Современное образование – тема, всегда остающаяся животрепещущей, о каком именно «времени» бы ни шла речь.
Однако сегодняшняя ситуация заставляет беспокоиться об образовании больше, чем когда-либо.
С одной стороны, «сверху» всячески выказывают заинтересованность образовательным процессом. Создание единых учебников, обновление ФГОС, новые льготы для поступления в ВУЗы, новый образовательный портал «Моя школа» – создается впечатление активной деятельности, замешанной на инновационных и оригинальных программах.
С другой, – «снизу» все так же продолжают множиться проблемы, препятствующие успешному прохождению квеста под названием «современное образование». Нехватка учителей, переполненность классов, перегруженность школьных будней всевозможными внеплановыми проверками, регистрациями, внеурочками и т.д. – этот список претензий к организации образовательного процесса год за годом не только не решается, но и растет в геометрической прогрессии. Проблема заключается в том, что официально ее как бы нет; но достаточно с глазу на глаз переговорить с любым преподавателем любой, особенно региональной, общеобразовательной школы, как ее реальные масштабы тут же станут очевидны.
Впрочем, очевидным станет и то, что «сверху» решать проблему никак не планируют, молчаливо согласившись с тем, что, скорее всего, российскую систему образования в ближайшем будущем ждет перспектива окончательного сословного и финансового расслоения. С тем, что – насколько хороши и заточены на индивидуальный и всесторонний подход к обучению будут всевозможные «элитные» учебные заведения, настолько неуклонно будет снижаться уровень в обычных общеобразовательных; насколько больше интереса будут выказывать к работе с одаренными детьми (программы Всероссийских школьных олимпиад, университетских олимпиад, образовательных центров типа «Сириуса» и «Артека» приобретают всё больший размах и отличаются блестящими результатами), настолько ниже будет заинтересованность в работе с обычным средним школьником – as he or she is.
А уж о работе со школьником с ограниченными возможностями здоровья и говорить не приходится. Что ж, если спасение утопающих – дело рук самих утопающих, предлагаем взяться за это дело вместе.
«Вопросы литературы» в разговор о проблемах российского современного образования включаются не впервые. В 2015 году на нашем сайте действовала рубрика «Экспертная оценка», посвященная профессиональным отзывам на новые учебные и справочные издания – такие, к примеру, как учебник «Поэзия» (2014) под редакцией Н. Азаровой и Д. Кузьмина. В 2018-м в школе писательского мастерства «Пишем на крыше» был прочитан курс А. Жучковой и Е. Погорелой «Как преподавать (современную) литературу», адресованный преподавателям высших и средних учебных заведений. В 2023 году на сайте «Вопросов литературы» открывается раздел, посвященный современному образованию вообще – как пространство для обсуждения текущих проблем, обмена методическими материалами, а также как площадка, на которой можно было бы публиковать то, что способно заинтересовать как учащихся, так и преподавателей гуманитарного профиля.
Целью данного проекта «Вопросов литературы» является прежде всего формирование общего пространства разговора для тех, чья деятельность связана с текстами и контекстами – словесностью, журналистикой, современной и классической литературой; для тех, кто преподает в самых разных учебных заведениях – от МБОУ СОШ до авторских он-лайн школ, от образовательных центров до современных гуманитарных вузов, – а также создание «полки» новейших методических материалов, способных помочь и преподавателю, и ученику.
Именно с этой задачей связан выбор рубрик раздела:
«Человеческим языком» – разговор о программных произведениях русской и зарубежной классики глазами современного человека;
«Пристальное прочтение» – разговор о современной поэзии, сосредоточившийся на подробном («медленном») анализе одного стихотворения и представляющий собой опыт обучения интерпретации стихотворного текста, необходимый для ВСОШ по литературе;
«Глазами подростка» – взгляд школьника на программные произведения сквозь призму его личного читательского опыта…
Да, «Вопросы литературы» предполагают предоставлять слово школьникам – так, в нашем первом выпуске будут представлены работы участников программы по литературной критике образовательного центра «Сириус», завершившейся созданием школьных альманахов по проблемам современной литературы – и эти альманахи оказались сами по себе захватывающим чтением. Итак, с октября 2023 года раздел «Вверх по лестнице, ведущей вниз» на сайте «Вопросов литературы» открыт вашим материалам и предложениям.
