Африка и ее писатели

Я всегда буду повторять, что искусство ради искусства не стоит выеденного яйца, и настаивать на том, что искусство состоит и испокон веков состояло на службе у человека. Наши предки создавали мифы и легенды и рассказывали их в назидание слушателям, несомненно ожидая выражения восторга, удивления и восхищения. Они высекали скульптуры из дерева, терракоты и камня либо отливали из бронзы для удовлетворения определенных потребностей своего времени. Художники жили, дышали, существовали в обществе и создавали свои творения ради общественного блага.Я только что употребил слово «благо». Ни один из уважающих себя людей в наше время не произносит его в приличном обществе. Спешу оправдаться: под благом я не разумею нравственного совершенствования, хотя – почему бы нет? – оно есть его составная часть; я употребляю сей термин в том смысле, в каком бог в конце каждого дня творенья полагал за благо дело рук своих. Добро, благо не означало непременно нечто миловидное, красивое, нарядное.

Изначально искусство было благонамеренным и полезным, обладало возвышенными, чудодейственными свойствами. Магия искусства подчинена была конкретным целям, воздействовала на основные человеческие потребности и чувства, отвечала какой-то весьма земной необходимости. Именно из этих побуждений пещерные жители делали рисунки на скалах, изображая зверей, которых им хотелось бы добыть на предстоящей охоте.

Но в какой-то момент истории европейской цивилизации получила хождение идея о том, что искусство не должно ни перед кем держать отчет и ему не обязательно оправдывать свое существование. В конце концов эта мыслишка обрела едва ли не божественную силу; приверженцы новой веры призывали всех, кто хотел бы приблизиться к алтарю искусства, решительно выбросить из сердца и ума всякие сомнения. Вопрос вроде следующего: «Какой от этого прок?» – объявлялся кощунственным, дерзким. Слова «польза», «цель», «ценность» якобы принижают высокое Искусство, а мы – вульгаризаторы, поскольку стремимся к назидательности и нравственному заряду. Искусство, утверждают эти горе-теоретики, существует независимо от нас, от всего человечества. Человек и его мир тленны, а принципы Искусства вечны.

Но, быть может, я впадаю в преувеличение? Если так, то лишь самую малость. Знаменитая лекция Эдгара Аллана По «Поэтический принцип» теперь уже утратила былую святость, зачаровывавшую предыдущие поколения, но романтическая идея «стихотворения, написанного исключительно ради стихотворения», до сих пор, как нистранно, имеет преданных сторонников среди разного сорта людей. Помню свое изумление, когда несколько лет назад на конференции африканских писателей никому не известный родезийский поэт торжественно провозгласил, что хорошие стихи пишутся сами собой. Я редко желаю зла коллегам-писателям, но в тот день был бы счастлив, если бы бог-громовержец Шанго поразил бы этого «оракула» и обрек бы его тень на вечную радость лицезреть, как листки его блокнота сами собой покрываются новыми поэмами.

В Европе зародился еще один, коренным образом: отличающийся от первого, поток мысли, текущий по противоположному склону холма, орошая иную почву и питая иной образ жизни. Между приверженцами обоих направлений идут свирепые словесные баталии.

В этой связи я приведу популярную притчу народа йоруба в собственном переложении. Однажды два крестьянина трудились на своих полях, лежащих по разным сторонам дороги. Работая, они перебрасывались дружелюбными замечаниями. И тут Эшу, бог судьбы и любитель всякой путаницы, решил поссорить соседей. Обладая острым и гибким воображением, он придумал коварный способ. Намазав один бок мелом, а другой углем, он прошел по дороге, всячески стараясь обратить на себя внимание крестьян. Едва он скрылся из виду, соседи побросали мотыги. «Видел ты этого белого чудака на дороге?» – спросил первый. В тот же миг второй выпалил: «Что за странный тип – черный-черный!» И в мгновение ока между приятелями разгорелся спор, перешедший в драку. «Он был белый!», «Черный, как сажа!» – вопили они, осыпая друг друга тумаками. Отведя душу, они вернулись на свои поля и возобновили работу в мрачном и враждебном молчании. Эшу тем временем вернулся и прошествовал с еще большей помпой по дороге в обратном направлении. Оба крестьянина поспешили друг к другу. «Извини, дружище, – молвил первый, – твоя правда. Этот тип белый». А второй затараторил, не переводя дыхания: «Это я должен просить прощения за свою слепоту. Он черен, как ночь. Ты был прав!» И тотчас снова они поссорились, снова пустили в ход кулаки, только теперь кричали так: «Я ошибся!», «Нет, это я был неправ!..»

По мере того как африканские писатели выходят на мировую арену, на них оказывается давление, чтобы они заявили о своей позиции. Должен оговориться, я не из тех, кто выступает против той или иной идеи или предложения лишь по той причине, что они «не африканские», – к этой уловке часто прибегают, преследуя своекорыстные, обскурантистские цели. Так, современный лидер, обстряпывая сомнительные делишки, беспрепятственно превращая общественное добро в свое династическое имущество, с пеной у рта твердит, что страшнее социализма зверя нет и что это, мол, не африканская выдумка. Нам-то ясно, отчего он так печется о заповедной африканской неприкосновенности. Однако существует как будтоподлинная потребность у африканских писателей на миг остановиться и задуматься над тем, что из традиционной африканской эстетики отвечает их нынешней ситуации.

Позвольте привести пример из нигерийской действительности. У племени игбо, населяющего Оверри, существовала красочная церемония мбари, подтверждающая глубокую народную веру в нерасторжимость искусства и общества. Мбари и все схожие обряды совершались в честь богини земледелия и плодородия Ала, самой могущественной в пантеоне игбо. Она была не только владычицей полей, но и хранительницей нравственности; от нее зависело биологическое плодородие и художественное созидание. С интервалом в несколько лет Ала через жрецов повелевала устраивать празднества в свою честь. В назначенную ночь жрец обходил город, стучал в дома и объявлял хозяевам, кого на сей раз избрала Ала для великого деяния. Отмеченные подобной честью мужчины и женщины отправлялись в лес и на полянах в чаще под руководством искусных мастеров приступали к постройке храма. Работа могла длиться год или даже два, в течение всего этого срока строители почитались как святые, оберегались от ненужных контактов, чтобы никто не отвлекал их от дела.

Храм был предельно прост – две боковые и задняя стена, высокая кровля из пальмовых листьев. Ступени шли по всей ширине постройки, достигая почти потолка. Несмотря на внешнюю простоту, храм мбари нередко являл собой чудо, захватывающее дух сонмище образов, окрашенных в основные цвета спектра. Храм посвящался Ала, следовательно, в дело шли земля и глина. Но руки умельцев превращали этот простой материал в совершенные творения, удивительные по выразительности и многообразию. Богиня восседала в центре с младенцем на коленях – выразительная аллегория беспощадного могущества и нежности. Ее окружали другие божества в облике мужчин, женщин, зверей и птиц, реально существующих либо вымышленных. Вся жизнь общины находила здесь отражение: сцены религиозных отправлений, повседневных трудов, отдыха и развлечений; даже ссоры односельчан. Когда строительство завершалось, в деревне объявлялся праздник, устраивался пир в честь богини плодородия и ее сыновей – созидателей и творцов.

Столь краткое и поверхностное описание не может дать достаточного представления о мбари. Даже первые христианские миссионеры, которых шокировал натурализм некоторых скульптурных композиций, не могли отвести от них глаз!