«Залог успеха – не наличие, а отсутствие таланта…». Ранние эссе

Публицистика – прежде всего политическая и историческая, но и литературная – основной жанр и «конек» видного английского общественного деятеля, политика, юриста, писателя и непревзойденного оратора XVIII века Эдмунда Берка (1729 – 1797), которого в англоязычных странах принято цитировать так же широко и охотно, как его соотечественников Сэмюэля Джонсона и Уинстона Черчилля. К слову сказать, это Берк, а вовсе не Черчилль первым дал двусмысленное определение демократии. Сейчас любят цитировать замечание Черчилля о том, что демократия – это худший способ управления страной, вот только лучшего до сих пор не придумано. Берк, всю жизнь заседавший в парламенте и знавший о парламентской демократии не понаслышке, за двести лет до Черчилля высказал мысль схожую и не менее провокационную: «Идеальная демократия – самая постыдная вещь на земле». Суть сказанного Берком, конечно, не в том, что демократия плоха, а в том, что «идеальной демократии» не бывает и что если демократия идеальна, то это не демократия. Вместе с тем деятельность самого Берка – и политика, и публициста, и правоведа – один из немногих примеров «идеальной демократии». Слава Берка и в Англии, и за ее пределами зиждется на пяти китах. На искусном и принципиальном – в русле «Славной» революции, противопоставившей «прерогативам» короны «привилегии» двухпалатного парламента, – партстроительстве, в основе которого лежит выношенная Берком идея партийного правительства («Мысли о причинах нынешнего недовольства», 1770). На одержимости «индианизмом»: член комиссии Палаты общин, расследующей деятельность ВосточноИндийской компании во главе с генерал-губернатором Бенгалии Уорреном Гастингсом, Берк бескомпромиссно изобличал злоупотребления властью на местах, чему посвятил ряд страстных парламентских филиппик. На пристальном и всегда сочувственном внимании к Американской революции («О примирении с колониями», 1775), отчего в Америке Берка, политика благоразумного и принципиально «примирительного», рекомендовавшего не отделять североамериканцев от жителей метрополии (вспомним в этой связи ироническое замечание Уайльда: «У нас с американцами все общее, кроме языка»), причисляют сегодня чуть ли не к «отцам-основателям». На «проклятом» ирландском вопросе: ирландец по рождению, Берк настойчиво разрабатывал законопроекты, направленные на ослабление дискриминации католического населения «изумрудного острова». И – не в последнюю очередь – на непримиримой борьбе с якобинством как с пагубным общеевропейским социальным явлением («Размышления о революции во Франции», 1790). Этот трактат, написанный решительным противником революционного насилия и ставший настольной книгой для всякого умеренного и трезвого политика, для нашего читателя представляет интерес далеко не академический, ведь между французским якобинством и русским большевизмом немало общего. Классическое это исследование, однако, переведено на русский язык с опозданием на два века, да еще с сокращениями¹. Мы же предлагаем читателям «Вопросов литературы» десять небольших «ювенильных» очерков Эдмунда Берка, у нас неизвестных вовсе, да и в Англии не получивших широкого признания. Писались эти эссе будущим политиком и Публицистом с 1750 по 1756 год, вскоре после его переезда из Ирландии в Англию, куда Берк приехал для продолжения изучения права в столичном Темпл-колледже сразу после окончания дублинского Колледжа Святой Троицы, этой цитадели протестантского образования в католической Ирландии, где он проучился с 1744 по 1750 год, ухитрившись, несмотря на совсем еще юный возраст, выпустить в свет тринадцать номеров студенческого журнала «Реформатор». Обосновавшись в Лондоне, Берк, однако, вскоре отказывается от карьеры юриста, лишается тем самым материальной поддержки отца, женится на дочери ирландского католика, врача по профессии Кристофера Наджента, которой, кстати говоря, посвящено одно из представленных здесь эссе, и вновь берется за перо.
