Алиса Ганиева. Полет археоптерикса: Литературная критика, эссе

Алиса Ганиева. Полет археоптерикса: Литературная критика, эссе. М.: Независимая газета, 2010. 136 с. (Серия «Ex libris»).

Книга названа по заголовку центральной в сборнике статьи, в которой Алиса Ганиева обозрела ни много ни мало всю современную российскую литературу. Полет археоптерикса — предложенная ею метафора состояния литературы, противоречивой, синкретично сочетающей смежные и даже взаимоисключающие направления: модернизм и романтизм, барокко и реализм, документальность и фантастику. Метафора работает — это доказано не только аргументами Ганиевой, но и ее собственной критической манерой. Ганиева сама двойственна, как птицеящер: исследует постмодернистские тексты с позиций критического реализма, пишет о маргиналах и радикалах в мейнстримных изданиях — и в рассказе о писателях, переступивших черту, сама никогда не выходит за рамки корректности.

Макабр и аналитизм, тайна и рассудок — сочетанием противоположностей ранние статьи Ганиевой завораживают, так что, когда доходишь до более профессиональных и крепких публикаций, немного жалеешь, что теперь никто тебе не поведает с такой серьезностью душераздирающую историю о мальчике с хвостом (из повести К. Костенко). В ранних статьях «Мир как тело», «Мятеж и посох» выраженный интерес Ганиевой к социально и эстетически пограничной прозе выглядит даже комично: явно положительная, с хорошим образованием и цепким умом девушка ревностно, но только по книжкам изучает чуждый ей мир клубных тусовщиков, гомосексуалистов, политических и религиозных экстремистов, националистов, футбольных фанатов и просто отвязных подростков.

Впоследствии этот пристальный интерес к пограничному опыту становится понятней — периферийное, причудливое, дикое захватило мейнстрим. Недолог оказался путь литературы от Михаила Лялина («Мятеж и посох») до Германа Садулаева («Миры-фантомы и рыночная оккупация»), чей роман «Таблетка», по мнению Ганиевой, стал популярным дайджестом когда-то маргинальных идей. Садулаев на статью Ганиевой прореагировал остро, несмотря на то что самое оскорбительное выражение в ней — «рыхлая консистенция». Теперь же, в контексте сборника статей, очевидно, что Герман Садулаев — едва ли не любимый персонаж критика Ганиевой, лучший экземпляр в коллекции: в ком же, как не в нем, так ярко реализованы все интересующие ее черты современной литературы, от необарокко и неомифа до протестности и продуманной самопрезентации.

Жаль, что одна из наиболее резонансных статей Ганиевой — «Хрестоматийный глянец» — о позиционировании писателей за пределами литературы — не вошла в этот сборник, потому что раньше была подверстана в книгу прозы Ганиевой¹. Вопрос о том, доберется ли до этой статьи средний читатель, которого заинтересует национальный колорит книги прозы, остается открытым. Как и вопрос о потенциальном читателе книги критических статей.

Восприятие критики Ганиевой затруднено тем обстоятельством, что критик она молодой. В точном смысле профессиональные статьи, где ни добавить ни убавить, стали получаться у нее не так давно. Половину «Полета археоптерикса» занимают материалы, которые нуждаются в оправдании возрастом: они талантливы, но все время обещают большее. Так, «Мятеж и посох» поражает именно как статья молодого критика — решимостью (прочла книги, которые иной штатный обозреватель и в руки не возьмет), масштабом (связать литературный и социологический образы альтернативной молодежи), трудолюбием (нечего и говорить, что материал поднят огромный, на цикл статей — недаром в книге эту публикацию разбили на три самостоятельные части). Поражает и удерживает читателя именно потенциал — тогда как исполнение замысла то и дело отталкивает. «Мятеж и посох» и продолжающие статью «Трагедия повседневности», «Побег от реальности» написаны туго — наукообразно, местами расплывчато. Не говоря уже об очевидном стилистическом ляпе (правда, единственном в книжке) в упомянутой истории с хвостом. Однако лаконизм, отточенность и меткость нынешней Ганиевой выросли из таких ранних статей, в которых существо современной литературы только прощупывалось, бралось на пробу.

Зрелые, образцово профессиональные статьи — «Миры-фантомы и рыночная оккупация» о Садулаеве, «Серым по серому» о Романе Сенчине, «Встряхнуть перед употреблением» о поп-арт-романе «Бренд» Олега Сивуна, равно как не вошедший в сборник «Хрестоматийный глянец». Интерес Ганиевой к противоречивому, не всем понятному или даже малоизвестному, только набирающему силу явлению подкреплен здесь недюжинным аналитическим мастерством.

Так, «Серым по серому» открывают абзацы, которые хоть сейчас — в словарную статью о Сенчине. А «Встряхнуть перед употреблением» и вовсе редкий текст — многосторонняя экспертиза нашумевшего литературного явления, регулярно в этом жанре выступает разве что Алла Латынина в своей «новомирской» рубрике «Комментарии».

