Письма Хранителя Из переписки Юрия Домбровского с друзьями и коллегами о романе «Хранитель древностей» и не только

Кларе Файзулаевне Турумовой-Домбровской посвящается

До сих пор история «Хранителя древностей» начиналась подобно встрече писателя и музы.

1960 год, лето. Домбровский живет в Москве, ему чуть за пятьдесят. Он знакомится с Кларой Турумовой, двадцатилетней студенткой филологического факультета из Алма-Аты, своей будущей женой. Затем они встречаются снова, и он садится за роман, точнее, садится она, а он ей диктует. «…Когда Юрий Осипович в 1961 году приехал в Алма-Ату, он был очень подавлен — писать что-то свое не мог, рукописи снова легли бы в стол¹. И однажды он начал рассказывать, это были истории его работы в музее. А потом вдруг сказал: «Садись и пиши». Под его диктовку я исписала несколько тетрадей. Так начинался «Хранитель древностей». Я очень радовалась, что он отошел от переводов и уехал в Москву, уже заряженный «Хранителем…»» [Рюрикова, Турумова-Домбровская 2001].

Именно 1961 год всюду указывался вдовой как год начала «Хранителя…», например в собрании сочинений: «Роман начат Юрием Домбровским в Алма-Ате летом 1961 года» [Турумова-Домбровская 1993a: 395].

Все было так, да не совсем: Домбровский действительно диктовал Турумовой, а потом вернулся в Москву, заряженный «Хранителем…»; однако романом заряжен он был давно, писать его начал в Москве еще до алма-атинских свиданий, более того, к моменту знакомства с Турумовой работал над книгой уже несколько лет. Обо всем этом мы узнаем из писем², благодаря которым сегодня можем наглядно показать и реконструировать (лишь отчасти — ввиду пунктирности публикуемой переписки) историю создания одного из важнейших произведений о 1937 годе, а также прояснить поздний московский период жизни писателя.

Разговор о том, что «Хранитель…» сочинялся и существовал намного раньше, чем это принято считать, однако, не новый. В самом начале 1990-х годов журналист Аркадий Арцишевский писал об утерянном одноименном романе, который был вещью принципиально отличной от известного нам «Хранителя…». Со слов самого Домбровского, процитированных в статье Арцишевского, мы узнаем, что это была книга «о немецком нашествии и об изгнании и гибели интервентов», то есть сюжетно предшествующая антифашистскому роману «Обезьяна приходит за своим черепом», который он писал в 1940-х. Тот первый «Хранитель…» появился перед самым арестом в 1939 году, а затем, после ареста, его рукопись была утеряна [Арцишевский 1990b].

Однако в письме, адресованном Александру Жовтису, одному из алма-атинских друзей, речь совершенно точно идет уже именно о втором, известном, «Хранителе…». С письма Жов­тису начинается настоящая публикация. Оно было написано, судя по всему, в мае 1958 года — по крайней мере, год удалось установить точно. В письме Домбровский, помимо всего прочего, сообщает о работе над главами из первой части романа. Таким образом, годом начала «Хранителя…» правильнее указывать не 1961-й, а 1958-й, хотя первые наброски могли быть сделаны и в 1957-м, и даже еще раньше, ведь есть также упоминание о «Хранителе…» конца 1940-х — первоначальном варианте романа, рукопись которого тоже пропала — при очередном аресте (в 1949 году) [Жовтис 1990: 177].

Что же касается года алма-атинских свиданий, то у Домбровского на тот момент, очевидно, уже был рабочий черновик первой части, раз за разом переписываемый: «Иногда черкаю, черкаю — просижу 8 часов, а напишу 10 строк да и те в унитаз. Но головы не вешаю — я не люблю и боюсь легкой работы — ведь у меня нет вещи переписанной от руки менее 8–10 раз» [Домбровский 1950–1961: 7]. Так что в 1961 году «Хранитель…» не начинался, а продолжался — Турумова писала под диктовку не новое, а заново.

Однако в одном вдова была права: «Я не хочу сказать, что «Хранитель…» без меня бы не начался. Но, если бы он не начал тогда рассказывать… это могло кончиться срывом, он бы запил. Или еще что-нибудь бы случилось…» [Рюрикова, Турумова-Домбровская 2001].

Следует сказать и о двух поздних дополнениях к роману, которых не было ни в первой журнальной публикации («Новый мир», № 7–8 за 1964 год), ни в отдельном издании «Хранителя…» («Советская Россия», 1966). Оба добавления были сделаны после смерти писателя — его вдовой.

Во-первых, это эпиграф — слова из Тацита, написанные Домбровским на подаренном Турумовой оттиске «новомирского» издания романа. Эпиграф появился в самом конце 1980-х, в первых переизданиях.

Однако был и другой эпиграф, сохранившийся в рукописи, — это четверостишие из стихотворения Н. Языкова «Молитва»:

…Пусть, не разбившись, к жизни новой

приду я к радостным вратам,

как Волги вал белоголовый

доходит целый к берегам [Домбровский 1964: 1].

Когда роман, набранный на машинке, уже был на финальном этапе редактирования, Домбровский надписал эти строчки, правда в несколько искаженном варианте, так как делал это, очевидно, по памяти. А правильный вариант такой:

Пусть, неизменен, жизни новой

Приду к таинственным вратам,

Как Волги вал белоголовый

Доходит целый к берегам.

Вдова, наверное, не знала об этом эпиграфе. Если бы знала, то, следуя своей логике — раз Домбровский написал, то нужно добавить, — могла бы поставить и его тоже³.

Во-вторых, это посвящение ее отцу — героически погибшему в Брестской крепости в первые дни войны Файзуле Турумову. Посвящение Домбровский хотел добавить в переиздании 1969 года, однако этот жест не состоялся — повторно выпустить книгу не получилось [Турумова-Домбровская 1993a: 395].

Посвящение появилось в шеститомном собрании сочинений, вышедшем в издательстве «Терра» в 1992–1993 годах. В комментариях к нему вдова ссылается на мемуарную хронику «Письма друга, или Щедрый хранитель», которая была опубликована в 1990 году в одноименной книге Павла Косенко, еще одного алма-атинского друга Домбровского. Именно Косенко рассказал о несостоявшемся посвящении, процитировав его из записки Домбровского для издателя, приложенной к письму: «…очень прошу поставить на титульном листе «Хранителя…»…» [Косенко 1990: 286].

Но все-таки почему посвящение не могло появиться раньше, еще в прижизненных изданиях?

Предположим, потому, что у Домбровского и Турумовой все было еще недостаточно серьезно. Они начали жить вместе спустя семь лет после знакомства, в 1967 году, а в 1969-м поженились [Рюрикова, Турумова-Домбровская 2001]. Но прежде чем это случилось, их отношения прошли долгий путь — сквозь влюбленность и дружбу, расставания и сомнения, и все это время параллельно у писателя были другие связи. И вот еще одно неверное утверждение вдовы — о том, что они прожили вместе восемнадцать лет, то есть с 1960 (год знакомства) по 1978 год, как если бы все случилось тут же, сразу же, и не было того периода вызревания чувств, когда Турумова была только Детенышем — такое ласковое прозвище дал ей Домбровский [Рюрикова, Турумова-Домбровская 2001]. По крайне мере, одно можно утверждать точно: до 1966 года (когда «Хранитель…» вышел отдельной книгой) писатель не был готов дать такой эпиграф.

Круг общения автора «Хранителя…» и «Факультета ненужных вещей» был велик и не ограничивался собратьями по перу. В данной подборке подавляющее большинство адресатов — алмаатинцы, среди которых наиболее известный — автор «Ак-Мечети» Николай Анов; упоминаются Илья Эренбург, Александр Аникст, автор «Сырдарьи» Сабит Муканов и другие. Не называя Солженицына и перефразировав заглавие повести, Домбровский дает оценку только-только опубликованному «Одному дню Ивана Денисовича». Но среди всех дружеских и деловых писем выделяется крохотное и трогательное послание Надежде Мандельштам, в котором Домбровский извиняется за то, что не поздоровался с ней на выставке.

Дальнейшее изучение еще не известных и не опубликованных документов обогатит историю создания романа «Хранитель древностей» новыми подробностями и, быть может, позволит уточнить время работы над книгой.

Орфография и пунктуация во всех письмах сохранены. В угловые скобки заключено добавленное публикатором, в квадратные — зачеркнутое авторами писем.

Письмо Ю. Домбровского А. Жовтису⁴

⁵

Май 1958

Дорогой Саша,

спасибо Вам за письмо и за поздравление⁶. Я о Вас дорогой все время помню — говорил о Вас и в отношение совещания — но уже было поздно. Норовчатав⁷ сейчас на Сахалине, днями приедет тогда спрошу его насчет Вашего письма и перевода — заставлю написать.

«А/а повесть»⁸ пишу — пока дело касается моей службы в музее и археологических раскопок⁹, но далее будут все <—> и вы, и я, и враги и друзья, и «незабываемый 49″¹⁰. Что пока получается не знаю, — <и>бо пока черновик темна вода во облацѣх. Посылаю Вам любопытную вещь — письмо Сергея Маркова¹¹  ко мне и мой ответ на фене 16 века. Дело идет о З. Шашкине¹², и о том что он уехал не зайдя к Маркову на курорт; в моем же ответе о том что я ходил по его поручению в геогр<афическое> о<бщест>во и там узнавал о судьбе его книги «Земной круг»¹³ — так что читать надо сперва читать его письмо а потом мой ответ. Что пишу не на Ваш адрес, а на адрес Вашей ученицы извините — потерял Ваши координаты, на университет боюсь — затеряется.

Когда будете в наших палестинах?

Обнима<ю> Вас и мою быв<ш>ую ученицу¹⁴ а ныне кандидата медицинских наук.

Ваш Юрий

<От Маркова — Домбровскому>

Назад тому ден десять выбежал из Казачьей Большой Орды человек ихней Зеин и вскорости на Москве найден был без животов своих и коробья свои с бумагами басурманскими нивесть где позабыл. А Зеинка тот земским приставам тако сказывал. Повстречал де он на Москве близ Сретенских ворот бываго своего дружка Юшку из полоненников польских¹⁵. И тот де Юшка Осипов сын учал того Зеинку из кружала в кружало водить, зернь метать¹⁶ и с ним вино пить, и с девки и бабы бесовскую игру чинить. И тот Зеинка-бесерменин тому Юшке поддался, и слаб учинился, и коробья свои потерял и наг остался, при одном гашнике кармазинном да аракчине¹⁷. И где тот Юшка по сей день скрывается — того никто не ведает. А пусть тот Юшка себя обелит. А писано о сем в скудельном дому¹⁸, иже по латыне санаториум кордиялес зовется. А писал Сергушко, стрелец выбылой. И того Юшку он к себе ждет, чтобы о Зеинке-бесерменине доподлинно все прознать.

<От Домбровского — Маркову>

Боярину Сергею сыну Маркову: язъ посланiе твое чѣстное получилъ и отвѣтствую:

А тот человечишко выбѣглый — Зѣинка бусерменъ ни мало отъ насъ никакую тесноту не ималъ, ни въ какую прелесть прельщенъ не бысть — зернь не меташа, со дѣвки и бабы не валяшася, животы свои скудельныя не утратиша, да и въ иное воровство, волховство вовлечен не бысть.

А сказался тотъ Зѣинка бусерман телом немощенъ и на уды зело слабъ, и выправи он себѣ ярлыкъ и уѣха за дикое полѣ в ногаи¹⁹ на сладкие воды в некую скудѣльницу бѣсовскую²⁰. Тамо жены с девки сладкия воды пьють и со назими перси и зады ходять. И там, де я Зѣинка снова здрав буду; мне, де, бусермену одной честной жены мало я их семь имал. А ждать его Зѣинку ровно месяцъ, разве его тамъ бабы со девки до смерти убьют.

А яз, Юшка сынъ Осипов по слову твоему ходихъ в некое бѣседованице и съ мужемъ честенъ речи водил. И он мнѣ рече «Зайди в четверток я, де, тогда вѣрнее скажу». И язъ, Юшка рече «Слушаю государь мой зайду». Тем мы и речи наши кончили

А писано сице в градѣ Москвѣ в лето ҂ЗУѮЗ҂ а отъ воплощенiя Бг҃а нашего ис᾿а хр҃ста ҂аѧни҂ апреля КВ²¹.