Всего год отделяет помещенные в настоящую подборку первые литературные опыты Берка от его более фундаментальных и гораздо более известных работ – «Оправдания естественного общества» (1756), переведенного на русский язык и вошедшего в сборник Э. Берка «Правление, политика, общество» (М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2001), «Философского исследования происхождения наших идей о Возвышенном и Прекрасном» (1757) и «Ежегодного реестра», журнала, издававшегося Берком в 1758 году. Некоторые специалисты считают, что многое в это время написано Берком в соавторстве с его дальним родственником (или же просто однофамильцем), ближайшим другом, так же, как и Берк, членом Парламента, Уильямом Берком. Скорее всего, однако, дальше редактуры сочиненных Э. Берком эссе «соавторство» У. Берка не распространялось: многие наблюдения, сделанные Берком в 50-е годы, были подхвачены и развиты им спустя десятилетия в парламентских речах и политических сочинениях. Связывают раннего и позднего Берка не только схожие мысли, но и способ их выражения, состоящий в сочетании страстности и продуманности, пафоса и логики. «Поток мыслей этого человека поистине неисчерпаем», – сказал о Берке уже упоминавшийся здесь авторитетнейший английский просветитель, старший современник Берка Сэмюэль Джонсон. И в высшей степени продуман – добавим мы от себя. «Поток мыслей» молодого Берка направлен большей частью на темы менее серьезные (панегирик любимой женщине или язвительное обличение ханжества и алчности), чем в поздних работах, отличавшихся насыщенностью философского, исторического и политического звучания. Вместе с тем отмеченная Джонсоном «неисчерпаемость», масштабность целей и задач, порой, как это часто бывает у молодых людей, некоторая безапелляционность, стремление «объять необъятное» (очерк «Религия»), энергия мысли и убедительность аргументации бросаются в глаза уже в его ранних сочинениях. В оригинале несколько из помещенных здесь эссе содержат в названии не сохранившееся в переводе слово «характер», вообще присущее литературным исследованиям природы человека у просветителей и романтиков («Характеры» Лябрюйера, «Характеристики» Уильяма Хэзлитта): «The Character of…» («Идеал женщины»), «The Character of a Fine Gentleman» («Истинный джентльмен»), «The Character of a Wise Man» («Благоразумный человек»), «The Character of a Good Man» («Хороший человек») – и содержат не случайно. Еще в 1746 году Берк говорит про себя: «Я и сам не заметил, как пристрастился к изображению характеров». Отметим: характеров, а не типов, превалирующих в эпоху ходячих карикатур Смоллетта и Хогарта. А если еще точнее – к изображению типов как характеров. «Чтобы портрет благоразумного или хорошего человека не выглядел абстрактным и невыразительным, – пишет Берк в самом, пожалуй, зрелом своем эссе «Хороший человек», – изобразить этот портрет следует во всем многообразии его черт». О «многообразии черт», отсутствии между ними четко очерченных границ в набрасываемых Берком «характеристиках» можно, между прочим, судить и по обилию словосочетаний вроде «скорее… нежели», «в не меньшей степени, чем», «не столько… сколько»: Берк-эссеист отлично владеет искусством тонкого психологического рисунка, настаивает на выверенной нюансировке в изображении человеческих качеств. Больше того. Истинного гения или истинного джентльмена, человека духовного, преуспевающего, благоразумного или хорошего Берк изображает, стремясь, как это вообще свойственно английским парадоксалистам от Джонсона и Стерна до Уайльда и Шоу, сочетать