Александр Добролюбов на пути к «высшему братству», или Что значит не быть Львом Толстым

К моменту окончательного ухода поэта-декадента Александра Добролюбова в религиозные странствия в 1898 году Лев Толстой был непререкаемым авторитетом как среди крестьян, так и среди общества «образованных». Потому неудивительно, что отказ Добролюбова от искусства настраивал современников на сравнения с уверовавшим Львом Толстым, а порой Добролюбова и вовсе приписывали к лагерю толстовцев. Община добролюбовцев, людей, разделявших религиозные воззрения Александра Добролюбова, находилась в Самарской губернии, неподалеку от бывшего имения Льва Толстого, в котором писатель неоднократно бывал вместе с семьей. Неожиданно возникшее объединение крестьян вызывало интерес современников, прежде всего в связи с наставником общины, братом Александром, как его стали называть крестьяне. Религиозное учение воспринималось как нечто второстепенное, главный интерес вызывал образ Добролюбова и перемены, произошедшие в нем после ухода. По этой причине неудивительно, что даже близкие друзья поэта не интересовались его учением как таковым, а видели в нем подражание духоборам [Брюсов: 126] или сходство с учением Толстого [Белый: 398] — подражание вере, но не ее источник.

Сам Добролюбов в одном из примечаний к сборнику «Из книги невидимой», сделанном в 1938 году на экземпляре из библиотеки Надежды Брюсовой, написал о своих религиозных идеалах следующее:

В новейшие времена приблизились ко всемирной любви в Англии, называемые квакеры и еще более в России духоборцы. Толстовцы — я разумею, — много далее от истины. Даже много ближе их, конечно частью, я разумею, люди, находящиеся в многих ужасных заблуждениях под многими покрывалами. Я говорю о тех, которые имеют в богослужении телесную пляску, о незабываемых хлыстах¹ [Добролюбов. Из книги... ОР РГБ].

Александр Михайлович Добролюбов, один из основоположников символизма и декадентства в России, после религиозного перелома несколько раз посещал Л. Толстого в Ясной Поляне (5, 6 сентября 1903 года [Толстой: LIV, 191], 21 июля 1906 года [Маковицкий: II, 181], 8 мая 1907 года [Толстой: LVI, 31]) и состоял в переписке с ним. Неоднократно литературоведы отмечали общность религиозных воззрений писателей². Последователи Добролюбова, называвшие себя «братьями» или «квакарями»³ (производное от англ. Quakers, квакеры — Религиозное общество Друзей), одновременно считали себя толстовцами и с легкостью переходили из одного христианского учения в другое (среди них П. Картушин, Л. Семенов Тянь-Шанский, Н. Сутковой, А. Колесниченко и др.). Это свидетельствует о том, что различия в понимании вопросов веры между Львом Толстым и Александром Добролюбовым были несущественными, то есть не противоречили общим морально-нравственным установкам верующих. О близости учений добролюбовцев и Толстого писал и Л. Семенов⁴, на протяжении некоторого времени разделявший религиозные взгляды Добролюбова [Семенов: 296].

В отличие от своих последователей писатели имели более четкое представление о разнице собственных религиозных воззрений. Добролюбов обвинял Толстого в нежелании изучать тайны невидимого мира [Добролюбов 1905: 180], а Толстой говорил о необходимости осознанной веры в противовес авторитарному учению и давлению, которое предполагал у Добролюбова в отношении его единомышленников [Толстой: LXXVII, 131-133].

Илья Петрович Ярков⁵, внесший неоценимый вклад в сохранение духовных песен Добролюбова и биографических сведений о нем, видел суть различия двух учений в главных для них словах — «любовь» (для Толстого) и «свобода» (для Добролюбова) [Ярков. Моя жизнь... 235] — и называл Добролюбова главным конкурентом Толстого в народной среде. В своей автобиографии Ярков приводит один из псалмов последователей Добролюбова, воспевающий свободу не только внутреннюю, духовную, но и внешнюю, поскольку песня содержит призыв «бороться с царями», что несомненно отражало запросы и настроения крестьянского общества начала XX века:

О свободушке вы спойте

песню новую, друзья,

о той тайной о свободе,

которую видел я.