²²

Здравъ буди

К сей грамоткѣ рабъ твой скудѣльный Юшко сынъ Осиповъ руку приложилъ

Из переписки Ю. Домбровского с Л. Варшавским²³

22 октября 1961

Дорогой Юрочка!

Итак, я жив, хотя и не совсем здоров, но ввиду того, что первое важнее второго, я радуюсь.

На работу я уже вышел с 15 числа, но вряд ли смогу выбраться в Москву раньше десятого ноября, то есть только после праздников.

К нам приезжает новое начальство, с ним надо познакомиться, пол<у>чить от него инструкции и только тогда можно будет ехать, ибо мой отпуск непосредственно связан с командировкой. Попросту гов<о>ря, сижу без денег и потому это единственный способ выбраться хоть на какой-то срок в столицы.

За меня вступились: партком студии, оргбюро Союза работников кинематографии Казахстана, оргкомитет, чей представитель [и] И. О. Щеглов²⁴ специально выезжал к нам, и наконец, наше ЦК, который будет в середине ноября рассматривать статью и отвечать редакции. А решение Президиума оргкомитета будет раньше, в конце октября, после заседания президиума. Однако, опровержения, конечно, не будет в газете, это не принято, зато сыграет свою роль забвение — общечеловеческий удел, всегда безотказно работающее²⁵. ²⁶

«Ну и что ж!»

Пройдет и эта рана» —

как сказал некогда Есенин, перед тем, как повеситься²⁷. Следовать его примеру я не собираюсь.

Напишите, над чем работаете. Наша договоренность остается в силе²⁸, и в этой связи меня и интересует «над какою новою поэмой брошено твое гусинное перо» ²⁹.

А любовь к негритянкам все возрастает, с бининской³⁰ точки зрения это нам на руку, хотя дело чертовски сложное. Но — очень интересно и нужно, особенно если удастся перекинуть мост от прошлого к будущему и крепко связать в один узел искусство и политику, экономику и поэзию, географию и лирику. Многофигурная композиция!

Кто вам целует пальцы?³¹ Это не праздный вопрос, потому что у меня серьезные экспансионистские расчеты на ваш диван, как объект моих колониалистских вожделений.

Конечно, во-первых — ненадолго и только в том случае, если не будет гостинницы. Так что не беспокойтесь — не залежусь, не засижусь, не зажгусь, разве что с вашей помощью заврусь.

Мусе ³² сердечный привет, надеюсь, она попрежнему царствует над рестораном Дома писателей и владычествует над буфетной стойкой с ее соблазнами.

А к Эренбургу сходим?³³

И какая погода в Москве?

О наших делах не пишу. Муть. Неразбериха. Искусство требует жертв. Жертвы есть <—> искусства нет.

Горы как горы. Сабитки как Сабитки³⁴. Погода теплая, летняя, а акша жок³⁵. Понятно?

Обнимаю Вас, дорогой мой и с нетерпением жду встречи с Вами, нескончаемых споров по принципу «сборной солянки по Шкловскому» — обо всем.

Пришлите мне Ваше иероглифическо<е> письмо. Буду ждать его.

Ваш как всегда.

<Октябрь-ноябрь 1961³⁶>

Дорогой Левушка,

очень был рад получить Ваше письмицо. Приезжайте. Мой диван со всеми его принадлежностями (вплоть до клопов) в Вашем распоряжении. (Впрочем клопов уже начали морить. Авось да небось). Итак с этой подлой статьей все в порядке? Но вот Вы сидите без «акча³⁷» а ведь Вам должны бы следовать вполне приличная «акча», значит все-таки не все еще пришло в норму? Или это просто то традиционное, хранимое, богами <(>традиция — не платить<)>, которое является фирменной маркой студии. Я тоже пока без денег и мог бы сказать о себе словами Гамлета «живу отлично — питаюсь как хамелеон словами и обещаниями»³⁸. Перевод Зеина³⁹ проходит как верблюд через игольное ушко — т. е. вообще ревет но не проходит⁴⁰. Это конечно таки следовало ожидать. С Сабиткой пока неизвестно как — но значит тоже пока никак. Пишу «Алма-атинскую повесть». Пишу начиная с начала. Крою, переделываю, подтесываю, дописываю, шлифую⁴¹. Теперь повесть будет называться так: «Хранитель древностей» (алма-атинская повесть). Это дело на несколько лет, поэтому за африканскую повесть возьмусь с удовольствием. Приезжайте.

Была у меня Роза, кое-что порасказала о Вашей жизни, но к сожалению очень мало и невнятно. Ладно, встретимся — расскажите. Хотя пальцы мне сейчас никто не целует⁴², но Вы постарайтесь все-таки приблизительно определить когда Вас ждать, а то я ведь могу укатить в дом творчества, в Москве зимой к этому большие возможности.

Как живет И. Ант.? где она, что она с кем она кто с ней? Ну пока<,> всего Любе и Людке⁴³ привет

Обнимаю и жду

P. S. Ради Бога только не забудте гравюры Оленева!⁴⁴

<Ноябрь 1961>

Юрочка, дорогой!

Спасибо за письмо и визу на диван с клопами или без оных. Мне не привыкать спать и вашим приглашением я воспользуюсь.

Выезжаю где-то в конце месяца, после объединенного пленума всех творческих союзов. Устал безумно и все же Бенин⁴⁵ меня прельщает. Сергей Марков Вам расскажет о наших беседах с ним, об Алешке.

Вам надо двигать Шекспира⁴⁶ и хорошо бы связаться с Аникстом⁴⁷.

Надеюсь, что Ваша повесть движется. Только не бросайте.

Премного доволен мемуарами Ильи Григорьевича⁴⁸, о чем надеюсь ему сообщить лично и вместе с Вами. Что делает Дудинцев?⁴⁹ Нужны ли ему деньги, у меня будут к нему деловые кинопредложения.

Почему ничего не пишете о Мусе и Андрюшке. Что делает этот босяк? Привет им.

О наиболее волнительных событиях и темах, под общим заголовком «Дождались!», — маленьки<й> разговор на шесть суток — а поговорить ужасно хочется! Достали ли вы книжку Цветаевой?⁵⁰ Здесь не было. Людка хочет. /В смысле — я/.

Ваш верноподданный зверинец скулит и кланяется⁵¹.

Ну вот и все. Обнимаю /мысленно став на табурет⁵²/.

Ваш

<1962>

Дорогой Левушка,

это письмо передаст мой друг Дмитрий Аверьянович Карноухов.

Очень скоро приеду в Алма-Ата очень буду уточнять и утрясать первую часть «Алма-атинская повесть» или (как сейчас я ее продаю) «Хранитель Древности». Приеду прочитаю — есть уже страниц 250. Главы. О библиотеке⁵³. О Маметовой⁵⁴. О <«>Каз<ахстанской> правде». О Николиче⁵⁵. Левушка милый, не может ли кто-нибудь из наших близких и дор<о>гих прощупать: нельзя ли мне нанять частную хавиру. Готов платить столько же сколько за гостинницу, (конечно если меньше то лучше) но… дирекция самоотвержена она готова не щадить затрат! Скажи Людке м<ожет> б<ыть> постарается ибо везу ей «Весы» — (давал подателю сего не взял — чемодан полон.) Сейчас задерживаюсь по причинам оргпорядка (мой друг (кольсутант кн<ижной> лавки «С<оюза> п<исателей»>) расскажет). Что привести? Телеграфте привезу!!

Обнимаю

Юрий

<1962>

Дорогой Левушка,

вчера получил В<аше>/письмо и вчера же наверно Вы получили мое по оказии. Ну что ж в принципе джаксы⁵⁶, а практически надо увидеться с Вашим Атушевым — уже по письму видно что работы не мало. (диалог + конструкция = сценарию) Но конечно необходим договор и аванс, потому что надо будет печатать печатать и печатать, а это требует машинистку, которую я специально найму поэтому случаю для регулярной работы (машинка как знаете у меня есть) так что пусть заходит Ваш Атушев. О всем прочим — собираюсь к Вам — буду доканчивать первую часть романа. Что-то ни Н. И.⁵⁷ ни И. А. мне что-то не отвечают на письма. Не пойму что так? Пишите мне скорее и точнее потому что для моих дальнейших планов нужно точно и срочно знать вклеивается ли В<аш>/сценарий в мои собственные планы или нет. Тут нужна крайняя определенность. А вообще спасибо за память<.>

Обнимаю

Ваш Юрий

P. S. Когда поеду хочу попросить в «Иск. кино»⁵⁸ у Вашего однофамильца командировочное и какую-нибудь тему. Он Вам кланяется.

Ю

Из переписки Ю. Домбровского с Н. Ановым⁵⁹

Январь 1962⁶⁰

Дорогой Николай Иванович,

Спасибо, дорогой друг, за новогоднее поздравление, хотя оно по твоему обычаю и с перевертоном. «Милой жинки» у меня нет⁶¹, да верно уж и не будет. Боюсь! Вспоминаю пословицу о двух медведях в одной берлоги. А мне то и одному в моей жизни тесновато, а другого уж конечно в ней не поместишь. А вот твоей жинки я, без всего лукавого, и ручку целую и ножкой шаркаю — как меня учили сорок лет тому назад. «Могущий вмести да вместит». Ты, не в пример мне, можешь, так честь тебе и хвала. И «Скоро ли ты голубь ребетишек заведешь»? Вот! Это я тебя должен спрашивать, а не ты меня. Теперь о дела<х> — я очень виноват перед тобой старик — и уехал не простившись и полтораста рублей не отдал. Деньги я тебе вышлю вот-вот-вот (хочется с оказией — вот Сергея⁶² я пропустил, не знал, что летит), а насчет того что не простился — так просто прости (про-про-про — ну, ладно не рóман пишу⁶³). Был так пьян и так некчемен что ничего не помню Зеин разбудил. За два часа до отлета. В таком блаженном состоянии я и летел. Так что не обессудь! В следующий раз постараюсь исправиться. Пишу «Алма-атинскую повесть» исписал уже три тетради а что из этого получится и получится ли что — одному Богу ведомо; пока написал и о Зенькове⁶⁴ — строителе собора и о Соборе, и о художнике Хлудове⁶⁵ и о музеи⁶⁶, и старом городе Верном и еще о многом. Ввиду того что мне сейчас (по заказу) придется обширно писать о митькиным романе⁶⁷ — я материал подобрал и по этой теме. В общем что уж вы<й>дет — на великое счастье существует для нашего брата такая прекрасная и все разрешающая вещь — как помойное ведро — которое гарантирует от редакционной корзинки. К тебе у меня Николай Иванович — великая просьба: узнай и напиши мне сколь реально издание «Обезьяны» в Казгослитиздате⁶⁸. Мне Шашкин что-то голову крутит говорит что все дело в разрешении изда<тельства> «С<оветский> п<исатель>» на издание<.> Права «Савписа<«> на мой роман теряются согласно договора, 27/11 <19>61 года ибо истекает срок — так что какого «разрешения» может еще ждать и<здательст>во от Москвы мне просто не понятно. Роман уже нечейный. Я мог бы пойти правда и формально взять такую справку, но в виду полной неясности всего дела не решаюсь — вдруг и с А/а⁶⁹ ничего не вы<й>дет и с Совписом я порву<.> (Солнцева⁷⁰ — сказала что в очередной план они опять его вставляют — но ведь когда это будет)<.> В Главлитиздате сидит эдакая разбитная скотина с блестящим носом и в сопогах бутылочками (— так в кино представляют охотнорядцев⁷¹ —) и разговаривает он так «Пусть они издают своих казахов. Ишь ты на перепечатках выезжают! Дюма да Пристли издают! А тут вы еще! Есть у них Ауэзов⁷² да Мусрепов⁷³ — вот пусть и печатают<!> Вот так». Я ушел от большого соблазна чтоб потом не каяться всю жизнь. А теперь Шашкин мне пишет что они, дескать, Главиздат то-есть, не возражают но надо, мол, разрешение от «С<оветского> п<исателя>». Я опять пошел в Главлит, но не к этому Ваньке ключнику а к его подчиненному. И опять таже унылая плохая репутация — <«>вон сколько наиздавали тут и Майн-Рид и Конан Дойль — мы сейчас остерегаемся разрешать им какое-нибудь переиздание так что право не знаю что уж тут вам и сказать». Дорогой, мой не можешь ли ты выяснить какова же реальность всего этого! Денежные дела у меня сейчас аховые, а я лишен возможности что-то предпринять пока не кончу с Шашкиным⁷⁴. А ведь после Шашкина у меня еще лежит на сердце десятикилограмный кирпич — даже не кирпич а целая могильная плита — Муканов⁷⁵. Поэтому я отказался от договора с «С<оветским> п<исателем>» и значит 25 % аванса на будущий роман⁷⁶ — когда-то я к нему приступлю! В таком положении — переиздание романа для меня единственный реальный выход. И кто его скорее издаст, тот для меня и хозяин. Так вот очень очень очень тебя прошу: не поленись узнай сколь все это реально и как скоро возможно. Если реально и дело действительно в справке из<дательства> Сов.писа я достам ее моментально, но соваться не зная броду в воду — уж очень это в моем настоящем положении накладно. З. Ш<ашкин> говорит что он уже и в УК договорился и из<дательст>во — за, и т. д. — но все это крайне сомнительно. Там один Ананьев⁷⁷ что стоит!