несочетаемое, разрушить устоявшиеся представления о гениальности, честолюбии, здравомыслии, доброте, увидеть в положительном отрицательное и наоборот. Так, про хорошего человека Берк, пренебрегая стереотипами, пишет, что «за ним водится тщеславие», что он окружен врагами («Я <…> ни разу не встречал хорошего человека, у которого не было бы множества ничем не спровоцированных, а потому совершенно непримиримых врагов»), что друзья «обвиняют его в неосмотрительности и опрометчивости». В нежности любимой женщины Берк ощущает «твердость и прямоту», преуспевающий человек нередко отличается, по Берку, отсутствием таланта, гений бывает «глуп и неприметен в обществе» и проявляет себя в полной мере «только тогда, когда судьба ему не благоприятствует», истинный джентльмен, как правило, «знаниями <…> не обременен», великий муж редко бывает человеком здравомыслящим, здравомыслящему же «не откажешь в смелости <…> он уяснил себе, что жизнь без цели – не жизнь, а потому ради цели всегда ставит жизнь на карту…». Умозаключения эти, выраженные, как правило, в емкой афористической манере, могут на первый взгляд показаться спорными, аргументы – рискованными, однако в контексте всего эссе, в соответствии с логикой рассуждений, им начинаешь верить. Бывает даже, как, например, в издевательском «Письме сэру Джеймсу Лоутеру», что Берк, словно побившись об заклад, берется доказать заведомо недоказуемое – и целеустремленно и вдохновенно справляется со своей задачей… Психологическими этюдами задачи Берка, впрочем, не ограничиваются. Взятые вместе, очерки начинающего эссеиста, который совсем недавно приехал из провинциального Дублина в столичный Лондон и находился, надо полагать, под сильным впечатлением от огромного числа ищущих место под солнцем английских чичиковых и растиньяков, представляют собой, в дополнение ко всему вышесказанному, нечто вроде «коллективного портрета» успешного человека XVIII столетия. Рассуждения же Берка о гениальности, доброте, здравомыслии и религии складываются в рецепт поведения и преуспеяния в обществе, не устаревший и по сей день. Двадцатипятилетний Берк делает довольно неутешительные выводы. Если прочесть ранние 268
очерки Берка под этим углом зрения, то окажется, что в обществе, где, как утверждает Берк, залог успеха — не наличие, а отсутствие таланта, где превыше всего ценятся корыстолюбие, бережливость и деловая сметка, следует отличаться не столько умом, сколько интуицией и проницательностью; важно прослыть не талантливым, а, скорее, находчивым и дальновидным; рекомендуется избегать резких суждений, зато всячески практиковать прямую лесть, в своих высказываниях сторониться крайностей и не противоречить собеседнику… Избегайте серьезных тем – словно бы внушает читателю Берк, – к друзьям относитесь без любви, используйте их в своих интересах, с людьми как вероломными, так и преданными ведите себя с равной настороженностью, избегайте опрометчивых поступков, по-настоящему верьте только самому себе, не произносите ни одного необдуманного слова, не демонстрируйте таланты, могущие вызвать зависть, не сочувствуйте ближнему, не помогайте неудачнику. Обилие отрицательных частиц в этой фразе недвусмысленно свидетельствует: в обществе, в политике не иметь запоминающиеся черты лучше, выгоднее, чем иметь их. Вы неприметны, не слишком одарены и готовы на компромисс? Вы чаще говорите «нет», чем «да»? Тогда вам не составит большого труда преодолеть любые препятствия на пути в высшее общество и в большую политику… и в XVIII, и в XXI веке. Сделанные Берком «открытия», понятное дело, не новы; не были они оригинальными и в век Разума. Поразительно, однако, что принадлежат они не умудренному жизнью философу и скептику, а недавнему студенту, делающему в литературе, да и в жизни, первые шаги.

