Убийцы читают Сэлинджера. После того как Марк Чэпмен выстрелил в Леннона, он сел на тротуар и стал ждать полицию. Потом, уже на допросе Чэпмэн утверждал, что нашел в «Над пропастью во ржи» зашифрованный приказ убить Леннона.
Через полгода Джон Хинксли, двадцатишестилетний мальчик, попытался убить Рейгана. Когда дом несостоявшегося убийцы обыскивали, у него нашли ту же самую книгу.
Современные, относительно молодые поэты не читают, наверное, Сэлинджера (да и зачем?), но каждый настоящий поэт немного подросток и немного преступник. То ли катается во ржи, а пропасть где-то рядом. То ли просто сидит в траве, как ребенок с картины Эндрю Уайета. На голове у него лисья шапка, руки сцеплены замком на согнутых коленях.
Чего сидишь, малыш? Замышляешь что-то?
Замышляет.
…Недавно я отбирал «своих» поэтов для премии «Поэзия. Стихотворение года». Все «мои» поэты немного не в себе.
Можно сказать, что ты и так один,
И что это вода за стеной, а не автомобили.
Ты размачиваешь по утрам в молоке мюсли,
Но на зубах все равно хрустит,
И виноваты уже не муслимы,
А те, кто обманывает и крадет
Свободу и слово.
Это Оксана Васякина. Это не то стихотворение, которое номировано на премию (я их и не буду цитировать, те), но это речь мальчика в лисьей шапке. (Кстати, может, она вообще и не лисья?) В тексте, который я нашел на сайте «Полутона», первая строчка Васякиной написана с ошибкой. «Можно сказать, что ты итак один». Можно поругать редактора, можно поругать поэтессу, но мне нравится эта ошибка. Стихи пишутся горячими, жалобными, несправедливыми, с ошибками. Будьте, Оксана, и дальше неправильной, пишите с ошибками. Настоящая поэзия — это вообще ошибка. Так люди в реальной жизни не разговаривают.
мы выйдем за проходную
череповецкого металлургического комбината
встанем в грязи по щиколотку
на автобусной остановке
где еще пятнадцать таких как мы
ждут не дождутся
ждут не дождутся
в октябрьский дождь
желтых
близоруких глаз
автобуса номер девять
Это уже Александра Шалашова. Мне нравится эта проходная. Не знаю, сознательно ли Шалашова обыграла «ту заводскую проходную, что в люди вывела меня», но даже если это ошибка, то пятнадцать таких, как мы, которые ждут и не дождутся, ошибиться не могут: поэзия грубовата, она уже больше по-другому не умеет. Да и не надо.
Я была рада, когда бабушка умерла.
Сначала она начала задумываться, замолкать,
смотреть куда-то между нами,
потом каким-то последним усилием воли
возвращаться обратно.
Это третий автор, который мне нравится. Екатерина Симонова.
Она тоже пишет, как будто читает «Над пропастью во ржи», только читает она ее, сидя на тротуаре. То ли ожидая полицию, то ли скорую помощь (бабушке, ей? кому нужна помощь?). Бабушка давно не узнает никого, зато видит других: мертвых и живых (и никогда не бывших). Что это мальчик сидит в траве в лисьей шапке? Почему мальчик не читает? Он разве не знает, что каждый новый поэт должен прочитать Сэлинджера по-новому?
Через месяц вдруг спросила маму:
«Что это за мальчик сидит на холодильнике?
Видишь, смеется, хорошенький такой, светловолосый.
Смотри, смотри же — спрыгнул, побежал куда-то,
куда побежал?»
Назавтра увидела деда, молодого, веселого,
наконец впервые через семнадцать лет после его смерти:
«Что за рубашка на тебе, Афанасий?
Я у тебя что-то не помню такой, я тебе такую не покупала».
Через пару дней напротив за столом
сидела ее мачеха. Бабушка толкала мою мать в бок локтем:
«Оль, ничего не пойму — что она молчит и улыбается, и молчит,
молчит и улыбается. Матрена, да что с тобой?»
Как мы все хорошо помним, семнадцатилетний герой повести, находящийся в клинике, вспоминает ту «сумасшедшую историю, которая случилась с ним прошлым Рождеством». Книга была запрещена во многих американских школах: слишком много ругани, слишком много странных метаний. А когда Леннона убили — повесть была запрещена повсеместно.
И я понимаю, что Сэлинджер сейчас бесконечно далек от новых поэтов (они такие уже вещи читали, что «Над пропастью во ржи» это просто сказка, адаптированный и переработанный в новогодний тост текст братьев Гримм), но иногда кажется, что это Холден Колфилд все это пишет. И про бабушку, и мальчика, сидящего на холодильнике, и про дождливую проходную, и про пятнадцать таких же, как мы. И даже слово «итак» в строчке «что ты и так один» он пишет неправильно. Потому что, когда ты один, уже не имеет значения, «и так» это пишется или «итак».
Потому что они не хотят пить тухлую воду. Как сказал Евгений Горон:
Матрена, да что с тобой? Разве ты не заметила? Это тоже все говорит как будто герой Сэлинджера. Хотя Сэлинджера они, кажется, в отличие от нас с тобой, Матрена, и не читали.