Мы на этой на свободе,

как на камне постоим,

не поверим мы свободам —

ложным, внешним и иным.

Как она да озарила

вдруг все земли и миры,

даже небо озарила

из той внутренней зари.

Мы на этой…

Я сознал свободу мира,

ей одной теперь молюсь,

к высшей радости единой,

к братству высшему стремлюсь.

Мы на этой…

Буря грозная настала,

то предчувствие зари.

Брат, вступай в борьбу с царями,

не склоняй ты в ней главы.

Мы на этой…

Меч возьмите обличенья

духоборческий один

и сражайтесь без пощады

со всем ужасом пучин.

Мы на этой…

Известно также, что брошюры с произведениями Толстого читались вслух на собраниях добролюбовцев⁶, а многие братья переписывались или встречались с писателем. Современники Толстого и Добролюбова также сопоставляли пути веры писателей и усматривали мистические сходства даже в мелочах. Так, Осип Дымов делится воспоминанием об отказниках от воинской службы в г. Троицке, принявших такое решение под впечатлением от учения Добролюбова: «Интересно отметить, что имена «бунтовщиков» были Орлов и… Неклюдов — излюбленное имя в произведениях Толстого» [Дымов: 23].

Сборник Добролюбова «Из книги невидимой», состоящий из фрагментарных повествований о духовном пути лирического субъекта, по внутренней сюжетной структуре схож с программными произведениями Толстого («Исповедь», «В чем моя вера?», «Так что же нам делать?»): духовный кризис, осознание собственной греховности, преступности и вины, покаяние, возвышение народа, обращение к образованному обществу с призывом соединиться с народом, описание открывшейся радости на обретенном пути веры. Следует отметить, что подобная сюжетная линия житийного или исповедального канона характерна также и для других российских писателей — Ф. Достоевского, Н. Лескова, Л. Семенова.

Принципиальный отказ от воинской службы — важная пацифистская установка, которой безоговорочно следовали ученики Добролюбова и Толстого. Общим местом было и сакральное отношение к крестьянам, «у которых мы только можем учиться» [Толстой: LXXVI, 156], «потому что в истинно великих людях глубочайшее смиренье» [Добролюбов 1905: 3]. Сама форма исповеди — популярный дискурс в культуре начала XX века [Минц: 107] — подразумевает искреннее повествование о своей жизни. Добролюбов неоднократно указывает на необходимость воспринимать его слова («Из книги невидимой») именно в таком контексте: «Как исповедь примите, братья, это слово».

Покаяние в своих прошлых грехах нередко становилось темой для бесед. Брюсов записывал в дневнике в августе 1898 года: «Он (Добролюбов. — О. С.) говорил о себе прошлом, рассказывал неинтересные и даже непривлекательные случаи своей жизни, рассказывал как бы с удовольствием. Часто затем возвращался к словам, что он Антихрист, и приводил пророчества в подтверждение» [Брюсов: 46]. О неожиданном саморазоблачении В. Черткова вспоминает Ярков: «И вот, совершенно независимо от моей воли <…> Владимир Григорьевич поделился со мною некоторыми казавшимися ему «темными» или «грешными» сторонами своей жизни. Эта импровизированная исповедь меня поразила» [Ярков. Моя жизнь... 159].

Если повествователь в произведениях Толстого подробно останавливается на рассказе о своих грехах в преддверии духовного перелома, то произведения сборника «Из книги невидимой» передают ощущения лирического субъекта от уже состоявшегося единения с Создателем. Таким образом, сборник «Из книги невидимой» завершает цикл духовных странствий лирического субъекта по примеру «Божественной комедии» Данте: ад («Natura naturans. Natura naturata») — чистилище («Собрание стихов») и обретенный при жизни рай.

