Звук Елисейских Полей

Статья написана на основе выступления в Вашингтонском отде­лении радио «Свобода» 8 января 1983 года. Текст выступления был опубликован на сайте радио «Свобода» 12 июля 2009 года. См.: http:// www.svoboda.org/content/transcript/1775244.html

После почти уже двух лет эмиграции, вероятно, мож­но претендовать на взгляд «изнутри». Не попытаться ли окинуть таковым литературные окрестности, раскинув­шиеся нынче на огромных пространствах мира?

В метрополии  нет  более  захватывающей  темы  для разговоров, чем эмиграция, и наоборот, мы здесь каждое утро  перелистываем  «таймзы»  в  надежде  (чаще  всего тщетной) найти литературные новости из Москвы. Ко­нечно, нам здесь легче представить реальное положение вещей:  помнит  еще  собственная  шкура  «руководящую роль партии». Оттуда гораздо труднее вообразить зару­бежную русскую литжизнь, сужу по собственному опыту. Предположим, в переделкинской ночи, заполненной шорохом коротких волн, одинокий литератор вылавлива­ет сообщение такого рода: «В Нью­-Йорке в издательстве «Серебряный век» вышел новый сборник прозы В. Аксе­нова…» Воображение немедленно вызывает к жизни ка­бинет пусть небогатого, но стильного издательства, ин­терьер по мотивам Одри Бердслея, шефа издательства с его  мягкой  улыбкой  и  бородкой  клинышком.  Увы,  не ошибется воображение только в последнем, т. е. в шефе. «В портфеле издательства много других интересных про­изведений», — продолжает радио, и, конечно, невозможно представить себе этот портфель буквально, именно как объемистую тару чудесного энтузиаста Гриши Поляка, в которой он носит весь свой «Серебряный век».

Нелегко, конечно, москвичам и представить, что изда­тельство «Ардис» с его штатом в четыре человека, вклю­чая хозяина и хозяйку, высится здесь, как колосс, среди славных эмигрантских начинаний.

Мера отрыва очень велика, а толщина советского вой­лочного занавеса основательна. Вот любопытный пример его эффективности. Американские путешественники не­давно встретились с советскими писателями, и в разгово­ре выяснилось, что никто из последних не представляет себе внешности Леха Валенсы, ни разу не видели его порт­рета. С другой стороны, мы знаем, какие обратные резуль­таты дают эта войлочная стена и тотальная пропаганда: США представляется как страна всеобщего счастья, без­работица и преступность — это, конечно, их обычные вра­ки, издательство «Серебряный век» тихо процветает на вершине небоскреба, Валенса проходит через толпу двух­метровым Аполлоном.

Если же без пространственных искажений взглянуть на эмигрантскую литературную жизнь, то она, конечно, может показаться жалкой. Тиражи наши мизерны, изда­тели наши — это энтузиасты, трудящиеся в подвалах соб­ственных  квартир,  гонорары,  чтобы  не  показаться  ни­чтожными, предпочитают просто отсутствовать.

Можно, конечно, утешиться сравнительной статисти­кой. Вот, предположим, роман выходит на Западе тира­жом в 2000 экземпляров и расходится среди эмиграции третьей волны, которой, как известно, проживает в мире около 300 000. Не означает ли это, что такой роман разо­шелся бы в Советском Союзе тиражом в 2 000 000? Уте­шились.

По  этому  принципу  эмиграция  со  страшной  силой бьет метрополию числом писателей на тысячу населения. Вспомнив из Б. Слуцкого — «когда русская проза пошла в лагеря», — можно сказать, что сейчас русская проза по­шла за кордон, если, конечно, не считать русской прозой этих  партийных  «деревенщиков».  Русскому  эмигранту быть писателем так же привычно, как китайскому — по­варом.  Предпочитаю  не  развивать  опасную  тему  «Что лучше — китайская кухня или русская литература» и чи­тателям этого не советую.