Перевод осуществлен по изданию: A Note-Book of Edmund Burke / Ed. by H.V.F. Somerset. Cambridge at the University Press, 1957.

Письмо сэру Джеймсу Лоутеру1, непревзойденному скряге, который из тридцати тысяч фунтов годового дохода ухитрился потратить всего триста

Май 1752

Сэр, ²

не имею чести знать Вас лично, но нрав Ваш известен мне столь хорошо, что убежден: на всем белом свете не найдется человека, который смог бы в создавшейся ситуации оказать мне большую помощь, чем сэр Джеймс Лоутер. Умом Природа наделила Вас в не меньшей степени, чем богатством, а потому Вы не откажете мне в разумной просьбе оттого лишь, что она необычна, – ведь если не возникает возражений со стороны разума, не будет помех и со стороны кошелька. Я прошу ссудить меня сотней фунтов без процентов и прочих обязательств. Одни воспримут подобную просьбу весьма скромной.
Другие же (среди них, боюсь, можете оказаться и Вы сами) сочтут меня самым бессовестным наглецом из ныне живущих. Допускаю, что так оно и будет, однако в этом случае, согласитесь, моя настойчивость явится как серьезным аргументом для удовлетворения моей просьбы, так и доказательством моей будущей благодарности за Вашу доброту. Дайте Вы эту сумму человеку скромному, и он постыдился бы считать себя Вам обязанным и ради спасения собственной репутации пожертвовал бы Вашей. Я же заявляю во всеуслышание: Ваш благородный поступок станет всеобщим достоянием; я не постыдился искать Вашего расположения и, сходным образом, не постыжусь признать, сколь многим Вам обязан. Быть может, сэр, Вы сочтете, что в подобных деяниях мало чести. Полагаю, у Вас есть все основания так думать. И тут наглость моя вновь придется ко двору: она позволит мне со всей уверенностью утверждать, что Вы дали мне на сто фунтов больше, чем я просил, и тогда ни один человек на свете не поверит, что я получил хоть фартинг. Пойдя мне навстречу, Вы окажете мне неоценимую услугу – да и себе, поверьте, ничуть не меньшую. Во-первых, Вы спасете меня от нужды. Не мне объяснять Вам, человеку, который всю свою долгую и многотрудную жизнь положил на то, чтобы любой ценой избежать нужды, какие мучения, страдания и стыд сопряжены с этим словом. Столь благородным поступком Вы окажете услугу не только мне, но и себе, что, по всей видимости, для Вас немаловажно; Вы ничем не обделите своего наследника. И то сказать, неужто он при всей своей любви сорить деньгами, равно как и Вы при всей Вашей бережливости, ощутит нехватку суммы столь ничтожной?! Подобный шаг даже продлит дни Ваши: Вы потратитесь и вынуждены будете дольше жить, чтобы возместить потраченное. Чем чаще Вы извлекаете деньги из своего кошелька, тем меньше молится сей джентльмен, Ваш наследник, о том, чтобы Вы не задержались в этом мире, и тем больше молюсь я, чтобы Господь ниспослал Вам долгую жизнь. Вот и судите сами, сэр, что Вам выгоднее. Сей скромный дар не разорит Вашего наследника – я же без него погибну. Он молится, чтобы Вы поскорей умерли, дабы получить все, что у Вас есть; я же молю Бога, чтобы Вы прожили как можно дольше, – и из-за того, что я уже получил, и в надежде получить еще. У нас с Вами интересы общие; у Вас с ним – совершенно разные. Вы же видите, я открыто признаю, что руководствуюсь корыстными интересами, – да Вы и сами были бы весьма невысокого мнения о моих умственных способностях, пренебрегай я столь существенной стороной жизни. Впрочем, знакомства с Вами я бы искал не только корысти ради. Я давно испытываю уважение к Вам и Вашему образу жизни. Если сходство характеров служит Залогом дружбы, мы с Вами стали бы со временем закадычными друзьями. Говорят, Вы любите деньги; имей я соответствующий достаток, то же самое говорили бы и про меня. Чем же мы отличаемся? Только одним: Вы потакаете Вашим желаниям; я продолжаю влачить жалкое существование. У Вас есть миллион; у меня нет ни гроша. Вам бы ничего не стоило добиться того, чтобы наше сходство – и, соответственно, наша дружба – стали полными. Вы можете возразить, что отсутствие у меня денег – это свидетельство того, что я не люблю их так, как следовало бы. На это я бы Вам ответил, что я сродни влюбленному, чье чувство безответно; такой влюбленный в десятки раз более пылок и страстен, чем тот, кто любим. Не стану, впрочем, лицемерить и сравнивать себя с Вами. Возможно, я и впрямь недостаточно ценю богатство; подобный недостаток присущ юности. Однако даю Вам слово – я исправлюсь. У меня никогда не водились деньги, а потому простительно, что истинная их цена мне неизвестна. Ведь ценность денег тем выше, чем их больше, чему и Вы, и некоторые другие мудрые люди, коим мне очень хотелось бы подражать, могут служить живым примером. У Вас нет детей, однако жаловаться в этой связи на судьбу Вам едва ли стоит, ведь Ваши дети могли бы с легкостью спустить все, что Вы с таким трудом нажили. Дайте сто фунтов мне – и я последую Вашему примеру: буду копить; дорожить каждым пенсом, экономить решительно на всем, скрести по сусекам, не стану ни есть, ни пить, откладывая каждый фартинг. При виде меня все будут наперебой кричать: «Вот идет еще один Лоутер!». Я не уроню Ваше доброе имя, я буду верен ему больше, чем сто Ваших сыновей вместе взятых. Позвольте мне закончить это длинное письмо. Если я Вас убедил, дайте мне сто фунтов и, заодно, совет, как ими распорядиться. Следуя Вашему совету, я, наконец-то, разбогатею, а разбогатев, заживу счастливо. Если же это письмо Вас разочаровало, накажите меня: дайте мне сто фунтов и предоставьте тратить их как придется. Это принесет мне новые несчастья и окончательно меня разорит. Поступайте же, сэр, по своему усмотрению, и Вы в любом случае обяжете