В отношении к религии Толстой и Добролюбов продолжали решать различные задачи, которые вполне можно было бы назвать художественными. Реалист, автор большой романной формы Толстой и поэт-декадент (в недалеком прошлом) не могли одинаково интерпретировать библейский текст и по-разному представляли себе пути к истинному пониманию веры. Добролюбовцы практиковали молчание и внутреннее созерцание⁷, разделение видимого и невидимого миров («Исчезнет видимое и все невидимое, / Благословен Единый Покой!»), наружного и ненаружного («Из мира наружной тьмы в мир невидимый Твой уведи»): мистическая сторона познания божественного начала играла важную роль в учении Добролюбова. Призыв вступать в «книгу Жизни» показателен своим модернистским восприятием мира как текста, а жизни — как художественного акта. При этом речь идет именно о внутренней книге, дарующей жизнь в единстве с Богом. Таким образом, Добролюбов призывает вступать в жизнь духовную, читая внутреннюю книгу, дарованную Творцом. Один из прозаических отрывков, опубликованный в сборнике «Из книги невидимой», озаглавлен как «Страница из исповеди, из книги жизни моей».

О внутренней книге в рапорте Епархиальному начальству от 1914 года протоирей Алексеев, беседовавший с последователями Добролюбова, рассказывает следующее: «Выше и дороже Писания есть книга, которая находится в сердцах верующих, именуемая — «невидимая»»⁸.

Лев Толстой относился к таким практикам скептически, о чем свидетельствуют его слова из беседы о Добролюбове, записанные А. Гольденвейзером: «Сознание — вот что нужно, сознание своей божественности <…> Потому что суеверие не только в причастии, а и в том, чтобы собраться вместе и молчать или молиться. Нужна не вера, а нужно сознание» [Гольденвейзер]. Добролюбов в одном из обращений под заглавиями «Против Ницше и Толстого», «Задачи мистики (против Толстого)», напротив, утверждал, что свобода разума ниже свободы созерцания. Оппозиция рационального и чувственного подходов в восприятии истинно христианской жизни стала основным противоречием в понимании идеи Бога.

Добролюбов предлагал и саму жизнь, включая быт, организовать по законам веры⁹. Он противопоставлял авторитету Толстого — «искренний путь» свой, равенство слова и дела.

Библейский текст также рассматривался добролюбовцами в качестве символического повествования.

1. Этот отрывок первоначально завершал письмо «Сестрам Иоанне и Надежде Брюсовым», однако в черновом варианте финал был зачеркнут и в книгу не вошел. См.: [Добролюбов. «Сестрам…»]. Общину хлыстов Александр Добролюбов называл «пляшущей церковью», поскольку радение сопровождалось кружениями и тряской [Ярков. Моя жизнь… 21]. (Как известно, в письмах 1920-1930-х годов Добролюбов произвольно расставляет знаки препинания, часто не использует заглавные буквы и не соблюдает деления на абзацы. Мы цитируем письма в авторской орфографии и пунктуации. — О. С.) [↩]
2. См.: [Дурылин], [Азадовский], [Иванова 1980], [Тушев].[↩]
3. См.: [О появлении…]. [↩]
4. «С августа 1908 г. по январь 1909 года жил в Самарской губернии, особенно сблизился с А. М. Добролюбовым <…> и весь этот год провел у него в колонии его последователей, сектантов-добролюбовцев. Однако <…> из-за возникшего между Добролюбовым и Семеновым соперничества Семенову пришлось уйти» (цит. по: [Семенов: 491-492]).[↩]
5. Илья Петрович Ярков (26 июля 1892 — 21 марта 1980) родился в Екатеринбурге, с 1901 года жил в Самаре. В юном возрасте увлекся идеями Льва Толстого, позже сошелся с толстовцами из Самарской губернии. Работал на курсах, организованных его отцом, в качестве преподавателя машинопечатания, журналистом, секретарем. Свободное время посвящал изучению неофициальных религиозных течений. В 1915 году был приговорен судом из-за отказа от воинской службы по религиозным убеждениям к трем годам дисциплинарного батальона, освобожден 7 марта 1917 года. После знакомства с последователями А. Добролюбова Ярков начал собирать и записывать духовные песни поэта, чем обеспечил их сохранность. В 1941 году был вновь осужден по ст. 193-13 за отказ от воинского призыва, 18 декабря — приговорен к расстрелу. 29 января приговор был отменен в связи с кассационной жалобой Яркова, 19 февраля он был освобожден. На протяжении многих лет Ярков собирал архивные материалы и биографические сведения о Добролюбове, провел масштабную литературоведческую и текстологическую работу. В 1947 году Ярков отправил письмо Ирине Михайловне Святловской, сестре Александра Добролюбова, в котором сообщил о смерти ее брата в Азербайджане [Кобринский 2004: 221]. Илья Петрович написал подробную биографию поэта, которая была изъята сотрудниками КГБ вместе с частью архива при обыске в 1951 году. В том же году Ярков был осужден по ложному обвинению как руководитель «сектантской группировки» по ст. 58.