Так вот дорогой друг — очень тебя прошу узнай, не поленись, на что я там твердо могу расчитывать и напиши мне поскорее. Я тебе буду обязан на всю жизнь. Статью о тебе написал наполовину (брат и Акмечеть) и все не могу никак перепрыгнуть через акынов⁷⁸. Ну да мне ее заказали к апрелю на летние №№⁷⁹, м. б к тому времени увидимся лично. Летом я буду обязательно.

Обнимаю тебя дорогой.

Юрий

Октябрь 1962⁸⁰

Дорогой Николай Иванович!

Спасибо, дорогой, тебе за доброе, быстрое и обстоятельное письмо. В общем слагается все так как я и думал: мне кто-то крутит голову. А вопрос о переиздании сейчас для меня <—> вопрос номер один. Только если оно будет, я смогу выкрутиться и сесть наконец за роман — иной надежды у меня нет — задушат переводы. Я буду тебя очень и очень просить — доведи свое благодеяние уже до конца — узнай все точно и ясно. Больше просить некого. Договора я заключить не мог — Мариупольский послал запрос и ждал ответа из Москвы. До него он ни на что не решался. Теперь как будто бы ответ получен, но суть его опять таки для меня темна. Шашкин пишет что «Москва не возражает но надо разрешение «Сов<етского> писа<теля>»». Я уже писал тебе что никакого разрешения не надо — срок договора истекает через месяц (28/11) но так ли все это?! Одним словом очень, очень тебя прошу — добейся ясности. Более спросить не у кого. Друзей у меня в из<дательст>ве нет, с Ананьевым очень натянутые отношения — и он если сможет, то нагадит, в этом я убежден совершенно. Шашкин правды не скажет, а мне ее знать совершенно необходимо. Так будь отец родной — выясни до конца. А то я как слепой.

Вчера видел Семенова⁸¹ — трезв, расчесан, речист, светел — пить перестал. Конечно это перед крупным запоем, которым кончают все исправившиеся пьяницы. Я исписал около ста страниц «А/а повести» и бросил: надо строгать Шашкина. Ах, до чего все это противно! Настроение как видишь у меня нулевое, и поэтому чтоб не наводить тоску и на тебя — кончаю. Юзефе Ивановне⁸² — привет! Поздравляю себя с новой «проницательной» читательницей.

Будь здоров

Обнимаю

Юрий

<Ноябрь-декабрь 1961>

Дорогой милый Ник. Ив!

С большой охотой поясняю тебе эту историю. Вся беда в заполошности Зеина иначе было бы все в порядке. Вещь Зеина в «Д<ружбе> н<ародов>» решили заброковать. Вызвали его и в мое отсутствие (свалили все на отв. секретаря мол забыла отбить телеграмму) наспех устроили разгром. Огонь шел в основном по Зеину, но частью больно задел меня. Из прилагаемого заявления ты понимаешь насколько обоснованы предъявляемые мне упреки. Этот Яковлев толстый, постоянно потеющий и совершенно безграмотный еврей (Хольцман)⁸³<.> Демагог и скот. Я подал жалобу на секцию⁸⁴. Был разбор. Доклад делал С. Никитин⁸⁵, который дал очень высокую оценку моему переводу. Председательствовал С. Злобин⁸⁶. Он не пожелел эпитетав для этого прохвоста Хольцмана. Никитин хотел сам переговорить с Дружбой и редактировать перевод, но сказать об этом Зеину я уже не смог он уехал, не зайдя ко мне. Вот и вся история. Мне теперь на нее уже плевать, и коль скоро Зеин счел возможным поступить со мной столь нелояльно — уехать ничего не сказав, я уже ничем не интересуюсь но (и это главное) как обстоит дело с Казгослитом? Не будет ли мне пред<ъ>являть претензию на 25 %? Если верить Зеину то он взял все на себя — но я уж теперь не знаю как ему верить. Я пострадал на всю остальную сумму, но так рад избавиться, что готов плевать на все — только бы они меня оставили в покое. Если же с меня будут требовать аванс я пришлю им тот текст что у меня есть с отзывом о качестве перевода. Узнай милой друг о всем и напиши мне. Второе дело — я прислал Костиной очерк о Зенкове⁸⁷(он идет в «Дружбе <народов>») для радио. Там очень много новых неизданных материалов — не узнаешь ли его судьбу?! Написал страниц 200 новой повести о смутных 30х годах («Хранитель древности») но приходиться бросать ибо надо гнать Нуршаихова⁸⁸. Очень очень соболезную тебе — но что же делать работай хоть по 2 часа к юбилею не к юбилею, а она у тебя должна выдти хорошо. А хорошей вещи всегда юбилей. Я в этом убежден как и в твоих возможностях. Но пока. Ответь мне скорее, ибо ты пожалуй единственный кто может меня информировать.

Обнимаю и целую ручку твоей жене

P. S. И Лева⁸⁹ тоже был у меня и тоже уехал не попрощавшись и даже письма не прислал — как охомели люди

Обнимаю

<Ноябрь-декабрь 1961>

Дорогой Николай Иванович,

спасибо дорогой за письмо, но писать мне З. абсолютно безполезно<.> Я ему дал полную свободу рук («если ты считаешь что можешь пробить свою вещь в Москве делай с моим переводом что угодно, хоть дари его другому — я не в претензии<«>)<.> Он уехал не известив меня ни о чем и даже не поинтересовавшись собранием и решением секции — и тем пропустил последнюю реальную возможность. Тот кому предлагали мой перевод в качестве подстрочника (Самсония⁹⁰ — М. Никитин долго хохотал когда я сказал кому из<дательст>во «М<олодая>Г<вардия>» хочет поручит<ь> обработку) отказался, других я не знаю, но в Москве он не нашел никого. В общем я на сто процентов гарантирую — это дело дохлое, лучше чем роман есть его не сделаешь⁹¹. Надо либо печатать так, либо писать новый. Для меня это «ясно как простая гама»⁹². Теперь когда З. молчит, ибо я вынужден послать перевод из<дательст>ву, ибо безмолвно терять 75 % неполученных не хочу <—> чтоб с меня драли деньги за полтора года поистине каторжной и честной работы. Отзывы я сам еще не видел — только сговорился о них. Ведь я и не думал их брать, думая кончить все дело келейно — З. не захотел сам. Я, а нарваться на како<е>-нибудь очередное его хамство я не желаю, поэтому пусть он ищет переводчика (искренне желаю чтоб нашел, но не верю абсолютно, т. е. такого чтоб сделал а не просто взял деньги) а я постараюсь сделать так чтоб моя работа не была засчитана как мой долг. Вот и все. Коли будет у тебя деликатная возможность, скажи об моем намереньи З. Конечно отнюдь не от моего имени. Как получу отзывы — пошлю тебе. Теперь обо всем остальном. В «Д<ружбе >Н<ародов>» идет не повес<т>ь а именно та глава которую я прислал Костиной. Пока только она одна. Если пройдет⁹³ дам другие но опять таки из исторической части повести. Полностью я еще ее никому не давал. Большие отрывки я прочел Маркову⁹⁴ (читал с 2 часов до 9) С. Злобину⁹⁵, Е. Рыссу⁹⁶ С. Наровчатову⁹⁷ Ю. Казакову⁹⁸ Ю. Давыдову⁹⁹ Ю. Коренцу¹⁰⁰ и прочим моим личным друзьям — С. Марков тебе вероятно напишет о впечатлении. Все хвалят и <в> воздух чепчики бросают — но ведь дело идет об отрывках (хотя и занимающих примерно половины написанной I части) а вот как будет все в целом<?> Ведь смысл имеет только целое, и каждая вещь хороша как «единая и неделимая» а не собрание глав — это меня очень тревожит тем более что я хочу обнять необъятное — 38–39 год и усуней¹⁰¹, им<ена> Аврелиана и Сталина, Ничше¹⁰² и Маметову¹⁰³(как оказалось мать Ма<н>шук — призлобную стерву, которая в 38 году пыталась делать карьеру Землячки от НКВД¹⁰⁴)<.> С. Марков говорит что эта вещь куда лучше «Обезьяны»: это конечно минимум — каждая новая вещь должна (по идее) быть сильнее а не слабее предыдущ<е>й, но к сожалению и мин<и>мум этот и идея так плохо выполнимы на практике В общем посмотрим. За твое ходатайство перед Костиной — спасибо<,> деньги нужны как из ружья. На сих днях будет решаться вопрос о переиздании «Обезьяны»<,> она опять внесена (4 раз!) в план — вот если это выдет я спасенный человек, а если нет не знаю что и делать. Набирать поделочную работу значит — свою работу никогда не сделаешь и следовательно не вылезешь из той ямы где я сижу уже 2 года<,> сесть за свою… Надеялся на Зеина — и вот получил! Ну ладно что наводить тоску — будь что будет!

Обнимаю дорогой и целую ручку твоей жене

Пиши пожалуйста. Спасибо за все

Твой Юрий

<Декабрь 1962>

Дорогой старик,

сообщаю тебе что долетел целым и невредимым в твоем великолепном пальто которое в соединении со шляпой произвело целый фурор в Москве.

Скажи своей милой супруге что книга моя таки издана в «Польше» в серии «Biblioteka Powjzechna» — Małpolud przychodsi po swoja czaszke¹⁰⁵ — Марк Твен, Л Толстой Т. Манн j Dąbrowski — красота! Теперь просьба: коли что попадется в польской печати — прошу не упустить. Приехал ко мне режиссер Карпов¹⁰⁶ переделывать «Сказ»¹⁰⁷ — значит опять приходиться работать на чужого дядю Читал ли ты Иван Шухов в лагере?¹⁰⁸ Вещь конечно великолепная но как надоели эти Платоны Каратаевы! Действительно самый страшный зверь — заяц!

Как тебе понравился Трухин? Напиши старик и пришли сценарий со своими поправками. Страшно одолжишь.

Обнимаю

Твой Юрий

<Февраль-март 1963>

Дорогой друг,

только что прибыл из Голицыно, где пробыл 2 м<еся>ца и получил твою телеграмму. Прости ради Бога но сделать ничего не мог. В Москве был правда но на свою квартиру не заходил был у Муси¹⁰⁹ (— вызывали по междугороднему). Я сказал домашним что уезжаю в Ленинград и у меня жили два товарища лагерника. Как теперь быть с польтом? Послать ли авио? Или подождать оказии — (приедут в Москву киношники могу попрасить кого-нибудь.) Пиши или телеграфь.

Я окончил I книгу «Хранителя» перепечатал. Сдал в секцию. Теперь сижу на доделках (хочу выбросить около 75 стр. и заменить новыми)

Не попалось ли твоей жинке что-нибудь из отзывов поляков о моей книги¹¹⁰?! Целую ей ручку. Еще раз прости и не ругай. Польто твое — столь здорово меня выручившее в свое время — в полной сохранности.

