А. Труайя. Марина Цветаева

Книги тоже бывают легкого поведения. Они назойливо тянут за рукав: «Купи меня!»; рассчитанные на дешевый успех, они не гнушаются ничем, чтобы быстро продаться.

В этой – раздражает все. От роскошной «суперодежки», цветом напоминающей одновременно французскую революцию, корриду и улицу красных фонарей, с лубочного вида раскрашенной, как для деревенского погоста, фотографией, и до тонкого яда наливного яблочка мудрости, «годной для других».

Мировая знаменитость, член Французской академии, французский писатель русского происхождения, автор более сотни (!) томов исторических и художественных произведений, по которым (цитирую) «во всем мире изучают <…> историю и культуру России», Анри Труайя опубликовал в 2001 году свое видение «жизненной трагедии и творческого пути великой русской поэтессы». Все бы ничего. В конце концов какое нам дело до того, какими представляют себе французы русских поэтов?! Но эта книга была переведена на русский язык (перевод Н. Васильковой) и издана.

Плодовитость и всеядность модного писателя Анри Труайя поражает воображение: сотни «любовно выписанных портретов исторических деятелей от Ивана Грозного до Николая Второго и классиков русской литературы – Гоголя, Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова…»! Хотя, возможно, кулинарный секрет весьма прост. За основу берется каторжный труд добросовестных биографов, приправляется по вкусу выдержками из писем и цитатами из произведений. Но главное, это оформление – в конце каждой главки обязательно головокружительный пассаж по поводу творческого стиля! Эффект потрясающий!

Что же заставило предприимчивого литератора взяться за жизнеописание никогда не бывшей в фаворе Цветаевой? О том, что это не «дело всей жизни», он простодушно признается в послесловии: «В момент, когда я заканчивал рассказ о тернистом пути Марины Цветаевой, мне в голову пришло одно личное воспоминание. Стоял декабрь 1938 года <…> Мне предоставилась возможность побывать у русских писателей-эмигрантов <…> Марина Цветаева не была упомянута ни разу. Впрочем, я и сам почти ничего не знал в то время об этой, как говорили, недоступной и экстравагантной поэтессе. Молчание моих собеседников укрепляло меня в мнении о том, что зря иные ее прославляют и что, вполне возможно, она лжепатриотка, просто советская гражданка, которая явилась во Францию, чтобы сеять беспорядки на своем пути. И прошло едва ли пять месяцев после моих встреч с элитой русской эмигрантской литературы, когда я случайно узнал о внезапном отъезде Марины Цветаевой, которая бежала из «капиталистического ада», чтобы укрыться в Советской России и завершить там цикл своих несчастий» (с. 471 – 472).

Только ли дело в червонном золоте французских туземцев?

В первую очередь, конечно, нельзя сбрасывать со счетов ангажированность Труайя публикой, плохо осведомленной в русской культуре. Отсюда – легковесность опуса неимоверная. Из всего литературного окружения Цветаевой остаются Маяковский и Пастернак, а исторические и историко- биографические факты комментируются с завидной простотой. Так что перевод с французского Н. Васильковой прямо с первых страниц превращается в невиданный доселе жанр биографического детектива, что, кстати, если и не встречалось еще в постмодернистских сочинениях, то могло бы быть взято на вооружение. Прием, по сути, великолепный: переводчица в постраничных примечаниях «ловит» автора за руку! К примеру: «Русскому читателю лучше особенно не полагаться на достоверность исторических сведений, сообщаемых Анри Трауйя…» (с. 36). Или в сердцах: «Непонятно, откуда автор взял эти сведения…» (с. 44). Но, отчаявшись, где-то на середине текста и она махнула рукой и замолкла. А зря… Иронически-скептическая разновидность шизофренического дискурса долго держит читателя в напряжении. Фокус интриги складывается таким образом, что глаз на каждой вновь открытой странице прежде всего выхватывает именно примечания: какой еще «ляп» Труайя отслежен переводчицей?

И все-таки, где «liegt der Hund begraben» (правильно так!)?

А ларчик открывается на последней странице, в своеобразно названном авторском послесловии – «После Цветаевой». Здесь сухо-конспективно излагаются факты трагедии семьи Цветаевой. Только в самом финале этой справочной констатации «выглядывают уши». Так вот, оказывается, в чем дело! Модный литератор преследовал цель дидактическую, рассуждая, так сказать, от противного. За скобками оставив пример положительный, то есть – себя. Судите сами:

«Еще и сегодня, когда мне случается размышлять о гибких отношениях между искусством и политикой, между жаждой жизни и жаждой творчества, между ностальгией по родным просторам и охотой к перемене мест <…> я думаю о Марине Цветаевой. Как будто эта неординарная личность, вобравшая в себя столько безумия и столько горя, аккумулировала это все лишь для того, чтобы на своем примере научить – по принципу противоположности – других, как быть мудрыми» (с. 472; подчеркнуто мной. – С. Р.).

Дальше, как говорится, некуда…

Светлана РУССОВА

г. Берлин