22 января 1901 года он писал Розенбергу, что изучает путеводители, мечтает о совместной поездке по Волге до Каспийского моря и особенно жаждет увидеть Кавказ и Крым (л. 15-16). Розенберг усиленно приглашал друга навестить его в Петербурге. На исходе 1901 года Жид совсем было собрался, заказал билет и шубу, но за неделю до отъезда, намеченного на конец января 1902 года, передумал, и поездка не состоялась³⁹. 10 января 1903 года Жид писал Розенбергу: «Я плохо выношу жизнь, в которой отсутствует всякое приключение и в которой рассудок занимает место чувства» (л. 37).

Очень интересны и отзывы Жида о прочитанных им книгах русских писателей. Русская литература его издавна интересовала, и он знал ее, как мало кто из его современников на Западе. Так, 4 ноября 1903 года он писал Розенбергу: «Я тут решил почитать рассказы Андреева — но мне они очень не понравились» (л. 55). 3 апреля 1904 года: «Я уже писал, что переведен, наконец, «Дневник писателя»; перевод кажется, неплохой и полный. О нем много говорят — по крайней мере, мои друзья, которые все достоевскианцы. Сам я погрузился в него и растворился в нем» (л. 66). 11-12 июля 1904 года: «Мы читаем вслух Щедрина» (л. 70)##Ср.

1. [↩]
2. Некоторые данные о деятельности Ф. Розенберга см. также в кн.: Азиатский музей — Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР. М.: Восточная литература, 1972. (статья Д. Е. Бертельса об истории Азиатского музея как учреждения и статьи И. М. Оранского, С. И. Баевского и З. Н. Ворожейкиной о развитии иранистики.) [↩]
3. В фонде Ф. Розенберга в Санкт-Петербургском филиале Архива Российской Академии наук (далее ПФА РАН) хранятся 120 писем и открыток Андре Жида к Розенбергу за 35 лет (1899-1934) и, кроме того, девять писем к нему жены А. Жида Мадлен и семь писем ее сестры Жанны Друэн. Западным исследователям эти материалы остаются неизвестными. Так, лучший знаток жизни и творчества А. Жида профессор К. Мартен, говоря о важнейших еще не изданных комплексах переписки А. Жида, называет в их числе переписку с Ф. Розенбергом, замечая при этом, что в данном случае «письма Жида, может быть, утрачены» (Martin C. Andrе Gide ou la vocation du bonheur. I. 1869-1911. Paris: Fayard, 1998. Р. 613). Все цитаты из документов и книг на французском языке за исключением особо оговоренных приводятся в переводе автора настоящей статьи. [↩]
4. К настоящему времени отдельными книгами издана переписка А. Жида с несколькими десятками корреспондентов. Исследователями учтены около 25 000 писем А. Жида к 2100 корреспондентам. См.: Martin C. La correspondаnce gеnеrale d’Andrе Gide. Rеpertoire chronologique. Lyon: Centre d’еtudes gidiennes, 1997. [↩]
5. См. копию метрического свидетельства в студенческом личном деле Розенберга: Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (далее ЦГИА СПб.). Ф. 14. Оп. 3. Д. 25 090. Л. 9-10.[↩]
6. Одна из племянниц Ф. Розенберга Эдит Шмидт в начале 1930-х годов жила в городе Вупперталь в Германии; ее письма на немецком языке (бытового характера) сохранились в его архиве.[↩]
7. Крачковский И. Ю. Указ соч. С. 899. [↩]
8. ПФА РАН. Ф. 850. Оп. 1. Д. 42. Л. 2-19. В дневнике Ф. Розенберга за 1892 год отмечено также посещение салона м-м Дармстетер (Там же. Д. 43. Л. 27 об., 29).[↩]
9. ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 1. Д. 9 399. Л. 1.[↩]
10. ПФА РАН. Ф. 850. Оп. 2. Д. 1. Л. 1. Черновой набросок. [↩]
11. Баньковская М. В. Книга об отце. Книга готовится к печати московским издательством «Восточная литература». Цитируется здесь и далее по тексту, дружески предоставленному мне ныне покойной М. В. Баньковской.[↩]
12. А. Жид с женой приехали во Флоренцию 15 декабря 1895 года, и их знакомство с Ф. Розенбергом, по всей вероятности, датируется концом 1895 года. [↩]
13. Письмо опубликовано И. Крачковским во французском оригинале в качестве приложения к некрологу Розенберга. См: Крачковский И. Ю. Указ. соч. С. 909. При переиздании статьи в 1958 году оно было исключено советской цензурой. Недавно К. Мартен опубликовал этот текст по оригиналу, хранящемуся в бумагах А. Жида, но без указания, что он был послан В. Алексееву (см.: Bulletin des amis d’Andrе Gide. № 137. 2003. Р. 132-133). [↩]