Мы приглашаем преподавателей и школьников присоединиться к нашему разговору – и вместе с авторами «Вопросов литературы» двинуться вверх по лестнице современного российского образования, пусть даже пока и кажется, что она ведет вниз.
Человеческим языком
О критике, Пушкине и еще раз о любви
В наброске «О критике» Пушкин дважды повторяет не самый очевидный для своих современников тезис: критика – наука, поэтому ей должно быть свойственно совершенное знание правил, глубокое изучение образцов, деятельное наблюдение современных замечательных явлений. То есть критика предполагает серьезный подход, включающий и блестящее знание традиций, и погружение в современный литературный процесс. Конечно, критик не формалист, мерящий все и вся одним лекалом, не беспристрастный работник конвейера, проверяющий продукт на брак. «Где нет любви к искусству, там нет и критики» – таков мог бы быть статус талантливого критика, если бы в 1830 году Павел Дуров придумал «ВКонтакте». Причем эта формула любви включает отнюдь не то же, что вкладывали в нее позже сторонники «чистого искусства»: для Пушкина важна не только эстетика, но и свобода творчества, его идейная, гуманная составляющая – то о чем поэт напишет в двух последних строфах стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»
«Румяный критик мой…» продолжает тему литературной полемики. Не нужно быть биографом Пушкина, чтобы определить, что произведение было создано в Болдинскую осень 1830 года. Воспоминания трехлетней давности о самоизоляции помогают лучше понять чувства поэта в тот период. В книге «Пушкин. Болдино. Карантин» Михаил Визель представляет переписку любимца муз в виде диалогов в соцсетях – «Румяный критик мой…» тоже хорошо вписался бы в эту концепцию:
Румяный критик мой, насмешник толстопузый,
Готовый век трунить над нашей томной музой,
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной…
Томная муза, разумеется, выглядела не так, как томная красавица, и обитала не на Парнасе, а в суровых российских реалиях. Видимо, под «томностью» подразумевались звучащие в поэзии минорные ноты, вызванные крушением вольнолюбивых надежд. На пригретых властью, сытых и румяных критиков мотивы недовольства действительностью нагоняли тоску и вызывали желание потрунить над теми, кто отстаивал, как Пушкин, право на реалистичное изображение жизни во всей ее полноте.
Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы мажорного критика не переиграл: поэт погружает его в реалити-шоу русской глубинки, где из декораций – безрадостная деревенская картина: «избушек ряд убогий», «серых туч густая полоса», дождливая осень, унылый чернозем. Анафора «Два бедных деревца» – «Два только деревца» усиливается повтором «и только» – поэт и рад бы сам увидеть что-то отрадное, но увы. Не только взору, но и слуху не за что зацепиться: не слышно даже заливистого лая жучек («живой собаки нет»). Как только скупые пейзажные зарисовки оживляются фигурами людей, критик словно приободряется, все еще не теряя надежды на веселую песенку. «Ну вот же, можем, когда захотим!» – наверное, подмигивает он собеседнику. И сразу попадается на крючок: мужичок – не с ноготок, а самый обычный – хоронит дитя. Фраза «несет подмышкой гроб ребенка» выбивается интонационно и выбивает из колеи насмешника – тот сразу вспоминает о срочных делах в Москве. Но… Пушкин. Болдино. Карантин. Раунд остается за поэтом, его реплика в диалоге решающая: «Что, брат? уж не трунишь, тоска берет – ага!»
Беспросветная русская тоска, звучащая финальным аккордом, перекликается с «проклятою хандрой» в начале, замыкая круг безысходности, в который в конце концов попадают и критик, и читатель, и вся русская литература. Тютчев («Эти бедные селенья, / Эта скудная природа – / Край родной долготерпенья, / Край ты русского народа!»), Чехов (Иона из рассказа «Тоска», схоронивший сына), Некрасов (здесь должна быть ссылка на собрание сочинений) и все-все-все.