Как-­то  раз  мы  с  приятелями  пытались  подсчитать, сколько писателей за последние годы оказалось либо во внешней, либо во внутренней эмиграции. Получалась ос­новательная цифра, что-­то около двух сотен, но вот не­давно одна американская исследовательница, составляю­щая библиографию «Самиздата» и «Тамиздата», сказала, что у нее лишь в предварительном списке около полутора тысяч имен, и по расчетам прибавится еще тысяча. Это, по сути дела, просто феномен второй культуры, а если из­мерить феномены параметрами, скажем, таланта или ис­кренности, то культурам придется поменяться местами.

Словом, недостатка в пишущей братии явно не на­блюдается. Наблюдается недостаток в братии читающей. Предложение катастрофически превышает спрос. Интел­лигентный русский читатель подгибается под тяжестью книг. Эмиграция не может прокормить свою литературу, а остальное цивилизованное человечество пока что явно предпочитает продукцию беженцев другого, упомянутого выше, великого народа.

Можно, конечно, рассуждать «высокими материями», дескать, не для брюк же пишем, не для автомобилей, не для шляп же, для будущего, для новой России, для радост­но пробудившихся миллионов… Увы, для того, чтобы про­цесс этот продолжался, нужны нам брюки, и шляпы, и ав­томобили.  Старым  профессионалам  деваться  некуда, будут писать и без брюк, но молодежь может отчаяться, попросту уйти из русской жизни.

На конференции в Лос­-Анджелесе¹  профессор Джон Глэд, не мудрствуя лукаво, сказал: «Дайте мне сто тысяч наличными, и я спасу русскую литературу». Я думаю, что цифра занижена по крайней мере в десять раз. Точка опоры должна весить хотя бы миллион, стоимость одного крыла реактивного истребителя. Миллион — это два года существования  шикарного  русско-космополитического журнала, вдребезги убыточного, но дающего литературе в изгнании новую скорость, новые возможности поиска и отбора, контакт с западной культурой, не говоря уже о профессиональных гонорарах, то есть поводе для при­стойной жизни. Ну а потом… в лучших традициях госпо­дина Манилова построим высокую­-высокую башню и бу­дем с нее смотреть на Москву.

Однако предположим, что никаких этих низких мате­рий и проблем не существует и все обстоит столь благо­получно, что можно поговорить и о литературных нравах. Мандельштам когда­-то писал, что русская литература родилась под звездой скандала. Возня с галошами в пе­редней то затихает, то вспыхивает вновь. Может быть, это норма неподсоветской литературной жизни, но все-таки хорошо бы в наших спорах почаще употреблять сослага­тельное наклонение. Недостаток его приводит к давке, ге­ниям эмиграции становится тесновато. Я бы сказал, что мегаломания — главная беда нашей литературной жизни, из-­за нее и коммуникации не можем наладить, нередко те, кто дома были вполне приятными интеллигентами, на

Западе превращаются в чванливых гениальных жлобов. Оно, в общем-­то, понятно: насиделись люди по углам

в непризнанности, в униженности, решились на вызов, на прорыв, на «поступок» и теперь, понятно, ждут вознагра­ждения. Приезжают наши гении за признанием, за «нобе­лями» (с акцентом на «лями»), приезжают просвещать и изумлять Запад, а когда тот упорно не изумляется и не просвещается, возникает вот именно та самая мандель­штамовская «возня с галошами» среди своих, расталкива­ние локтями, либо поза обиды в углу, либо «кучкование», раздача титулов — «крупнейший из ныне живущих, Ваше Превосходительство…».

Через океаны плывут обиды. Предположим, писате­лю, живущему в Сан­Франциско, кто­то говорит, что пи­сатель, осевший в Копенгагене, написал хорошую книгу.

1. См. нашу публикацию: Из архива Василия Аксенова. Вокруг ка­лифорнийской конференции по русской литературе. Подгот. публ., вступ. ст. и коммент. В. Есипова // Вопросы литературы. 2013. № 3. [↩]