Книгу А. Гродецкой следует признать очень своевременной работой. Гончаров пережил уже две волны взлетов и падений своей репутации: первый взлет авторитета произошел при публикации первого романа, второй — при декадентах; первое падение репутации относится к 1860–1870-м годам, второе — к 1950–1970-м, когда Гончарова настолько понизили в статусе, что к концу этого периода исключили из школьной программы. Однако с конца 1980-х стала формироваться третья волна интереса к Гончарову, которая пока все еще растет. Это явление научно-общественной жизни требует обстоятельного истолкования: когда мы поймем, почему мы испытываем интерес к Гончарову, мы сможем понять и самого Гончарова. Так объясняется актуальность новой гончаровской волны и работы Гродецкой.
Но значение исследовательских усилий, предпринятых Гродецкой, обуславливается и увеличивается еще и оттого, что они предприняты не изнутри гончароведения как замкнутой на себя группы, а снаружи. Нет необходимости перечислять заслуги Гродецкой в подготовке и издании Полного собрания сочинений и писем Гончарова. Но исследовательница не сосредоточена на одном Гончарове и смотрит на него с точки зрения Льва Толстого, Чернышевского, других авторов.
В книге две центральные проблемы: литературный дом (кружок, салон) как явление историко-литературного процесса (видимо, даже как литературный факт) и своеобразие творческой судьбы Гончарова (видимо, даже его литературная эволюция).
Литературные и (шире) культурные семьи уже привлекали внимание исследователей. В свое время в серии «Преданья русского семейства» вышли книги об Аксаковых (Е. Анненкова), Тютчевых (Г. Чагин), Майковых (Н. Володина), Боткиных (Б. Егоров), Мухановых (Г. Чагин). К сожалению, почти во всех этих семьях выделялись и подчеркивались традиционалистские начала, большинству из них не свойственные, что сводило на нет усилия исследователей. Гродецкая справедливо начинает с вопроса о статусе дома Майковых: кружок, салон или литературный дом? Она права, конечно, указывая, что, если судить по письмам Гончарова, дом Майковых оказывается «несалонным» (с. 28), что ему не хватало «кружковой идеологии и обязательного в жизни кружка идейного лидерства» (с. 18). Но еще лучше, что, справедливо отдавая предпочтение наименованию «литературный дом», Гродецкая не дает ему однозначного определения и не выстраивает какую-то специальную типологию. В конце концов, и кружок, и салон, и дом — все они были вариативными формами литературной (культурной) домашности, в которой тесно переплетались собственно профессиональные, полупрофессиональные и самодеятельные виды творчества, коренящиеся в досуговых практиках и восходившие до государственной службы. Весьма показательна карьера отца семейства Н. Майкова, который как художник нигде не учился и занимался самообразованием, что для профессионального художника даже в наше время практически невозможно.
Важной специфической чертой литературного дома Майковых было существенное расширение его за счет не членов семьи. Не буду перечислять всех тех лиц, которые литературно-домашним образом были связаны с семьей Майковых, и укажу только на В. Солоницына, поскольку ему в книге посвящен специальный очерк, и посвящен не как «одному из», а как лицу, которое имеет важнейшее значение для понимания всей этой периферийной деятельности. Гродецкая верно отмечает, что Солоницын не слишком дорожил чиновничьей «карьерой и фортуной» (с. 37), применяя к нему формулу из «Обыкновенной истории», поскольку Солоницын считается прототипом Адуева-старшего. Мы бы эту формулу распространили далее. Солоницын с 1834 года активно сотрудничал в «Библиотеке для чтения» и даже споспешествовал помещению там произведений некоторых членов кружка. Но именно он инициировал рукописные издания «Подснежник» (1835, 1836, 1838) и «Лунные ночи» (1839) и публиковал в них и свои собственные произведения, в принципе не уступавшие тем, которые печатались в профессиональных изданиях. Получается, что издание самодеятельных рукописных домашних журналов и альманахов не предшествовало участию в профессиональных печатных официальных изданиях, но обе эти деятельности развивались параллельно. Видимо, и литературная «карьера и фортуна» были столь же мало дороги Солоницыну, как и чиновничья.
Творческие судьбы Майкова и Солоницына показывают нам, что профессиональная деятельность и вырастала из досуговых практик, и подчас столь тесно переплеталась с этими последними, что в результате профессиональное литераторство мирно соседствовало с домашней рукописной журналистикой. Особый свет на всю эту проблематику проливает внешне совершенно посторонняя литературным заботам рыбная ловля, которой посвящен последний раздел последней главы книги. Гродецкая превосходно показывает идиллическую природу рыбной ловли и закономерность освоения этой темы жанром идиллии, в связи с чем естественно вспоминается Феокрит, а в русской традиции — идиллия Н. Гнедича «Рыбаки» (1821), «Рыбачье горе» С. Аксакова (1829), «Вот как это было (посвящено Майковым)» В. Бенедиктова (1839), «Подле реки одиноко стою я под тенью ракиты…» И. Никитина (1854).