Более того, в этом круге (и кругу) оказываются русские художники второй половины XIX века. Пожалуй, ближе всего тональность написанной Пушкиным картины близка полотнам Василия Перова: «Тройке», «Проводам покойника», «Возвращению крестьян с похорон зимою», «Последнему кабаку у заставы». Однако румяный критик предпочел бы сходство с «Охотниками на привале»: пусть бывалый литератор рассказывает небылицы и травит байки, как на Руси жить хорошо, наивный читатель слушает раскрыв рот и принимает все за чистую монету, а сам критик только хитро посмеивается.
Вспомним, что Пушкин признает критику наукой, а, как гласит пословица, сытое брюхо к учению глухо, поэтому «насмешник», нисходя «в толпу, рабски управляемую низкими, корыстными побуждениями», не может быть объективен по своему толстопузому определению. Подстраиваясь под сомнительные вкусы неискушенных читателей, вульгарно трактуя произведения и загоняя их в прокрустово ложе ради выгоды, оценивая сочинения так, будто в глаз попал осколок зеркала Снежной королевы, критик становится просто поденщиком, ничего общего не имеющим с высокой литературой.
Пустое брюхо, правда, тоже приводит к сомнительному результату – в лавировании между молотом и наковальней единственным камертоном остается любовь к искусству и к творцу: «Старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях». Ол ю нид из лав – и мир красотой спасется.
Анна ТОКАРЕНКО (учитель русского языка и литературы
СУНЦ ШИ МГУ им. М.В. Ломоносова)
Пристальное прочтение
Жить в свете.
Светлана Кекова. Памяти Николая Заболоцкого.
Цикл стихотворений. Новый мир 2023/5.
Цикл стихотворений Светланы Кековой «Памяти Николая Заболоцкого» посвящён 120-летию со дня рождения этого поэта и опубликован в пятом выпуске журнала «Новый мир». Цикл состоит из трёх произведений – «Дятел», «Cruz» и «Я вчера узнала: душа не слабей, чем муха…» — каждое из которых предваряется эпиграфом из стихотворений Заболоцкого. Именно эпиграфы задают определенное настроение ещё до прочтения самого текста.
Эпиграфы к первым двум стихотворениям взяты из поэмы Заболоцкого «Птицы», и образы этих птиц являются стихотворными каркасами, на которые нанизываются другие образы и мотивы. Кекова собирает свои тексты как своеобразную пирамиду символов. Одно слово в стихотворении становится хранилищем для других слов. Взглянем на дятла из первого стихотворения. Слово дятел заменяется некоторыми парафразами: «кардинал неподвижного леса», «страж королей и деревьев», «дятел прекрасный», «служитель высокого леса». Такая парафразичность отсылает к позднему Заболоцкому, который близок Кековой, ибо они оба посредством своих стихов приподнимают читателя над обыденностью и выступают в роли христианского вдохновителя. Будучи стражем королей, дятел и сам не лишен королевских черт: «Кто это в мантии чёрной и шапочке красной», — так одно слово «король» проигрывается с разных сторон в одном образе.
Стихотворение «Дятел» открывает цикл и начинается с двух риторических вопросов, которые сразу же настраивают читательское сознание на задумчивый лад текстов. Слова: «Всё-то я думаю…» — с самого начала обозначают движение мысли лирического субъекта: он начинает глубже смотреть на жизнь и на предметы, которые видит изо дня в день. Сквозь образ обычного дятла просвечивает его мифическая история как потомка пчеловода, а сова из стихотворения «Cruz» несёт непосильную ей человеческую печаль за распятого Христа. Весь цикл построен на способе сосуществования птиц и людей и на отождествлении одних с другими. Прослеживается диалог с Заболоцким: у Заболоцкого в поэме «Птицы» птицы уподобляются людям, пытающимся познать своё существо через анатомию; у Кековой птицы также приравниваются к людям, но с невещественной части (птицам Кековой важно понимать свою историю и смысл существования).
Христианская натурфилософия – основа мировосприятия Кековой, выражающаяся в обилии библеизмов. Она мыслит ими, благодаря чему её тексты становятся светлыми и читаются легко, оставляя умиротворяющее послевкусие. «Светлана Кекова – несомненно! – истинно верующая христианка. Её назначение, однако, — жить не в монастыре, а в свете. Это нелёгкий крест», — так выразил своё мнение о поэтессе Бахыт Кенжеев, и думается мне, что свет здесь употреблен не в значении общества, а подразумевает под собой то пространство вечного умиротворенного покоя, в котором существуют все тексты Кековой. Этот цикл не исключение из общего светлого хронотопа.
