Человек удивительно эгоцентричен. Он искренне полагает, что те события, которые происходят в его исторический период, являются ключевыми, невероятно значимыми, имеющими ценность для будущих поколений. Да, безусловно, мы должны задумываться о том, что останется нашим потомкам, однако, спустя каких-то сто лет, действительно ли их так будет трогать политический контекст или социальные перипетии нашей современности? И если рассмотреть последние двести лет истории человечества, наполненные регулярными войнами, конфликтами и раздорами, то наш отрезок не особо-то и выделяется с точки зрения эмоционального накала.
Еще три года назад нам казалось, что самый невероятный и пугающий опыт переживает человечество именно в период пандемии. Значимость его была столь высока, что мы ожидали каких-то глубинных перемен: «мир не будет прежним», «человечество должно будет отреагировать на такие события». Сильно ли изменился мир после ковида? Интересно ли нам читать о том времени? Полагаю, что сегодня роман об изнывающем на карантине герое, нервно опрыскивающем воспаленные ладони очередной порцией антисептика, вызовет скорее скуку, нежели восхищение.
Для меня литература – это, прежде всего, терапия. Терапия как для автора, так и для читателя. И, как любая психотерапия, литература не должна быть исключительно нравственно-поучительной, саркастической или развлекательной. Каждый выбирает «терапевтический эффект» под себя, отсюда и видов литературы (как и живописи, и музыки и других видов искусств) у нас великое множество. Пациенты онкологических больниц не читают Достоевского и вряд ли заслуживают упрека за это. Они читают то, что дает надежду, радость: любовные романы, юмористические новеллы, иронические детективы. Подобная «легкая» литература существовала всегда, хоть имена авторов и не дошли до наших дней, но свою «терапевтическую» функцию для кого-то эти произведения безусловно выполнили.
На мой взгляд, даже качественная литература, сфокусированная исключительно на переживании конкретного острого исторического момента, рискует оказаться такой же «функциональной». Ведь для того, чтобы по-настоящему эмоционально переработать какой-либо исторический опыт, нам нужно его отжить, отгоревать, отрефлексировать.
Современный школьник, попроси его назвать произведения о войне 1812 года, естественно упомянет «Войну и мир» и «Бородино». Однако ни Л. Н. Толстой, ни М. Ю. Лермонтов, еще не родились, когда война с Наполеоном была окончена.
Возможно, именно эта временнáя дистанция и способствовала созданию действительно запоминающихся образов. Безусловно, у нас есть «Записки кавалер-девицы» Н. А. Дуровой и воспоминания Дениса Давыдова, однако эти произведения наши современники относят скорее к историческим мемуарам, нежели к литературному наследию: функция достоверного рассказа от первого лица выполнена, но от качественной художественной литературы «на все времена» мы ждем явно большего. Потому мне кажется, что наиболее сильные тексты о нынешних исторических событиях смогут появиться спустя лет двадцать, когда травма будет пережита, пройдена, уложится в сознании.
В этом году мы отправились со студентами-писателями в экспедицию в Ленинградскую область. Нам хотелось увести начинающих писателей от идеи фокусирования на актуальном, свежемоментном, звучащем со всех сторон, и погрузиться в мир, который существует так же параллельно всем повесткам и потрясениям, как мир литературы. Где-то в Волховском районе Ленинградской области на берегу речки Сясь прячется среди прочих селений социальная деревня «Светлана». Там здоровые сотрудники вместе с нейроотличными подопечными живут потихоньку, круглый год возделывая огороды, убирая в коровнике, развозя по соседям молоко и сыр, собираясь по субботам на библейский вечер. Другие разговоры там, другие истории, глаза другие. Не бывает у них мигреней от стресса, суицидальных мыслей от ощущения ненужности, экзистенциальных кризисов. И молодые писатели в этой среде преобразились невероятно: из замкнутых, сосредоточенных на своем романе и неуверенности, нервно теребящих сигарету они превратились в тех, кто готов слушать и заботиться, петь и танцевать, чтобы подбодрить застеснявшихся жителей, готов замечать эти лица, улавливать истории, чтобы потом вечером наскоро набрасывать зарисовки какой-то совсем иной книги.
Да, в той книге, скорее всего, не будет современной политической или культурной повестки, не будет типичных тем личной травмы и фем-письма. Но ведь писать можно не только о себе и своих переживаниях, а мир – он гораздо шире того суетного, что происходит в нашем историческом времени, каким бы тревожным и насыщенным оно ни казалось.