Обнимаю

Юрий

<1 мая 1963>

Дорогой Николай Иванович,

очень рад был получить от тебя цедулю потому что ты мне не ответил на два письма. Я уже тебе писал что в неисполнении твоей телеграммы — я не виноват. Я ее получил через неделю — дней десять после отправления, ибо 2 месяца жил в Голицыно и домой не заезжал — (жил другой человек) а в тот период и вообще сидел и писал и не ходил даже гулять по поселку. Прочитав твое письмо я сейчас же писменно запросил тебя высылать ли сразу же иль подождать оказии (один я этого сделать не мог и поэтому дал соответствующую инструкцию и оставил простыню деньги и адрес моей хозяйки, а сам уехал опять) — ты не ответил. Теперь очевидно та срочность о которой ты телеграфировал прошла и я ее либо привезу сам либо пришлю с Карповом¹¹¹. Во всяком случае, дорогой мой, очень чувствую неудобство которое я тебе бессознательно причинил — но клянусь тебе что все было полностью так как я здесь написал. Ничего от лукавого. Ты меня очень выручил и я бы никак не хотел чтоб ты из этого имел неудобство свыше того которое товарищ испытывает от того что делает услугу другому товарищу. (Кажется все это в высшей степени не складно но пишу 1 мая и посему четче выразиться не в состоянии). Значит мы скоро увидимся?! Это здорово! И книгу ты тоже кончил? Это еще здоровее. Я тоже кончил первую книгу романа (всех должно быть три¹¹²) 500 страниц — что получилось — не вѣм. Кажется что то и как то тем не менее получилось. Шухов¹¹³ мне прислал телеграму чтоб я выслал рукопись. Но у меня она сейчас только одна и я жду что скажут рецензенты. Пока все хвалят но, но, но… И тема и обхват ее и манера — кажется свыше возможностей республиканского журнала и я по совести не знаю стоит ли «Простору» связываться. Вот приедешь поговорим. Не встречала ли твоя жинка отзывы насчет «Обезьяны» в польских газетах? Издатель¹¹⁴ пишет что все хвалят, но конкретно я ничего не знаю? Целую ее ручки.

Пиши дорогой

Твой Юрий

<1963>

Дорогой Николай Иванович,

только что приехал из Малеевки, и нашел твою книгу и надпись на ней — спасибо дорогой. Очень очень ценю. Сейчас сажусь читать. Как-то так нехорошо вышло что мы разминулись в Москве и в А<лма>/а<те>. Я уезжал на другой день и все ждал звонка от… от… (вот забыл фамилию, от той литеротуроедки что ходила тебя встречать) она мне не позвонила и я подумал что тебе не до гостей. Но теперь о себе? «Жив здоров комиссар Петров»¹¹⁵ собираюсь в Голицыно да денег нет. Буду строгать вторую часть «Хр<анителя древностей>» — которая написано вчерне и требует не менее года усиленной работы и тверезости. Вот когда мне пригодиться ментализм!! ¹¹⁶Спасибо что научил! Получил ли ты письмо от Штильмарка?!¹¹⁷Он мне звонил и спрашивал о тебе. Я сказал — что знал. Ему очень понравилась твоя «Гибель»¹¹⁸. Парень он как будто ничего себе — но верткий и прыткий. Впрочем все калькутисты таковы¹¹⁹.

«Хр<анитель древностей>» сдан в набор. — Две мои неизданные повести о Шекспире — ушли в Италию¹²⁰ с правом первого опубликованья из<дательство>м «Рацциоли»¹²¹. Посмотрим что я от того и этого буду иметь. Надеюсь летом увидеться. Привет и паклон супруге. Целую уже ручку

Обнимаю

Юрий

4 марта 1967

Дорогой Юра!

Твой товарищ, которого вместе с тобой фотографировала возле бассейнов Юзефа Ивановна⁸², вчера позвонил по <нрзб> телефону, передал от тебя привет и осведомился, получил ли я твой роман. Я тебе сразу отправил открытку и поздравил тебя. «Хранителя древностей» мы приобрели еще в Москве, книжка была, что называется, «тепленькая», ее привезли в магазин¹²². Хотел тебя повидать, звонил по телефону И–1–81–15. Никто не ответил. Решил, что ты в отъезде. А очень хотелось с тобой встретиться и поговорить, потому что я тебя очень люблю и как человека и высокоталантливого писателя. «Хранитель древностей» — это вещь, которая останется в веках, как великолепный памятник эпохи. Доходят слухи, что «Хранитель древностей» пользуется огромным успехом в Италии¹²³ и других странах. Мы послали книжку знакомой художнице, она восприняла ее как гимн Алма-Ате. Издательство дало по моему очень хороший твой портрет.

У меня дела скучные. Роман «Семнадцатый год»¹²⁴ я написал наполовину. Материал очень интересный, но есть опасение, что это не то, что сейчас требуется. И руки опустились. Переключился на «Каширскую легенду» — достоверное повествование о моих современниках¹²⁵. Редакция издательства сразу ухватилась, но… поскольку в легенде фигурирует Ленин, немедленно отправило в Институт марксизма-ленинизма для аппробации. Вот уже идет второй месяц, а ответа нет никакого.

Юзефа Ивановна 18 суток лежит в постели — спазм сосудов головного мозга. Временно отнялась правая рука и стал заплетаться язык. Врачи сняли эти явления, но кровяное давление высокое. Так что я сейчас выступаю в роли кухонного мужика, санитара и пр.

Сейчас, когда ты стал знаменитостью и перестал мне писать — я не в обиде. Так и положено в литературном мире. Но тем не менее я тебя обнимаю и желаю новых заслуженных успехов. Жена шлет привет

Н. Анов

Письмо Ю. Домбровского Н. Мандельштам¹²⁶

<11 декабря 1966>

Дорогая Надежда Яковлевна,

от всего-всего сердца прошу <у> Вас прощение за тот непонятный инцидент что произошел на выставки П. Я отлично видел Вас, но <не> поздаровался п<отому> ч<то> думал: Вы только что пришли, и я вот покончу с Ж<аном> К<аталой>¹²⁷ и приду к Вам. Его здесь не особенно любят и потому я не хотел соединять компании. А все оказалось наоборот — Вы уходили, а К<атала> приходил (Кстати он сказал что его перевод «Хр<анителя древностей>» идет не только в из<дательст>ве «Plon»¹²⁸ но и в журнале Сартара¹²⁹ и с этого м<есяца> об этом и был разговор) Простите меня дурака ради всего святого. Я на тысячу Ж<анов> К<аталов> не променял <бы> жену О. Э. и в особенности если эта Н. Я. Прочел воспоминания Л. А.¹³⁰блеск! Так что прочтите. Поздравляю с новой порцией О. Э.¹³¹

<нрзб> Ю

1. Писать в стол Домбровский умел и не боялся; к тому же в тот период в плане публикаций он чувствовал себя как никогда свободно — его печатали. Причина все-таки была в переводах казахских авторов, которые отнимали время от своего.[↩]
2. Все письма публикуются впервые, за исключением письма А. Жов­тису. Правда, и оно до этого печаталось не полностью, а в сокращенном варианте.[↩]
3. В то же время из первого романа «Державин» («Казахское государственное издательство художественной литературы», 1939) в поздних изданиях эпиграф («Потомство — строгий судия…») почему-то исчез.[↩]
4. В неполном виде письмо публиковалось в воспоминаниях Жовтиса в журнале «Нева» в 1990 году: [Жовтис 1990: 176–177]. Целиком публикуется впервые по [Домбровский 1955: 14–15 об.].[↩]
5. Александр Лазаревич Жовтис (1923–1999) — литературовед, переводчик корейской классической поэзии, доктор филологических наук. С Жовтисом Домбровский познакомился в середине 1940-х, дружбу и контакт с ним он поддерживал вплоть до самой смерти. В 1980–1990-е Жовтис, тесно общаясь со вдовой писателя, публиковал статьи и воспоминания, посвященные Домбровскому.[↩]
6. Письмо, очевидно, было получено после 12 мая, то есть после дня рождения Домбровского.[↩]
7. Сергей Сергеевич Наровчатов (1919–1981) — поэт, критик, журналист, кандидат филологических наук. С 1971 года секретарь Союза писателей СССР и одновременно первый секретарь его московского отделения. Был также членом Московского горкома КПСС и депутатом Верховного совета РСФСР. В 1974–1981 годах возглавлял журнал «Новый мир».[↩]
8. »Алма-атинская повесть» — первое, изначальное название «Хранителя древностей».[↩]
9. В 1938–1939 годах Домбровский, как и главный герой его романа Георгий Зыбин, работал старшим научным сотрудником в Центральном музее Казахстана. Участвовал в раскопках, в том числе был их руководителем. Позднее он писал, что «открыл древний город» [Домбровский 1944: 1 об.]; судя по всему, речь о древнем Алмату (Алматы, Алмалык) — средневековом городе, существовавшем в Х–ХIV веках на месте современной Алма-Аты [Алмату 2022]. И раскопки, и город упоминаются в романе.Один из первых исследователей биографии писателя — журналист Аркадий Арцишевский — также предполагал, что речь могла идти о Талгарском городище, что кажется менее вероятным [Арцишевский 1990а]. Во-первых, поселение это было известно и посещалось учеными еще со второй половины XIX века, во-вторых, раскопки здесь стали проводиться с начала 1920-х годов. А кроме того, в романе называются конкретные места, связанные с раскопками. К станице Талгар (сейчас это город), которая получила свое название, видимо, от городища, они не относятся.[↩]

10. О 1949 годе Домбровский так и не написал. В книги дилогии («Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей») вошли главным образом события 1938–1939 годов.

    1949 год связан с четвертым арестом писателя, который произошел в ночь на 30 марта. Четвертое дело было состряпано литературоведами в погонах в период усиления репрессий и начала кампании по борьбе с космополитами и «иностранщиной». Домбровский тогда работал над антиамериканским романом «Дрогнувшая ночь». В итоге ему были приписаны слова и мысли его героя о поражении СССР в гипотетической войне с Америкой. Приговор — десять лет лагерей, и тогда же он был вторично исключен из Союза писателей. Роман остался неоконченным, а в поздние годы его рукопись была утеряна [Дуардович 2019; 2021b].

    [↩]