Ранние статьи Ганиевой написаны в традиционном для российской критики «большом» жанре, который сейчас правильнее назвать маргинальным. Обзоры в духе Белинского трудно даются современному критику не только потому, что издания, заинтересованные в объемных статьях, мало платят. Дело главным образом в том, что нет объединяющей концепции, большого критического сюжета, в который уместились бы отдельные «случаи». Тут мироощущение археоптерикса очень помогло Ганиевой — вместо того чтобы пытаться выделить из хаоса фрагмент, доступный для однозначного описания, она описывает сам хаос. «Отчужденность, протестность, фрагментарность, телоцентризм, перемещения и трансформация, противоречивость и контраст» (с. 83) — эти черты современной литературной и социальной реальности, наблюдаемые Ганиевой, в итоге складываются в цельную концепцию современности.

Причем концепцию рабочую — это стало очевидно именно в сборнике. Тот, кто читал журнальные варианты статей, заметит, что Ганиева значительно их переработала, дополнив обзоры рецензиями. Более поздние тексты вписались в ранние статьи так же органично, как отклики на новинки зарубежной прозы — в выводы об отечественных авторах. Это слияние контекстов и перекличка высказываний разного времени подтверждают, что в своих обзорных статьях Ганиева тенденции не выдумала, а выявила.

Один из внутренних сюжетов постсоветского литературного поколения, к которому принадлежат и сама Ганиева, и главные герои ее критики, и автор данной рецензии, — не осознанная ни в каких терминах полемика романтиков и фиксаторов, мифа и свидетельства. Алиса Ганиева в этом смысле куда ближе фиксаторам реальности: Роману Сенчину, Олегу Сивуну и Дмитрию Данилову (и, например, Евгению Гришковцу), — чем мифотворцам: Сергею Шаргунову, Герману Садулаеву и Захару Прилепину (и, например, Дмитрию Быкову). В критике это до поры играло против нее — в то время как основным настроением ближайших по возрасту коллег было преобразование действительности, ее бесстрастное вглядывание казалось слабостью личной позиции, холодностью. Не хватало пафоса — выраженного отношения к наблюдаемым фактам.

Но по мере того как общественное сознание сживалось с переменами, пафос детенышей ящеров, взрослеющих в мире победивших птиц, становился все менее плодотворным. Незнакомая реальность потребовала прозрачности восприятия, которую «неомиф» замутняет. «Новых реалистов», «новых романтиков» недаром в итоге обвинили в ретро-стиле, даже в «соцреализме»: их полемика с современностью опиралась на представления из прошлого — советского детства, литературы 20-х годов, Серебряного и XIX века.

Прозрачное, свободное от «неомифа» восприятие реальности и Ганиевой далось не сразу. Стилистически она очевидно наследует русской критике позапрошлого века — проблемной, социально ориентированной; этически безупречна в глазах поколения мам и бабушек — замечает насчет Пепперштейна, что «ликовать из-за детской наркомании, лесбийской любви и педофилии и глупо, и даже преступно» (с. 10); а в общественном отношении бунтующие «новые реалисты» ей куда симпатичней «инкорпорированного в общество потребления» героя Олега Сивуна. И однако интерес к реальности в ней пересилил мечту о преобразовании, протест не перешиб анализа.

Любопытно сталкиваются две точки зрения на современность в ее статье «Фокус-покус малой формы», которая вообще-то написана по поводу новой манеры писателей и издателей выдавать сборник малой прозы за роман. Филологическая тема статьи не предвещает ни манифеста, ни, тем более, социального звучания. Неожиданно в прохладное, описательное вступление врываются горячие слова — «Мы ведь живем в эпоху агрессивного оскала, плотской зацикленности, безграничных игр, хлебниковских смехачей» (с. 119). И пафос, и призывание тени Хлебникова, и негативно окрашенные слова — все это редко для Ганиевой и скорее заимствовано из коллективного сознания поколения: сгодилось бы для Сергея Шаргунова или для Леры Пустовой. Собственная мысль Ганиевой раскрывается ниже: «Ситуация, когда все одновременно в шутку и всерьез, когда сняты все ограничения и путы сознания, культуры и внутренней цензуры, наиболее близка настоящей сути вещей. Размножение иронических масок растворяет, уничтожает подлинность и в то же время обретает ее, игра превращается в выход за пределы игры, два минуса дают плюс <…> Обретение свободы через осознание своей относительности и открытости другим формам» (с. 119).

В своей дебютной повести «Салам тебе, Далгат!» Алиса Ганиева научила нас воспринимать без предубеждения современный Дагестан, потому что раньше, в критике, сама научилась — заниматься «настоящей сутью вещей». Недаром повесть хвалили прежде всего за достоверность. В отличие от многих молодых писателей, тиражирующих в книгах свои представления о родине, Ганиева сумела показать родную республику как есть: противоречивой, ходящей по краю, своеобразной и очень обаятельной. Тем больше обаятельной, чем меньше автор хочет навязать это впечатление.

И в критике, и в прозе Алиса Ганиева не склонна смягчать противоречия, ни — тем более — их разрешать. Она заостряет абсурд, живо откликается на казус и отклонение, сочувствует маргинальности. Такое мировосприятие делает ее открытой действительности, доступной для новостей, а следовательно, убедительной в выводах.

В. ПУСТОВАЯ

1. Ганиева А. Салам тебе, Далгат! Повесть, рассказ, очерки. М.: АСТ, Астрель, 2010. [↩]