   В апреле 1951 года Яркова отправили на принудительное психиатрическое лечение. Он находился на лечении в клиниках Горького, Казани, Чистополя. Вышел на свободу в 1954 году. Яркову так и не удалось вернуть изъятые документы, поэтому он предпринял работу по восстановлению книги, посвященной биографии Добролюбова. В настоящее время она находится в фондах ОР РГБ. Автобиографию «Моя жизнь» не приняли в фонды РГБ, рукопись была возвращена автору — Илья Петрович незадолго до смерти передал ее с М. Поповским в США. Машинопись книги находится в архиве Гуверовского института.

   Бесценная рукопись Яркова с 1974 года хранилась в фондах ОР РГБ. Очевидно, именно эта рукопись послужила источником для статьи Е. Ивановой, посвященной Александру Добролюбову [Иванова 1980]. В названной статье место хранения рукописи Яркова не указано. Спустя много лет исследовательница написала о Яркове вновь, подвергнув его работу (вновь без указания источника) критике: «Однако не имея к этой судьбе настоящих ключей, рассматривать судьбу Добролюбова вне особого символистского контекста нельзя, иначе она рискует превратиться в биографию «духовного экспериментатора», как назвал его журналист-толстовец Илья Ярков, заинтересовавшийся им в 30-е годы» [Иванова 1997: 191]. Следует отметить, что цитаты из рукописи Яркова приводились в статье Ивановой с ошибками и искажениями.

   Некоторые фрагменты рукописи «Моя жизнь» были опубликованы в книгах: [Эткинд], [Семенов].

   Мне бы хотелось выразить благодарность внучке Ильи Петровича Елене Гасилиной за предоставленную возможность работать с рукописью «Моя жизнь», сохранившейся в семье исследователя. Ныне рукопись находится в составе фондов Самарского литературного музея им. М. Горького.[↩]

6. 12 июня 1914 года были произведены обыски в домах последователей Добролюбова в селах Семеновка и Ромашкино Бузулукского уезда Самарской губернии. Среди прочих документов были изъяты брошюры Толстого — «Не убий», «О значении русской революции», «Христианство и патриотизм», «Патриотизм и правительство», «Солдатская памятка», «Офицерская памятка». Тексты Толстого были крайне популярны в описываемой нами крестьянской среде.[↩]
7. Об основных принципах учения Добролюбова и традиции «созерцания» см.: [Азадовский].[↩]
8. Такое же понимание «книги невидимой» — как выражения искренних чувств лирического субъекта — присутствует и в сборнике Добролюбова «Из книги невидимой». Очевидно, что А. Черткова ошиблась, написав, что главной и, по сути, единственной книгой среди последователей Добролюбова был сборник «Из книги невидимой» [Черткова: 13]. Главной книгой у добролюбовцев считалась невидимая, но бессмертная душа самого верующего.[↩]
9. См. письмо Добролюбова Толстому от 10 сентября 1903 года: «Ты близок к смерти <…> пока на видимой земле <…> разъясни свою ошибку в отдаче именья <…> что ты не вышел из барского дома <…> что ты признаешь ошибкой, когда оставлял телесный труд» [Толстой: LIV, 532].[↩]