В кабинете

Глеб Шульпяков

Ответы писателя на вопросы редакции

Над чем вы в последнее время работаете (книги, статьи, курсы, проекты, конференции и т. д.)?

Как раз в данный момент я заканчиваю отзывы на работы моих студентов в литературной школе. Одна издательская платформа запустила такой, я бы сказал, интенсив: всего два занятия — лекция + семинар — и моя итоговая рецензия на работу каждого участника. Оптимальный формат, надо сказать. Особенно для человека, как я, пишущего, который не горит желанием надолго отвлекаться.

Параллельно занимаюсь ответами на вопросы, которые получил из Турции. Поэт и переводчик Сабри Гюрсес перевел мой роман «Красная планета», изданный в 2019 году. Книга выходит в Стамбуле осенью. Вопросы разные — например, как объяснить выражение Генриха Бёлля о «причастии буйвола», чтобы оно было понятно тем, кто не читал Бёлля? Герой романа произносит его в контексте разговора о новейшей истории России (у Бёлля речь о фашизме, разумеется). Или: как уложить в турецкий фразу «В амфитеатре Тауруса игры Эдила Бальба — Фракиец Цингус из школы Юлия Цезаря, выходивший на арену трижды, встретится с мурмиллоном Аттикусом». Иногда нужен английский аналог… Но вообще, новый перевод — повод поразмыслить о магии Стамбула. Все-таки его образ возникает почти в каждой моей книге — и часто без моей прямой воли. И в «Красной планете» тоже, хотя эта книга о формировании истории и свободы/несвободы человека в ней. Наверное, со временем стоит объединить «сны о Стамбуле», все эти лоскуты, обрывки, в один текст, и тогда увидим, что это за книга.

А вот когда я закончу с переводчиком, придет время ехать на станцию «Китай-город». Мы там обычно встречаемся с продавцом книг. Сегодня я забираю двухтомник «Остафьевского архива» — переписку Петра Вяземского и Александра Тургенева. Интересует конкретный год — 1818, — когда поэт Батюшков едет на лечение в Одессу, но где-то в недрах Коллегии иностранных дел уже циркулирует приказ о его назначении в «страну обетованную» — Италию. Александр Иванович Тургенев (Тургешка, как его дружески называет Вяземский) много способствовал этому назначению. Он вообще был таким ангелом-хранителем русских поэтов, «арзамасским опекуном». Юного Пушкина пристроил в Лицей, Вяземского отправил переводчиком в Варшаву, где император начинал либеральные реформы, а Батюшкова — куда тот всю жизнь и мечтал: Венеция, Рим, Неаполь. Но, как известно, нет ничего страшней сбывшейся мечты… Все это мне нужно для книги «Батюшков не болен» — сейчас по сюжету как раз 1818 год. Это будет и жизнеописание поэта, и заметки о поэзии того времени, и очерки литературного быта, и нравы, и большая политика. Все-таки эпоха была баснословной: наполеоновские войны, освобождение Европы, романтизм. Надежды на радикальное обновление России… Через пару лет книга, думаю, будет готова. Жанр — может быть, «художественное исследование»? 

Какие работы или выступления коллег привлекли ваше внимание в последний год?

С огромным удовольствием читаю рукопись книги Фионы Сампсон об Элизабет Браунинг — английской поэтессе, несправедливо скрытой в тени своего мужа, поэта Роберта Браунинга. Надо сказать, то, как англичане пишут о своих классиках, мне очень импонирует. Сплав материального и идеального, физиологии и литературы, внутреннего и внешнего мира, быта и филологии, интуиции и документа. Каждый поэт состоит из этого сплава. Мне нравится, кстати, что о классиках в Англии пишут книги молодые литераторы. Думаю, каждое поколение должно «выяснять отношения» с классикой. Мы всматриваемся в нее, как в зеркало. Вот поэт Евгений Абдуллаев подготовил к публикации и выпустил недавно лицейский «Словарь» Кюхельбекера. Выписки из книг, которые тот читал в Лицее, комментарии. То есть уровень образования, мысли, характер интереса — философия и нравственность, религия и природа искусства, античность и эпоха Просвещения, Библия, немецкая философия — все, чем живет человек, как на ладони. И это еще совсем молодой человек. Можете представить себе русского поэта, с кем Кюхельбекер мог бы сегодня поговорить на эти темы? Немного таких, скажем прямо. Но поэзия ведь генерирует не только эмоциональные образы. В лучших образцах они сплавлены с интеллектуальными. Современная поэзия прирастает философией. Созерцанием. Вдумыванием и всматриванием в привычное. Видением за привычным второго, третьего уровня. Это и есть поэзия XXI века. Современная поэзия. Не бесформенные, неотрефлексированные, сырые эмоции, которыми хаотично завалены российские журналы, — но «вдумывание и всматривание». К сожалению, современная русская литература на глазах становится провинциальной. Что понятно, если глухой мировой провинцией становится целая страна. Поэзия сейчас почти не встроена в европейский контекст, как была встроена когда-то — усилиями Ломоносова, Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина. Или усилиями русских символистов. Или авангардистов. Или Бродского, который писал свои знаменитые вещи, отложив том Джона Донна или Одена. А я на вопрос студентам часто слышу: мой любимый поэт — Есенин. Ребята! Когда Есенин писал про белую березу в ветхом шушуне, Джойс заканчивал «Улисса», Кафка — «Замок», а Элиот — стихи, которые определят лицо мировой поэзии ХХ века! И где они в сознании современных поэтов? Оставьте Есенина на Тверском, перебирайтесь к Пушкину — он рядом, стоит на соседнем бульваре. Вот кто настоящий ценитель классики.