Лейтмотивом сквозь все три стихотворения проходит печаль. В «Дятле» это светлая печаль, сопровождающаяся надеждой на успокоение души:
Дятел, не плачь: скоро будет накрапывать дождь —
ты небесной напьёшься водицы.
Во втором стихотворении печаль приобретает характер тяжеловесной скорби, на что намекает и образ совы (которая несёт этот тяжкий крест), в христианской символике являющийся олицетворением скорби:
Да, она видела Крест и Распятого Бога,
вот и кричит, и забыть этой казни не может.
В третьем стихотворении уже в эпиграфе печаль перерастает в плач: «…Он плачет так, что слушать нету сил…» (из поэмы Заболоцкого «Город в степи», 1947). Постепенно трагизм, нарастающий с первых стихов цикла, к третьему тексту достигает своего пика.
Цикл стихотворений соответствует и природному циклу сезонов (но не в полной мере), через который также прослеживается градация трагизма. «Дятел» — это летнее, живое пространство. В начале «Cruz» время чётко обозначается: «Осень настала». Это осень, плавно перетекающая в зиму и подающая надежду на воскрешение всего живого, то есть на весну (которая в итоге и не наступает). И самое интересное со временем цикла происходит в заключительном стихотворении: оно оборачивается вспять и застывает. Остается только зима; весна и воскрешение (Воскресение, к которому птицы готовили себя первые два текста цикла) не наступают. Что произошло со временем? Кекова даёт ответ на этот вопрос:
Запечатав время юродивым словом дерзким
и в святыне сердца иную открыв главу,
он пустился в путь со святым Николаем Сербским,
чтоб у крымских скал богородскую рвать траву.
Образ Николая Заболоцкого, поэта, которому посвящён этот цикл, является каркасом не одного текста, а всех трёх вместе взятых. По сути своей он Бог этого художественного мира, соответственно, властен и над течением времени. Кекова сравнивает Заболоцкого с «мысленным столпом огня», отсылая к библейским строчкам: «Когда евреи начали своё странствование по пустыне, сам Бог шел пред ними днем в столпе облачном, а ночью в столпе огненном» (Чис. IХ, 17-23) – через такое сравнение поэтесса конкретно обозначает поэта как Бога. Но куда исчезают орнитологические образы, с помощью которых строятся первые два стихотворения? Они не пропадают, а лишь преобразуются. В третьем тексте имплицитно появляется главная птица поэтики Кековой – соловей, являющийся воплощением души поэта (как в стихотворении «На усталой коже оставив метку…»). Этот соловей и есть сам Николай Заболоцкий.
Кекова снова вступает в диалог с Заболоцким и спрашивает: «Что за тем пределом?» — ответа не поступает, ибо мёртвый человек не в праве говорить живым, что следует после телесной смерти. Воскрешения поэта не последует, но душа его навсегда останется в застывшем вокруг него пространственно-временном континууме. Теперь он предан вечности. Последнее стихотворение ставит точку. Вечность, в которой существует Заболоцкий, состоит из обилия его образов: верблюд – «Ассаргадон пустыни» («Город в степи», 1947), лицо коня («Лицо коня», 1926), муха («Царица мух», 1930; «Меркнут знаки Зодиака…», 1933). Образы Заболоцкого шлейфом тянутся за поэтом даже после его физической смерти. Ведущийся диалог поэтессы с поэтом помогает закрепить Заболоцкого в его вечности. Это тот самый ключ к разгадке всего цикла, который мелькал в первых двух текстах как «ключ, открывающий тайны» и «ключ к миру усопших».
Казалось бы, тексты, на первый взгляд, не связаны между собой никак кроме эпиграфов из стихотворений Заболоцкого. Но Кекова своей лёгкой рукой грамотно выстроила композицию всего цикла так, чтобы нарастающий на всех уровнях от стихотворения к стихотворению трагизм позволил назвать эти три текста своеобразным плачем по ушедшему поэту Николаю Заболоцкому.
Виктория СЕРОВА (11 класс, лицей АМТЭК, г. Череповец)