14. Martin C. La Maturitе d’Andrе Gide. De «Paludes» ` «L’Immoraliste» (1895-1902). Paris: Klincksieck, 1977. P. 100-101; Martin C. Andrе Gide ou la vocation du bonheur. I. Р. 278. Ср.: Жид и Розенберг «обнаружили, что у них одинаковые сексуальные вкусы» (Sheridan A. Andrе Gide. A Life in the Present. Cambridge: Harvard UP, 1999. P. 133).[↩]
15. Bulletin des amis d’Andrе Gide. № 61. 1984. Р. 301. [↩]
16. Через 30 с лишним лет Розенберг в связи с романами Стивенсона писал Жиду: «»Принц Оттон» воскрешает во мне незабываемые воспоминания об осени 1897 г. в Кювервиле и о «Джекиле и Хайде». Помнишь ли ты, как читал нам тогда вслух «Принца Оттона»?» (ПФА РАН. Ф. 850. Оп. 3. Д. 136. Л. 4. Черновик письма от 7 июня 1929 года).[↩]
17. Martin C. La Maturitе d’Andrе Gide. Р. 187-190; Martin C. Andrе Gide ou la vocation du bonheur. I. Р. 291-292, 299, 305. [↩]
18. ПФА РАН. Ф. 850. Оп. 1. Д. 41. Сохранились и его небольшие прозаические опыты на немецком языке.[↩]
19. ПФА РАН. Ф. 87. Оп. 3. Д. 321. Л. 1-2 (письмо от 14 декабря 1896 года на немецком языке).[↩]
20. 28 октября 1897 года А. Жид записал в дневнике: «Вчера вечером закончили с Розенбергом перевод» (Gide A. Journal. I. 1887-1925. Paris: Gallimard, 1996. P. 267). Встречающееся в литературе об А. Жиде указание, что Розенберг переводил «фрагменты священной книги персидских магов Авесты», ошибочно. [↩]
21. В журнальной публикации 1896 года она была посвящена Полю Лорану, с которым Жид в 1893 году совершил свое первое путешествие в Северную Африку; при переиздании в книге 1899 года и во всех позднейших изданиях «Эль Хаджу» предпослано посвящение «A Frеdеric Rosenberg» (см.: Martin C. La Maturitе d’Andrе Gide. Р. 155). В русском переводе посвящение почему-то опущено (ср.: Жид А. Эль Хадж, или Трактат о ложном пророке/ Перевод Н. Я. Рыковой // Жид А. Собр. соч. Т. 1. Л.: ГИХЛ, 1935. С. 173; Жид А. Собр. соч. Т. 1. М.: Терра, 2002. С. 335).[↩]
22. Dostoїevsky Thеodore M. Ma dеfence // La Revue de Paris.1898. 1 octobre. Не указанный в издании переводчик назван в книге А. Жида о Достоевском (см.: Жид А. Собр. соч. Т. 2. Перевод А. В. Федорова. Л.: ГИХЛ, 1935. С. 337). [↩]
23. »Bobok» par Dostoїevsky / Trad. de F. Rosenberg // L’Ermitage. 1899. № 7, 8. [↩]
24. ПФА РАН. Ф. 850. Оп. 1. Д. 34. Th. M. Dostoїevsky. Le Rgve d’un homme ridicule. Conte fantastique (1898). Л. 1-73. [↩]
25. Gide A., Веск С. Correspondance. Gеnfve: Droz, 1994. P. 206. [↩]
26. См. формулярный список Ф. А. Розенберга: ПФА РАН. Ф. 4. Оп. 4. Д. 1736. Л. 6-13, 56. Ср.: Крачковский И. Ю. Указ. соч. С. 896.[↩]
27. См.: ПФА РАН. Ф. 87. Оп. 3. Д. 321. [↩]
28. Крачковский И. Ю. Над арабскими рукописями. 2-е доп. изд. М.-Л.: Изд. АН СССР, 1946. С. 56-57.[↩]
29. Крачковский И. Ю. Ф. А. Розенберг. С. 899.[↩]
30. Le livre de Zoroastre (Zaratusht Nama) de Zaratusht-i Bahram ben Pajds / Publiе et traduit par Frеdеric Rosenberg. St. Pеtersbourg: [Acadеmie Imperiale des Sciences], 1904. [↩]
31. Ibidem. P. XXXIV.[↩]
32. Все письма А. Жида к Ф. Розенбергу приводятся по оригиналам, хранящимся в ПФА РАН. Ф. 850. Оп. 3. Д. 52. В скобках обозначены номера листов. [↩]
33. Алексеев В. М. Наука о Востоке. Статьи и документы. М.: Восточная литература, 1982. С. 103.[↩]
34. Rosenberg F. Notices de littеrature parsie. I-II. St. Pеtersbourg: [Acadеmie Imperiale des Sciences], 1909. [↩]
35. Живая старина. 1912. Т. 21. Вып. 1.[↩]
36. Материалы см.: ПФА РАН. Ф. 850. Оп. 1. Д. 2.[↩]
37. См.: Бертельс Е. Э. История персидско-таджикской литературы. М.: Восточная литература, 1960. С. 171-172. [↩]
38. Розенберг Ф. А. О вине и пирах в персидской национальной эпопее // Сборник Музея антропологии и этнографии. Т. V. Пг., 1918.  [↩]
39. Martin C. Andrе Gide ou la vocation du bonheur. I. Р. 393-394.[↩]