11. Сергей Николаевич Марков (1906–1979) — поэт, прозаик, историк, путешественник, этнограф и журналист. Автор повестей и романов о Миклухо-Маклае, Пржевальском, Загоскине и др. На протяжении жизни был активным собирателем и исследователем материалов о русских мореплавателях и землепроходцах.[↩]
12. Зеин Жунусбекович Шашкин (1912–1966) — казахский писатель, драматург, врач. Автор романа «Доктор Дарханов».[↩]
13. »Земной круг. Книга о землепроходцах и мореходах» впервые вышла в 1966 году в издательстве «Советский писатель».[↩]
14. »Своей ученицей» Домбровский называл Г. Плотникову, жену Жов­тиса. В 1946–1947 годах она была слушательницей его специального курса по Шекспиру, когда он преподавал в Русском театре драмы в Алма-Ате. В той же студии преподавал тогда и Жовтис: «Ю. О. спустя годы утверждал, что именно он познакомил меня «со своей ученицей»» [Жовтис 1990: 171].[↩]
15.  Домбровский, судя по всему, рассказывал Маркову миф о своем происхождении от польских цыган и о прадеде, который был сослан в Сибирь за участие в Польском восстании 1863–1864 годов (якобы тот был ремонтером у повстанцев — поставлял им лошадей). В действительности же прадед писателя Янкель Шевелич Домбровский был из литовских евреев. Его правда сослали в Сибирь, однако не в 1863 году [Домбровский 1977: 190], а за тридцать лет до этого — в 1833-м, и не за участие в восстании, а за бродяжничество: «…за самовольную отлучку за границу и тайный возврат в Империю» [Ж. Домбровская, В. Домбровский 2022]. Впоследствии Янкель Шевелич станет Яковом Савельевичем — магнатом и крупным промышленником в Иркутске, купцом 1-й гильдии, меценатом, а также создателем иркутской еврейской общины.[↩]
16. Кружало — кабак, зернь метать — играть в кости.[↩]
17. Гашник — пояс, кармазинный — красного сукна, аракчин — тюбетейка.[↩]
18. Скудельный дом — морг. Здесь — кардиологический санаторий.[↩]
19. Под «ногаями» имеется в виду Ногайская Орда, появившаяся в результате распада Золотой Орды и занимавшая довольно обширные территории современной России и Казахстана. Точно выяснить, куда именно поехал Шашкин, не удалось. Учитывая, что речь идет о лечебных источниках, подразумевается, скорее всего, юг России.[↩]
20. Скудельница — кладбище или общая могила для тех, за чье погребение было некому заплатить. «Скудельницей бесовской» Домбровский, очевидно, называет санаторий, а сама игра этих слов характеризует курорт как место соблазна и греха, что автор расшифровывает уже в следующем предложении.[↩]
21. Домбровский обозначил дату кириллическими буквами в двух системах летоисчисления — от сотворения мира и от Рождества Христова: 7467 и 1958 год, 22 апреля. При этом, если перевести год византийской эры в нашу эру, получается 1959 год, а не 1958-й (соответствует 7466 году). Это обычная погрешность в русских летописях (1 год), связанная с существованием на Руси разных календарных стилей. При принятии христианства славяне сохранили древнее начало года в марте, в то время как в Византии год начинался в сентябре, — соответственно, был мартовский стиль и сентябрьский. Домбровский использовал мартовский. Например, 1 марта (14 марта по юлианскому календарю) 2022 года наступил 7531 год. Вычитаем 7467. Получается, письмо Маркову было написано 64 года назад, то есть все правильно, в 1958-м. При этом Домбровский использовал старое N-образное начертание буквы Н и Н-образную букву И.[↩]
22. Таким образом, мы можем уточнить дату: оказывается, Домбровский писал «Хранителя древностей» еще в конце 1950-х годов. Очевидно, к 1961 году у него уже был рабочий черновик первой части романа.[↩]
23. Оригиналы писем Варшавского см.: [Варшавский 1957–1961: 2–3]; оригиналы писем Домбровского см.: [Домбровский 1950–1961: 1–36 об.]. Лев Игнатьевич Варшавский (1904–1967) — литературный и театральный критик, сценарист, историк, журналист. Был секретарем Карла Радека. В 1938 году был арестован и в 1939-м выслан в Алма-Ату. Вторично пострадал, подвергшись притеснениям, в 1948 году — в связи с началом кампании против космополитов; в течение долгого времени оставался без работы. С 1958 года и до конца жизни руководил сценарной мастерской на киностудии «Казахфильм». [↩]
24. Возможно, это И. И. Щеглов (годы жизни неизвестны) — заместитель председателя секции кинодраматургии Оргкомитета Союза работников кинематографии СССР.[↩]
25. В сентябре 1961 года в «Известиях» была опубликована статья «Два арбуза в одной руке» с критикой «Казахфильма» и нападками на Шакена Кенжетаевича Айманова (1914–1970) — актера, исполнителя роли Джамбула в одноименном фильме, сценариста и режиссера, который одновременно был руководителем киностудии. Автор статьи упрекает Айманова за стремление вопреки восточной мудрости совмещать разные виды деятельности — быть руководителем, но в то же время оставаться и художником, ведь это все равно что «пытаться удержать два арбуза в одной руке». Отсюда неизбежная халтура, провалы и неудачи, которых Айманов, «спасая» и выпуская слабые фильмы за государственный счет, не хочет замечать. Именно Айманов в 1958 году дал Варшавскому работу в студии. Автор также пишет, что настоящих писателей «Казахфильм» отпугивает принудительным соавторством и поэтому их нет среди авторов сценариев. В качестве примера — сценарий комедии о народном мудреце, шутнике и правдолюбе «Алдар Косе», написанный Аймановым (он же выступил режиссером картины) совместно с Варшавским. О самом Варшавском в статье сказано, что он не знаток фольклора, а в литературе человек случайный [Байдерин 1961].[↩]
26. В ответном утешающем и негодующем письме Домбровский писал Варшавскому, предполагая вступиться за него перед вышестоящими: «В<аршавский> сорок лет живет исключительно литературой казахский фольклер знает хорошо: среди нескольких написанных им книг имеется одна (написана в соавторстве с мин. культуры Каз. ССР) посвященная искусству Казахстана. Раздел о фольклере в ней принадлежит всецело В<аршавскому>. (Но впрочем Вы и сами вероятно догадываетесь какая доля авторства принадлежит в этой книге министру и какая литератору)» [Домбровский 1950–1961: 36].[↩]
27. Варшавский, конечно, имел в виду — в последние месяцы жизни. Стихотворение «Видно, так заведено навеки…» было написано Есениным 14 июля 1925 года. Последним же стихотворением поэта стало, как известно, «До свиданья, друг мой, до свиданья…».[↩]

28. Вполне вероятно, речь о совместном написании сценария.

    Мир кино, как и мир театра, привлекал Домбровского. Свой писательский путь в 1930-х он начинал не только как автор литературоведческих статей, но и как кинокритик. Можно сказать, в том числе за кинокритику он был репрессирован в конце 1940-х: одно из обвинений в деле 1949 года относится к неодобрительному его отзыву о ярком произведении отечественной сталинианы – фильме «Клятва», вышедшем на экраны в 1946 году.

    Из показаний писателя Ивана Шухова (см. прим. 55, с. 273): «Как-то у нас с ним зашел разговор о кинофильме «Клятва», он мне заявил, что не видел этот фильм и не желает его видеть. Здесь же он назвал этот фильм конъюнктурным» [Уголовное… 1949: I, 179].

    Везде пишут, говоря о позднем московском периоде жизни Домбровского, что он был вынужден зарабатывать переводами казахских авторов и написанием отзывов на тексты для «Нового мира», однако нигде не говорится о его работе в качестве редактора сценариев, их рецензента, а иногда и автора сценариев, выходивших под чужими именами. Эта тема в переписке с Варшавским и друзьями возникает постоянно: «Я два раза прочел сценарий Есенберлина и вот что могу сказать…» [Домбровский 1950–1961: 30].

    Писал Домбровский и собственные сценарии, правда, без особого успеха, не считая детективного фильма «Шествие золотых зверей», над сценарием к которому он работал совместно с Тео­дором Вульфовичем (последний был также режиссером фильма). В основе «Шествия…» одна из сюжетных линий «Факультета ненужных вещей» — украденное археологическое золото. На фоне романа «Шествие…» оказалось посредственным, сам писатель был им недоволен: «Как позднее сказал Юрий Осипович: «Ну, что ж — за что боролся, на то и напоролся, — получается сильно разбавленный нашим кинематографом Домбровский…»» [Вульфович 1992: 226]. Фильм, как и роман, появился незадолго до смерти писателя в 1978 году. Несмотря на неудачу с «Шествием…», Домбровский все-таки успел главное — и фильм посмотреть, и книгу в руках подержать.

    [↩]

29. Из триптиха Саши Черного «В немецкой Мекке», стихотворение первое — «Дом Шиллера»:

    Дочь привратницы с ужасною экземой

    Ходит следом, улыбаясь, как Пьеро.

    Над какою новою поэмой

    Брошено его гусиное перо?

    [↩]

30. В конце 1950-х — начале 1960-х Домбровский писал историческую повесть «Бронзовые петухи Бенина» [Морозов 2019: 74], действие которой происходит в XIX веке в Бенине (Королевстве Бенин) — государстве, находившемся на территории нынешней Нигерии и прекратившем свое существование в результате английской военной экспансии. Конкретно же в основе сюжета была история захвата и разграбления столицы королевства Бенин-Сити во время карательной экспедиции англичан в 1897 году. Многие культурные ценности пострадали и были утрачены — украдены и вывезены в Европу — либо погублены. Из письма Домбровского художнику Валентину Антощенко-Оленеву (см. прим. 21, с. 256) от 13 февраля 1958 года: «Пишу повесть, которую предложу тебе иллюстрировать — это об искусстве Бенина и его разгроме англичанами в 1897 году. Словом об Африке и негритянском искусстве (посмотри коли запамятовал Б<ольшую> С<оветскую> Э<нциклопедию> «Бенин»)» [Домбровский 1957–1959: 7 об.].

    Из письма Антонину Ладинскому от 16 марта 1958 года: «Сейчас опять получил огромную рукопись — этакого машинописного левиафана — роман о целине и поэтому буду сидеть дома (скорее всего, переводить очередного казахского писателя. — И. Д.). Свою повесть пришлось бросить — я писал о Бенине — не располагаете ли Вы об нем какой-нибудь долей сведений?» [Домбровский 1957–1958: 10–10 об.].

    Повесть не была окончена. Ее идея, вполне вероятно, далее могла превратиться в совместный с Варшавским сценарий — об этой «многофигурной композиции» тот, возможно, и говорит Домбровскому. В ответном письме, которое следует ниже, Домбровский также упоминает повесть и сообщает о готовности к одновременной работе над ней (сценарием?) и над «Хранителем древностей».

    Наконец, сама тема была актуальна на фоне мировых событий (Суэцкий кризис), связанных с деколонизацией и распадом двух крупнейших империй на переломе 1950–1960-х — английской и французской.[↩]

31. Из стихотворения А. Вертинского «Лиловый негр».[↩]
32. Муся Желтова (годы жизни неизвестны) — буфетчица ресторана Центрального дома литераторов, бывшая с Домбровским в близких отношениях в то время (во второй половине 1950-х и начале 1960-х). Д. Портнова, племянница писателя, вспоминает: «Она бывала в нашем доме, была знакома с мамой и очень ей симпатична. Добропорядочная, скромная, милая. Ну что еще надо?! От Артема я знала, что Юрий «отбил» Мусю у Михаила Светлова» [Портнова 2017: 97]. В личной переписке с автором настоящей публикации и комментариев Портнова также добавила, что Домбровский нещадно трепал Желтовой нервы (собственно, как и всем своим женщинам. — И. Д.), а она терпела и любила его. При этом мать писателя возлагала надежды на ее терпение и благотворное влияние на сына [Портнова 2021].

    Информация о романе Желтовой со Светловым косвенно подтверждается в воспоминаниях писательницы и сценаристки Ирины Ракши: «Когда Михаил Аркадьевич получал гонорары, бывал бесконечно щедр. А когда денег не оставалось, без стесненья занимал у коллег-поэтов. Занять трешку на коньяк — было святое дело. И в ресторане ЦДЛ поесть-попить в долг было запросто. Он почти у всех наших официанток бывал в долгу. Они все его обожали. И Белла. И особенно Муся, безнадежно-влюбленная в него мощная душенька, жившая на Никитской неподалеку от ЦДЛ. (Она частенько его пьяненького буквально на себе домой доставляла. К нему или к себе)» [Ракша 2016].

    И снова Портнова: «Хорошо, что есть Муся, чудесная, милая, скромная и заботливая подруга. Она, правда, живет с мамой, но и Юре уделяет достаточно времени и заботы. Она и помоет, и согреет, и накормит» [Портнова 2017: 100].

    Таким образом, Желтова была одной из тех героических женщин-спасательниц, воплощавших некрасовский идеал и буквально притягивавших мужчин вроде Светлова или Домбровского. К сожалению, роль таких спасательниц, как и вообще других женщин, в судьбе писателя долгое время оставалась неизвестной — о них не спрашивали, ими не интересовались, а вдова о них молчала или говорила неохотно. Другие любовные сюжеты Домбровского до сих пор скрываются где-то глубоко в подвалах его жизни. Остается надеяться, что со временем они будут извлечены оттуда и раскрыты. Уже есть положительные примеры таких публикаций, например те же воспоминания Д. Портновой [Портнова 2017].[↩]

33. Эренбург высоко оценил знание Европы и европейской жизни в романе Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом»: «…в романе, действие которого происходит в маленькой неназванной стране, оккупированной гитлеровцами, — не то в Бельгии, не то в Люксембурге, проникновение автора в европейскую жизнь полнейшее, словно писатель жил там десятки лет; отмечено таким знатоком темы, как Илья Эренбург» [Косенко 2004: 76].[↩]
34. Скорее всего, имеется в виду Сабит Муканович Муканов (1900–1973) — казахский писатель, поэт, литературовед, академик и общественный деятель. Автор романа «Сырдарья» и других.[↩]
35. Денег нет (каз.).[↩]
36. Даты в переписке Домбровского и Варшавского здесь и далее не указаны, поэтому даются лишь приблизительные. Домбровский вообще не был четок в датах и обычно не ставил их в письмах. С другими адресатами в настоящей публикации та же история.[↩]
37. Без денег (каз.).[↩]

38. Домбровский, возможно, читал в одном из старых переводов, например в переводе А. Месковского:

    Король. Как живет наш сын, Гамлет?