Рыбная ловля в домашней периодике Майковых становится темой специальных произведений («Покорение страны Семи пагод европейцами» А. Майкова) и проходит через ряд других («Лихая болесть» Гончарова; «Так они наняли дачу!» Солоницына). И с этой темой связаны другие, более известные произведения членов домашнего кружка Майковых, которые так проницательно проанализировала Гродецкая.
В условиях аматерства любая деятельность приобретала любительский характер. Зарабатывание необходимых для жизни денег не отменялось, но переставало быть привлекательным и утрачивало самодовлеющий характер. При первой же возможности человек бросал работу, чтобы жить. Отсюда вторая тема книги Гродецкой — своеобразие творческой судьбы Гончарова, инкубационный (самодеятельный, непрофессиональный) период которого был очень длителен. По чести сказать, и его инкубационным можно назвать только с большими оговорками, потому что Гончаров, как известно, начал самым обычным для литератора образом, напечатав небольшое переводное произведение. И только под сильнейшим влиянием литературного дома Майковых он окончательно вошел в стихию непрофессионального творчества.
Описывая этот «подпольный» период Гончарова, Гродецкая специально останавливается на следующих эпизодах: стихи Гончарова в «Подснежнике» и элегии Александра Адуева в «Обыкновенной истории»; повести «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка»; рукописная газета «Сплетня» (1842); очерки «<Хорошо или дурно жить на свете?>» и «Пепиньерка». Анализ (в ряде случаев реконструкция) этих произведений приводит Гродецкую к трактовке гончаровских сюжетов в свете исторической поэтики. Изучение героев и сюжетов Гончарова в большой исторической перспективе неоднократно уже оправдывало себя, и систематическое описание ранних произведений писателя с этих позиций весьма продуктивно. Однако нельзя не заметить, что Гродецкая напрасно разделяет сюжеты (вслед за Н. Тамарченко) на циклические и кумулятивные, когда Ю. Лотман гораздо точнее писал о циклических и линейных. Кумулятивный сюжет в исторической проекции занимает промежуточное место между циклическим и линейным, поскольку исходная ситуация каждый раз циклически повторяется, но с наращением, из которого впоследствии и отпочкуется линейный тип.
И активная общественная жизнь, и погружение в жизнь личную одинаково далеки от идеала, а профессиональное литераторство и занятия домашней словесностью ничем не отличаются друг от друга. Не писать Гончаров не мог: слишком велика была тяга к перу и слишком престижным было место словесности в культуре его времени. Но писать можно было и в «Библиотеку для чтения», и в «Подснежник», а можно было писать и частные письма друзьям с борта фрегата «Паллада».
Тут мы невольно вступаем на очень зыбкую и мало проверенную дорогу суждений о профессиональном писательстве. В свое время Б. Эйхенбаум указывал, что Лермонтов и Л. Толстой в качестве писателей-непрофессионалов противостоят всем остальным писателям XIX века как профессионалам. Направление поисков было, конечно, правильным, но вывод был преждевременным: ведь Тютчев тоже не был профессиональным писателем. Найдутся, конечно, и другие, хотя менее громкие имена. Да вот и Гончаров — он ведь профессиональный педагог, литературный секретарь (на «Палладе»), цензор, а сочинял так, от случая к случаю.
Почему же тогда Гончаров все-таки печатал? На этот вопрос он сам отвечал в письме к Тургеневу от 10 (22) января 1868 года, когда уже вышел в отставку: «…могу сказать про себя: «но не всегда мила свобода тому, кто к неге (то есть к жалованью) приучен» — понеже пенсия <…> дает средства существовать, но без всякой неги, даже без хороших сигар, которые, если пожелаю курить — должен выкидывать какие-нибудь литературные штуки, а между тем не чувствую к таковым ни охоты, ни сил» [Гончаров 1955: 370]. Профессиональные занятия литературой, которые и предполагают зарабатывание денег, Гончаров оценивает как подневольное фиглярство («выкидывать какие-нибудь литературные штуки»), но без него, однако, недоступны «неги». Сам бы он хотел литераторствовать на свободе, безо всяких обязательств. Может быть, к этому приучил его литературный дом Майковых. Может быть, его прирожденные стремления совпали с общими тенденциями этого дома. Ответ на вопрос лежит где-то в этой области. И книга Гродецкой выводит нас прямо к этому ответу.
Не менее интересны и вновь вводимые в книге материалы. Дело в том, что всю вторую половину ее составляет приложение: полная роспись журнала «Подснежник» и альманаха «Лунные ночи» и публикация текстов из этих изданий, которые ранее еще не публиковались. Тут стихи и проза Е. Майковой, две небольших повести Ап. Майкова, два сочинения В. Солоницына и, наконец, повесть неизвестного автора «Привидение. Московская легенда». Но если публикация повести Майкова «Покорение страны Семи пагод европейцами» очень важна для раскрытия в книге темы рыболовства, то остальные произведения представляют, скорее, их авторов, мало известных в истории литературы. Эти полупрофессиональные рукописания — «Подснежник» и «Лунные ночи» — давно следовало бы превратить в профессионально отпечатанные книги.
Дополнением к замечательному содержанию в книге становятся иллюстрации, воспроизводящие (по преимуществу впервые) рисунки, титульные листы и отдельные страницы из «Подснежника» и «Лунных ночей», ну и, конечно, портреты героев книги.