    Гамлет. О, превосходно! Питаюсь от стола хамелеона: воздухом да обещаниями. Каплунов так не откормите![↩]

39. См. прим. 8, с. 246.[↩]
40. Домбровский переводил роман Зеина Шашкина «Темиртау», вышедший на казахском языке в 1960 году. Идея романа, скорее всего, родилась в связи с массовыми беспорядками в городе Темиртау в 1959 году при строительстве металлургического завода. Роман был посвящен металлургам.[↩]
41. Еще одно подтверждение, что к моменту знакомства с Кларой Турумовой в 1960 году Домбровский уже писал «Хранителя…», который тогда назывался, напомним, «Алма-атинской повестью».[↩]
42. До середины 1960-х у Домбровского были разные женщины. Все это были временные отношения и параллельные связи, которые тянулись с перерывами и развивались иногда одновременно. Но если выделять каких-то женщин, то, конечно, в первую очередь это уже упомянутая Муся Желтова. Второй была Галина Андре­ева (годы жизни неизвестны), о ней также мы знаем немногое. Например, что она работала в журнале «Дружба народов», с которым Домбровский тогда активно сотрудничал, а еще — что она была замужем и у нее был сын [Портнова 2017: 99]. Впрочем, аналогичная ситуация с теми, кто «целует пальцы», была и ранее — в 1940-х: «Юрочка, вы же талантливы! Не­обыкновенно талантливы! Но вы негодяй! Ах-ах-ах, какой негодяй <…> Вы что — Казанова? Тратите время на баб, когда еще столько не написано!» [Енисеева 1992: 453].

    Что же касается Клары Турумовой, то в течение семи лет, начиная с их встречи летом 1960 года и по 1967-й, она была только Детенышем, как называл ее Домбровский [Рюрикова, Турумова-Домбровская 2001]. Понимая и разницу в возрасте, и сложность своего характера, свои привычки, писатель не спешил с новыми отношениями, к тому же параллельно у него еще были неоконченные другие – с той же Мусей Желтовой. Турумова жила в Алма-Ате, а он в Москве, иногда он приезжал, но в основном они переписывались [Рюрикова, Турумова-Домбровская 2001].[↩]

43. Любовь Александровна Смолянинова (годы жизни неизвестны) — жена Л. Варшавского, актриса и журналист; Людмила Филипповна Енисеева-Варшавская (1940–2015) — дочь Л. Варшавского и Л. Смоляниновой, журналист, культуролог, сценарист. (При рождении получила чужую фамилию и чужое отчество — была записана на имя друга семьи Филиппа Енисеева, погибшего на фронте в 1942-м. Находясь в высылке и ожидая нового ареста, Л. Варшавский опасался последствий для дочери.)[↩]
44. Валентин Иосифович Антощенко-Оленев (1900–1984) — художник-график, заслуженный деятель искусств Казахской ССР (1965). В 1938 году был арестован, отбывал наказание на Колыме, в Магадане. Был другом Домбровского и также состоял с ним в переписке. Домбровский предлагал ему иллюстрировать роман «Обезьяна приходит за своим черепом», однако не сложилось. Роман был впервые издан в «Советском писателе» в 1959 году [Домбровский 1957–1959: 1–8; Антощенко-Оленев 1957–1961: 4].[↩]
45. То есть работа над повестью «Бронзовые петухи Бенина», см. прим. 7, с. 253–254.[↩]
46. Шекспировские новеллы Домбровского, которые он писал параллельно с «Обезьяной…» еще в 1940-х и продолжил в 1950-е, вышли отдельной книгой «Смуглая леди» в издательстве «Советский писатель» в 1969 году.[↩]
47. Александр Абрамович Аникст (1910–1988) — литературовед, крупный шекспировед, кандидат филологических наук, доктор искусствоведения, председатель Шекспировской комиссии АН СССР. В 1964 году в серии «Жизнь замечательных людей» вышла его биография Шекспира.

    Из рецензии Аникста на книгу «Смуглая леди»: Надо отдать должное Ю. Домбровскому — с фактической стороной биографии Шекспира он знаком не хуже любого шекспироведа <…> В трагическом Шекспире, изображенном Ю. Домбровским, больше достоверности, чем в иных радужных портретах великого драматурга. Этот Шекспир и ошибался, и знал неудачи, и запутывался в жизненных обстоятельствах безвыходно и безнадежно. В этом отношении Ю. Домбровский смыкается с общей тенденцией толкования личности Шекспира, утвердившейся в наш век. Нынешние биографы и авторы романизированных биографий стремятся разрушить иконописный лик Шекспира, созданный викторианскими биографами в XIX веке, придававшими Шекспиру благообразие и величавость, подобавшие, по их мнению, национальному герою. Как изображает Ю. Домбровский, благополучие у Шекспира было — и лучший дом в Стратфорде, даже два, и деньги, — а душевного благополучия — никакого <…> Книга написана с любовью к Шекспиру, с глубоким уважением к нему, с желанием понять его сложную жизнь как человека и художника [Аникст 1971: 253–255].

    [↩]

48. Мемуары И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», публиковавшиеся частями в «Новом мире» с начала 1960-х годов, а затем выходившие отдельно и в собрании сочинений, были культовыми для своего времени — новое поколение интеллигенции росло и воспитывалось с этой книгой, хотя первоначально она печаталась в сильно урезанном подцензурном варианте, а в полном виде появилась лишь в 1990 году (трехтомник в издательстве «Советский писатель»).[↩]
49. Владимир Дмитриевич Дудинцев (1918–1998) — писатель, автор романа «Не хлебом единым». Был одним из друзей Домбровского. «Культура Казахстана была для Домбровского родной, и он щедро делился ею со своими московскими друзьями. Он настойчиво тянул в Алма-Ату Юрия Казакова, с которым был очень дружен, и во многом способствовал тому, что тот взялся за оказавшийся таким удачным перевод «Крови и пота» Нурпеисова. Помню, с каким удовольствием и хозяйским гостеприимством «угощал» Юрий Осипович Алма-Атой приехавшего на несколько дней Владимира Дудинцева, который был тогда в многолетней опале за роман «Не хлебом единым»» [Косенко 2004: 77].[↩]
50. Этой вожделенной книжкой было первое посмертное издание стихов Цветаевой «Избранное», увидевшее свет в СССР в 1961 году.[↩]
51. Уезжая из Алма-Аты, Домбровский, видимо, оставлял своих животных друзьям. В основном это были кошки, которых он любил — не мог пройти мимо, увидев на улице очередную пушистую бродяжку.[↩]
52. Домбровский был высокого роста — выше 180 см. [Уголовное… 1949: I, 6 об.].[↩]
53. 16 июля 1937 года Домбровский опубликовал в «Казахстанской правде» статью «Книжные богатства Казахстана», посвящен­ную алма-атинской Государственной публичной библиотеке имени А. С. Пушкина, ныне отбросившей имя великого поэта и пере­именованной в Национальную библиотеку Республики Казахстан. В статье Домбровский указал на проблему с иностранным отделом, где хранились редчайшие книги XVI–XVIII веков, до которых, однако, никому не было дела, — «отдел находился в полной заброшенности». Зато активно развивался отдел, связанный с Казахстаном и историей Средней Азии. Указав, по сути, на слепой и невежественный приоритет всего национального над общемировым, европейским и русским, Домбровский, конечно же, вызвал скандал. История с этой статьей и скандалом затем попала в роман [Домбровский 1993; Турумова-Домбровская 1993b: 377]:

    — Ну, обиделась на тебя эта Аюпова, — сказал он с легким раздражением. — Что ты там пишешь о недостатках библиотеки? То тебе нехорошо, это тебе нехорошо, потом какую-то сотрудницу, которая тебе все эти недостатки показывает, выдумал. А там такой никогда и не было. Ну а водил тебя по библиотеке Корнилов (еще одно альтер эго писателя, помимо главного героя Георгия Зыбина. — И. Д.). Так Аюпова на него и налетела: «Как вы смели?» Он ей: «Да вы ведь сами меня к нему приставили!» — «Как я вас приставила? Что вы на меня как на мертвую валите!» Он ей тоже чего-то хорошее сказал… Ну и пошло! Короче говоря, он уже подал заявление об уходе («Хранитель древностей»).

    [↩]

54. О Маметовой сохранилось мало сведений, поэтому соотнести ее с тем или иным женским персонажем довольно трудно. Однако она известна как родная тетя и приемная мать Маншук (настоящее имя — Мансия) Жиенгалиевны Маметовой (1922–1943) — пулеметчицы, старшего сержанта, первой казахской женщины, удостоенной звания Героя Советского Союза. В газете «Североморская правда» в маленькой заметке «Мать героини» о ней говорится: Амина Сулеймановна Маметова в первые годы после революции учила в ликбезе скотоводов читать и писать, участвовала в организации первых комсомольских ячеек. Советская власть открыла ей двери рабфака, а потом университета и аспирантуры. Полвека отдано преподавательской работе. И учит Маметова молодежь прежде всего горячей любви к Родине, к Советской власти, открывшей народу путь к счастью. Дочь Маметовой перенимала от родителей их лучшие качества. Маншук заслушивалась воспоминаниями отца о воинах прославленной Чапаевской дивизии, в которой он служил в годы гражданской войны. Маншук жила в атмосфере подвига. И сама совершила его. В октябре 1943 года старший сержант Маметова до последнего дыхания отбивала атаки гитлеровцев, пытавшихся овладеть высотой, где был установлен ее пулемет. Взять высоту фашистам не удалось [Мать… 1977].

    [↩]

55. Судя по всему, это Николай Александрович Верховский (1902–1969) — публицист, редактор. В 1933–1937 годах главный редактор «Казахстанской правды». В 1937 году был арестован, в 1940-м приговорен к 8 годам лагерей и отправлен на Колыму. Автор очерков о целине, публиковавшихся в «Новом мире», «Сибирских огнях» и другой периодике.

    …Вечером в музей позвонили из редакции и попросили меня немедленно прийти в кабинет редактора. Я вошел и только что отворил дверь, как сразу увидел Аюпову. Она сидела в кресле нога на ногу и курила. На ней был ее постоянный черный костюм, та же юбка, похожая на брюки. На всю жизнь я запомнил ее узкое, прокуренное, желтое лицо, тонкие губы и жест — резкий, порывистый, отточенный, с которым она, далеко отставив острый локоть, выхватывала папиросу и, бросив что-то, снова закусывала ее. На протяжении разговора папироса эта все время гасла, и Аюпова, обдирая коробку, шумно чиркала спичками, ломала их и кидала прямо на стол.

    Когда я вошел, она взглянула на меня и сразу же отвернулась.

    — Ну, — сказал редактор обрадованно, — проходите, садитесь. Вы знакомы?

    — Да, — ответил я, проходя и садясь. — Мы знакомы.

    <…> Был он невысокого роста, плотный, смуглый, с круглым лицом и короткими мягкими висячими усами. И поэтому выглядел добрым и хитрым.

    — Тут товарищ Аюпова недовольна нашей статьей, — продолжал он, смотря мне в лицо умными, смеющимися глазами, — напутали мы там много, заострили внимание не на том, на чем нужно. О редкостях расписали много, а работа коллектива библиотеки осталась в стороне («Хранитель древностей»). [↩]

56. Жақсы — хорошо (каз.).[↩]
57. Возможно, Н. Анов. См. о нем в примечаниях к следующей группе писем.[↩]
58. »Искусство кино» — журнал, посвященный кинематографу. Издается с 1931 года по настоящий день. К сожалению, не удалось выяснить подробности сотрудничества писателя с журналом. В частности, поиск публикаций в подшивках не дал результатов, в том числе по известным псевдонимам: А. Юрченко, Ю. Д., Ю. Юрьев.[↩]
59. Оригиналы писем см.: [Анов, Домбровский 1962–1967: 1–31].

    Николай Иванович Анов (1891–1980) – писатель, автор романов «Пропавший брат», «Ак-Мечеть», «Юность моя» и других. Переводчик казахских народных сказок и четвертой книги эпопеи М. Ауэзова «Путь Абая». В своих воспоминаниях «На литературных перекрестках» создал яркие портреты современников, в числе которых М. Горький, П. Бажов, А. Фадеев и М. Ауэзов.[↩]

60. Анов в письме Домбровского сам указал 1962 год. Судя по всему, здесь ошибка, и письмо на самом деле относится к 1961 году, ведь речь идет о событиях, которые еще не произошли. В этом и в следующем письмах Домбровский говорит о договоре с «Советским писателем» на издание романа «Обезьяна приходит за своим черепом», согласно которому права издательства на книгу истекают 27 (28?) ноября 1961 года.[↩]
61. См. прим. 9 (с. 254) и 19 (с. 255).[↩]
62. Видимо, речь о Сергее Маркове.[↩]
63. Лагерный опыт напомнил о себе знанием языка «кромешного мира»: «Рóманы писать (иронич.) — вести следствие по вымышленному обвинению, уснащая его множеством фантастических деталей» [Городин 2021: 208].[↩]
64. Андрей Павлович Зенков (1863–1936) — архитектор. Жил и работал в Алма-Ате (до 1921 года — город Верный). Один из основоположников сейсмостойкого строительства. Так, Вознесенский собор в Алма-Ате выстоял при сильнейшем землетрясении 1911 года, как и другие построенные им здания. Впоследствии участвовал в восстановлении города и застройке его центра. Строил также и в Киргизии, в Бишкеке.

    Так через несколько часов после того, как я спрыгнул со ступенек вагона на алма-атинскую землю, пришлось мне услышать от первого же встретившегося мне старого казаха это имя. «Андрей Павлович Зенков. Знаменитый инженер — тот, кто отстроил город Верный после землетрясения» («Хранитель древностей»).[↩]

65. Николай Гаврилович Хлудов (1850–1935) — художник, иконописец, преподаватель рисования и черчения. Жил и работал в Алма-Ате. Во многих своих картинах использовал сюжеты из жизни казахского народа. Расписывал иконостас Вознесенского собора. С его именем связано развитие школы живописи в Казахстане и Киргизии.

    Я люблю Хлудова за свежесть, за радость, за полноту жизни, за красоту событий, которые он увидел и перенес на холст.

    Я люблю его за солнце, которое так и бьет на меня со всех его картин. Или яснее и проще: я люблю и понимаю его так, как дети любят и понимают огромные литографии на стене, чудесные поздравительные открытки, блестящие переводные картинки, детские книги с яркими лакированными обложками. Все в них чудесно, все горит («Хранитель древностей»).[↩]

66. Центральный музей Казахстана, где работал Домбровский в 1938–1939 годах, а также его Хранитель — Георгий Зыбин, главный персонаж в романе, располагался в Вознесенском соборе, здание которого было отдано музею в 1929 году и использовалось им до переезда на новое место в 1985-м.

    Все служебное время я сидел у себя в «археологическом кабинете». Так называлась обширная светлая комната на хорах собора. Над этой давнишней надписью кто-то намалевал другую: «Хранитель древностей», а еще кто-то прибавил: «И ходить к нему строго воспрещается», а третий просто прибил жестянку — череп и две кости. Я часто думал: что здесь было раньше? («Хранитель древностей»)[↩]

67. Домбровскому заказали рецензию (или статью) на роман-трилогию «В городе Верном» Дмитрия Федоровича Снегина (настоящая фамилия — Поцелуев) (1911–2001) — писателя, поэта, переводчика, партийного и литературного деятеля. К тому моменту были окончены и изданы первые две книги романа.[↩]
68. Современные гонорары писателей не идут ни в какое сравнение с советскими: например, Юрий Казаков, один из друзей Домбровского, смог на деньги, полученные за перевод трилогии А. Нурпеисова «Кровь и пот», приобрести дачу в Абрамцеве. Для Домбровского от решения вопроса с переизданием «Обезьяны…» зависела вся его работа над собственными вещами — над «Хранителем…». На деньги от переиздания он мог бы обеспечить себя на год-полтора и не заниматься больше переводами. Роман, однако, не был переиздан, зато он выходил в переводах в Европе.[↩]
69. Алма-Ата: имеется в виду «Казгослитиздат» («Казахское государственное издательство художественной литературы»).[↩]
70. Возможно, это забытая сегодня писательница Вера Петровна Солнцева (годы жизни неизвестны).[↩]
71. Охотнорядец — в дореволюционной России торговец Охотного ряда в Москве, а также — в другом значении — черносотенец: «Я шел по Моховой. Студенческие фуражки вдруг закружились, как осенние листья. Кто-то крикнул: «Охотнорядцы!» Все бросились во двор университета и начали готовиться к защите крепости. Нас разбили на десятки: я мелом поставил на гимназической шинели номер. Мы таскали камни наверх, в аудитории: если враг прорвется, мы его забросаем камнями» [Эренбург 1961: 51–52].[↩]
72. Мухтар Омарханович Ауэзов (1897–1961) — писатель, драматург, доктор филологических наук, академик АН Казахской ССР. Автор романа «Путь Абая» и монографии «Киргизский героический эпос «Манас»».[↩]
73. Габит Махмутович Мусрепов (1902–1985) — писатель, переводчик, драматург, сценарист и общественный деятель. Автор романов «Солдат из Казахстана», «Пробужденный край» и других.[↩]
74. Речь о романе Шашкина «Темиртау», который Домбровский переводил. См. прим. 8 (с. 246) и 17 (с. 255).[↩]
75. Этим «кирпичом», очевидно, был автобиографический роман-трилогия С. Муканова «Школа жизни». Первая книга трилогии «Повесть о детстве», переведенная Домбровским (под псевдонимом А. Юрченко), вышла в 1958 году в «Казгослитиздате».[↩]
76. Не вполне ясно, о каком именно романе речь — о «Хранителе древностей» или об очередном переводе с казахского.[↩]
77. Возможно, Домбровский говорит об Анатолии Андреевиче Ананьеве (1925–2001) — писателе, публицисте, авторе романов «Танки идут ромбом», «Межа», «Версты любви» и др. С 1973 года и до последних дней жизни был главным редактором журнала «Октябрь». Также в разное время занимал посты секретаря правления Союза писателей, депутата Верховного Совета, а затем — народного депутата СССР, заместителя председателя Советского комитета защиты мира.[↩]
78. Имеются в виду романы Анова «Пропавший брат» (1941), «Ак-Мечеть» (1948) и «Крылья песни» (1956). Последний роман — о казахских акынах и становлении казахского сценического искусства. Один из главных героев в нем Муса Байзанов — его прототипом был известный акын Иса Байзаков, которого Анов знал лично.[↩]
79. Не удалось разыскать эту статью Домбровского. Наверное, он ее не окончил. Ранее, в 1958 году, в «Дружбе народов» (№ 5) он публиковал статью «Роман о юности опального поэта» о романе Анова «Ак-Мечеть».[↩]
80. Скорее всего, здесь тоже ошибка и письмо отправлено в 1961 году (см. прим. 2, с. 267).[↩]
81. Скорее всего, это Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов (1908–1985) — писатель, поэт, журналист. Автор романа-трилогии «Красные и белые», «На краю океана» и «Гроза над Россией».[↩]
82. Жена Н. Анова.[↩][↩]
83.  Борис Владимирович Яковлев (настоящая фамилия — Хольцман) (1913–1994) — литературовед, критик, публицист, сценарист. Основные работы посвящены жизни и литературному наследию Ленина. Работал в журналах «Новый мир» и «Дружба народов».Любопытное из воспоминаний: «Когда разразилась гроза — то есть когда оказалось, что Б. Яковлев (Хольцман), только что разоблачивший космополита-Грина, сам — один из тех, кого еще неистовый Виссарион называл «беспачпортными бродягами в человечестве», — Константин Михайлович <Симонов>, естественно, тут же его из журнала (из «Нового мира», где Яковлев заведовал критикой. — И. Д.) уволил. (Это я говорю ему не в укор: не в его власти было поступить иначе.)» [Сарнов 2006: 380].

    [↩]

84. Имеется в виду — в секцию прозы при Союзе писателей, куда Домбровский обратился как в высшую инстанцию, чтобы привлечь внимание писательской общественности. Из его заявления: «Можно привести бесчисленное (здесь и далее подчеркивание автора. — И. Д.) количество примеров фантастической безграмотности», — говорит далее Яковлев <…> Зря учит меня Б. Яковлев «русской грамоте», ни одного из его примеров я принять не могу. В одном случае он говорит об опечатках машинистки (<«>интригант<«>!), а в другом сам не понимает, о чем идет речь. Так, он не чувствует (и тут уже ничего не поделаешь), что «заговорочный смех» — это не «смех заговорщиков» (так по-русски не пишут), а самый обыкновенный заговорщический смех, т. е. слово, искаженное машинисткой <…> что «уродливое слово «пленяга»» это не просто «полюбившееся переводчику слово», а выражение, совершенно необходимое в устах героя (это сказ: герой рассказывает о плене ср. у Шолохова «Бедлага»<)> <…> Но дело даже не в этом. Дело в том, что речь все время идет о словах, а не о стилистических конструкциях, об описках /и скорее узко-корректорского, чем редакторского характера/, а не о тексте. Порочить литературное целое на этих основаниях попросту непорядочно <…> Откуда у Б. Яковлева вдруг появилась эта любовь к казуистике и демагогии этот хамский тон («научитесь сначала русской грамматике, а потом…»), эта неумная охота к навешиванию позорящих и шельмящих ярлыков? <…> ведь его выступление и по тону совершенно неприлично. Оно так и воскрешает в памяти некоторые выступления конца тридцатых или начала пятидесятых годов. Сейчас так с писателями не обращаются и так с ними не говорят. Где и от кого перенял все эти приемы Б. Яковлев? Эти передержки и подсиживания, этот ложный пафос раз­облачителя… [Домбровский 1960-е: 1–4]

    [↩]

85. Здесь ошибка в инициале, не «С.», а «М.»: Михаил Александрович Никитин (1902–1973) — писатель, очеркист. Автор книг «Безрогий носорог», «Кузбасские записи», «Сибирские повести» и др.[↩]
86. Степан Павлович Злобин (1903–1965) — писатель, поэт. Автор исторических романов «Салават Юлаев», «Степан Разин», «Остров Буян» и др. Был председателем секции прозы Союза писателей.[↩]
87. Об архитекторе Зенкове см. прим. 6, с. 267.[↩]
88. Азильхан Нуршаихов (1922–2011) — писатель, поэт, журналист и литературовед. Автор романа «Истина и легенда».[↩]
89. Речь о Льве Варшавском. См. о нем прим. 1, с. 252.[↩]
90. Видимо, речь об Александре (Али) Давидовиче Самсонии (1933–2001) — писателе, драматурге, журналисте и общественном деятеле, авторе сборников рассказов «Мой сын Симон», «Солнце, море и любовь» и др.[↩]
91. Видимо, опыт этой неудачи и ссоры неблагоприятно отразился на дальнейших отношениях Домбровского и Шашкина, так как затем первый отказался переводить роман «Доктор Дарханов», который ему хотели заказать в «Новом мире»: «При очередной поездке в Москву я связался с Игорем Сацем, членом редколлегии «Нового мира», исполняющим при Твардовском обязанности «серого кардинала». Игорь Александрович пригласил меня к себе домой. Так же, как и сам Домбровский, он туманно объяснил причину внезапного отказа переводчика. «Вы ж знаете Юрочку…» После этого последовала целая серия встреч, телефонных разговоров, но дело с переводом так и заглохло» [Кузьмин 2010: 248].[↩]
92. Из «Моцарта и Сальери» Пушкина.[↩]
93. Глава в «Дружбе народов» в итоге не прошла и была опубликована в газете «Алма-атинская правда» (ныне «Огни Алатау») в 1962 году, в номере от 9 сентября. Публикация называлась «Строитель Зенков. Из первой главы романа «Хранитель древностей»». А чуть раньше, 2 сентября, в газете «Казахстанская правда» появилась другая глава — «Художник радости. Глава из романа «Хранитель древностей», о Хлудове» (см. прим. 7, с. 268). Это был первый опубликованный фрагмент романа.[↩]
94. О Сергее Маркове см. прим. 7, с. 246.[↩]
95. О Степане Злобине см. прим. 28, с. 270.[↩]
96. Евгений Самойлович Рысс (1908–1973) — писатель, драматург, публицист и сценарист.[↩]
97. О Сергее Наровчатове см. прим. 3, с. 246.[↩]

98. Юрий Павлович Казаков (1927–1982) — поэт, прозаик, драматург и сценарист. Автор сборников рассказов «Голубое и зеленое», «Осень в дубовых лесах», «Во сне ты горько плакал» и др. Был близким другом Домбровского. Их дружба нашла отражение в повести Виктора Лихоносова «Люблю тебя светло» (1968). Домбровский, по признанию самого Лихоносова, был выведен под именем Ярослава Юрьевича Белоголового, а Казаков стал прототипом Костика Олсуфьева, причем хорошо знавший обоих автор повести, рассказывая об отношениях двух писателей, намекает, что без Казакова Домбровский не сел бы за свой роман (очевидно, имелся в виду «Факультет ненужных вещей», начатый в 1964 году). Речь как раз о том периоде, когда Домбровский еще не жил с К. Турумовой (1964–1967). Вот этот фрагмент из повести Лихоносова: Сам Ярослав Юрьевич слишком рьяно ругал себя, и оттого труднее было писать. Костя на двадцать лет был моложе Ярослава Юрьевича. Без Кости он бы не начал романа. Костя увез его на окраину и спрятал от дурных друзей. Все же они таили друг к другу мужскую нежность, прощали взаимно слабости, не испытывали той притворной необходимости хвалить неудачное, что так водится между старыми знакомыми по цеху, когда из-за частых встреч неловко сказать правду в лицо; наобо­рот, орали и обвиняли друг друга до жестокости, пили и мирились, и снова цапались, гремели стульями, крича и смущая покой окружающих: «А у Чехова, помнишь! Не-ет, старик, ты отупел! Ты потерял слух! Ты напоминаешь мне чудовищного графомана!» Первое время, когда бедный, безденежный Ярослав Юрьевич свалился как с неба, они часто встречались, без конца выпивали под Москвой, на охоте, в деревне, парились в бане и ночами бродили по темным прекрасным полянам, а разъезжаясь, очень скучали. Тоска начиналась с простого — не с кем было пропеть романс Баратынского, или с воспоминания о каком-нибудь вечере при свечах: они для согласия долго подбирали ноту и упрекали друг друга в отсутствии музыкального слуха и даже уходили, если были посторонние, тренироваться в ванную, откуда слышалось: «Не… не-е… не-е-е искушай меня-я без ну-ужды-ы…», целовались и плакали, уверяя, что все равно их запомнят и все равно о них еще услышат не раз.[↩]

99. Юрий Владимирович Давыдов (1924–2002) — автор исторических романов «Глухая пора листопада», «Соломенная сторожка», «Бест­селлер» и др. Во время работы над романом «Бестселлер» исследовал тома, оставшиеся от ЧСК (Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства), и обнаружил личное дело Иосифа Витальевича Домбровского, отца писателя. Иосиф Домбровский, известный московский адвокат, принимал участие в работе комиссии в качестве наблюдателя, осуществляя прокурорский надзор. Известно, что его помощником был Александр Блок. Поэт занимался редактированием стенографических отчетов. Из воспоминаний: «Друг моего дяди, Юрий Давыдов, изучая судьбу и биографию Иосифа, отца Юрия, сделал такой вывод: «Ты — сын отца не только кровно; родство по крови — свойство и зверушек. Ты — сын отца по Духу»» [Портнова 2017: 109]. [↩]
100. Юрий Иосифович Коринец (1923–1989) — детский писатель, поэт и переводчик. Автор сборников стихотворений и сказок «Подслушанный разговор», «Плавучий остров», «Володины братья», «Таинственный дом» и др.[↩]
101. Усуни — кочевое племя индоевропейского (индоиранского) либо тюркского происхождения, обитавшее в древности на севере современного Синьцзяна, а затем, в эпоху гуннских завоеваний, переселившееся на территорию Семиречья. Историю усуней можно проследить начиная со II века до н. э. [Усуни 2022].[↩]
102. Очевидно, описка: Ницше.[↩]
103. См. о ней прим. 31, с. 257–258.[↩]
104. О работе в НКВД А. Маметовой ничего не известно. Зато известно, что ее муж Ахмет Маметов (1895–1938), общественный деятель, участник западного крыла национально-освободительной партии «Алаш», врач-инфекционист, был арестован и расстрелян в 1938 году. Однако если Маметова действительно была связана с НКВД, не могла ли она послужить прототипом молодой следовательницы Тамары Долидзе? Правда, Долидзе появляется во второй части дилогии — в «Факультете…».[↩]
105. В 1962 году роман «Обезьяна приходит за своим черепом» вышел в польском издательстве «Искры» (в переводе Янины Пиотровской).[↩]
106. Александр Яковлевич Карпов (1922–1998) — режиссер, сценарист и актер. С 1956 года был режиссером на киностудии «Казахфильм», а с 1968-го — на «Беларусьфильме». Снял фильмы «Долгие версты войны», «Белая земля», «Завтра будет поздно» и др.[↩]
107. Домбровский переделывал чужой сценарий к фильму «Сказ о матери», который вышел на экраны в 1963 году. Фильм считается шедевром казахского кинематографа. Домбровский, однако, среди сценаристов (Александр Сацкий, Жумабай Ташенов) не указан. Из воспоминаний Павла Косенко, который цитирует другое письмо Домбровского — от августа 1963 года:…Только что от меня шел Карпов. Он вслух декламировал твою статью. Молодец! Отлично написано, да и вещь получилась стоящая. Только немного меня задело то, что ты хвалишь сценаристов. Разве тебе не объяснили, что от их сценария не осталось ни слова, ни реплики, ни сцены — все было написано в той комнате на Б. Сухаревском и за тем столом, где мы с тобой так славно толковали <…> Карпов приехал ко мне, и мы работали часа три… И потом я еще утром писал часа четыре — так продолжалось 10 дней в его первый приезд и три дня во второй (тогда был сделан конец — солдат — и начало — голос автора) <…> Пришла Победа. К летнему аулу идет вернувшийся с фронта солдат — солдат, на которого давно уже прислана похоронка. Крики: «Солдат идет!» и ликующая музыка. Издали, из глубины кадра, приближается к зрителям маленькая фигурка молодого бойца, чье лицо разглядеть невозможно. И чуть он подходит поближе, еще шаг — и мы узнаем его — монтажная перебивка и под ту же бравурную музыку этот проход повторяется с самого начала. И так несколько раз. Солдат идет к родным, но так и не придет никогда, и лица его мы не увидим… [Косенко 1990: 243–244][↩]
108. Это перифраз: речь о вышедшей в ноябрьском выпуске «Нового мира» повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Вслед за этим Домбровский дал подробный и резкий отзыв на повесть в письме к П. Косенко [Косенко 2004: 79].[↩]
109. Речь о Мусе Желтовой, см. прим. 9 (с. 254) и 19 (с. 255).[↩]
110. Имеются в виду отзывы на изданный в Польше перевод романа «Обезьяна приходит за своим черепом».[↩]
111. Речь об Александре Карпове.[↩]
112. Но в итоге роман («Хранитель древностей») получился в двух частях.[↩]
113. Иван Петрович Шухов (1906–1977) — писатель, переводчик, журналист. Его романы «Горькая линия» и «Ненависть» высоко оценил Горький. В 1963–1974 годах главный редактор алма-атинского журнала «Простор». Этот журнал считался своего рода республиканским «Новым миром», в том числе и по своей идеологической направленности. Подробнее о роли Шухова в судьбе Домбровского см.: [Дуардович 2021a].[↩]

114. Из воспоминаний писателя и издателя Игнатия Шенфельда, который открыл Домбровского для польского читателя: Я купил ее случайно в магазине русских книг в Варшаве, где в то время заведовал редакцией переводов советской литературы в крупнейшем государственном издательстве. «Обезьяну» я прочел взахлеб и, не мешкая, включил ее в издательский план. Личность неизвестного автора, его польская фамилия, его, не встречаемая у советских писателей, начитанность в области западной классической литературы — все это вместе сильно интриговало меня. Желая оживить почти совсем потухший интерес к русской литературе у польского читателя, накрепко отпугнутого соцреалистической продукцией, я вел тогда неустанный поиск хороших советских писателей. Забегая вперед, добавлю, что польский читатель «намек понял» и в кратчайший срок раскупил два издания «Обезьяны» общим тиражом 60 тысяч экземпляров [Шенфельд 1979: 362–363].[↩]

115. Это из анекдота: После Великой Октябрьской революции Господь Бог послал в Россию святых Луку, Илью и Моисея, чтобы те разобрались в происходящем. Через несколько дней приходит Богу послание: «Попал в ЧК. Святой Лука». На следующий день еще одно: «Попался и я. Пророк Илия». Через два дня пришло третье послание: «Жив-здоров. Комиссар Петров».

     [↩]

116. Ментализм — фокусы с ясновидением и экстрасенсорикой, основывающиеся на уникальных аналитических способностях и умственных экспериментах. Домбровский, видимо, говорит о способности настраиваться на работу, о самодисциплине и борьбе с пагубным пристрастием к алкоголю. Быть может, в этом контексте он имел в виду самогипноз как средство.[↩]
117. Роберт Александрович Штильмарк (1909–1985) — писатель, поэт, журналист. Автор приключенческого романа «Наследник из Калькутты», который первоначально возник как история, которую Штильмарк «тискал» для сокамерников, будучи заключенным по обвинению в «контрреволюционной агитации» (1945). Роман стал бестселлером в конце 1950-х. Вместе с Домбровским учился на Высших государственных литературных курсах (ВГЛК) и окончил их в 1929 году, перед самой ликвидацией вуза. Подробнее об учебе Домбровского на ВГЛК, а также о самих курсах см.: [Дуардович 2020].[↩]
118. Приключенческая повесть Н. Анова «Гибель Светлейшего».[↩]
119. Речь о романе Штильмарка «Наследник из Калькутты» и его персонажах.[↩]
120. Новеллы «Смуглая леди» и «Вторая по качеству кровать».[↩]
121. Rizzoli — итальянское издательство широкого профиля, основанное в 1927 году предпринимателем, издателем и кинопродюсером Анджело Риццоли.[↩]
122. Первое издание «Хранителя…» отдельной книгой вышло в 1966 году в издательстве «Советская Россия».[↩]
123. На итальянском языке в переводе Пьетро Зветемича роман вышел в издательстве Rizzoli в 1965 году.[↩]
124. Роман, видимо, остался неоконченным.[↩]
125. Эта документальная повесть о строительстве в период гражданской войны Каширской электростанции и о Ленине была опубликована в 1968 году.[↩]
126. Оригинал письма см.: [Домбровский 1966–1967: 1]. По словам П. Нерлера, Надежда Мандельштам и Домбровский познакомились не позднее осени 1965 года [Нерлер 2015].[↩]
127. Жан Катала (1905–1991) — писатель, дипломат, переводчик. В 1941 году был арестован НКВД в Таллине. Освобожден в 1942 году. Перевел на французский обе книги дилогии Домбровского («Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей»), а также сочинения Солженицына, Шолохова, Набокова и др.[↩]
128. Plon — французское издательство, основанное в 1852 году Анри Плоном и двумя его братьями. Роман Домбровского вышел в этом издательстве в 1967 году. Из повести В. Лихоносова «Люблю тебя светло»:

     — А вообще, мы так мало друг о друге говорим и мало друг для друга делаем. В Париже, между прочим, я буду говорить о тебе, старичок, — сказал Костя Ярославу Юрьевичу. — Обязательно, старичок.

     — Да бог с ними, — спокойно сказал Ярослав Юрьевич. — Я убежден, что мы там никому не нужны, что нами готовы спекулировать и потом забывать. Я не понимаю, почему писатели так наивны в этом отношении. У меня только что вышел роман в издательстве «Плён». Самое cтарое в мире издательство…

     Однако ситуация с Надеждой Мандельштам рисует нам обратное: Домбровский, судя по всему, так увлекся разговором с переводчиком и погрузился в мечты о грядущем издании книги на Западе, что позабыл о вдове любимого поэта.[↩]

129. Неясно, о каком журнале речь, — возможно, о созданном Сартром литературно-политическом журнале «Тан Модерн». Эту публикацию найти не удалось.[↩]
130. Первый инициал также, возможно, «А.» Последние слова и буквы разобрать сложно, так как из-за нехватки места в конце Домбровский писал их совсем мелко.[↩]
131. В 1960-е Н. Мандельштам писала первую книгу своих воспоминаний, и одновременно шла работа с архивом поэта и подготовка к изданию его первого многотомного собрания сочинений (1964–1971, Вашингтон, издательство «Международное литературное содружество»).[↩]