Вашего преданного слугу. Э. Б.

Идеал женщины

³

Сей очерк посвящен моему идеалу женщины. Если идеал этот читатель сочтет хоть в чем-то соответствующим реальному лицу, я буду рад, ибо женщина, какой я ее описываю, должна во сто крат превосходить любое изображение, я же должен испытывать к ней столь сильное чувство, что не сумею написать ее портрет так, как должно. Она красива, но не той красотой, что проистекает из правильных черт лица, нежной кожи и стройной фигуры. Всем этим она обладает в полной мере – однако тому, кто взглянет на нее, никогда не придет в голову превозносить подобные достоинства. Красота ее – в нежном нраве, в благожелательности, невинности и восприимчивости, отражающимся на ее челе. Поначалу лицо ее лишь обращает на себя внимание, однако с каждой следующей минутой оно притягивает к себе все больше и больше, и остается лишь удивляться, что в первый момент оно вызвало интерес, не более. Ее глаза светятся нежным светом, но стоит только ей захотеть, и они заставят вас трепетать; они подчиняют себе подобно хорошему человеку, не облеченному властью, – не силой, но добродетелью. Черты ее лица не назовешь идеально правильными; подобная правильность вызывает скорее похвалу, нежели любовь, – в правильности, совершенстве нет души. Она не высока ростом. Она создана не для всеобщего восхищения, но для счастья одного человека. В ее нежности ощущается твердость и прямота. В ее покладистости нет и следа слабости. Нередко кокетство проявляется более в нарочитой простоте и незамысловатости туалета, нежели в безвкусных украшениях; в ее же убранстве не найти ни той ни другой крайности. Свойственная ей задумчивость смягчает ее черты, но не искажает их. Большей частью она серьезна. Ее улыбка… неописуема… Голос ее подобен тихой, нежной музыке, не той, что гремит на публичных сборищах, а той, что услаждает слух немногих избранных, знающих разницу между обществом и толпой. Ее голос имеет то преимущество, что не слышен издали. Чтобы описать ее тело, нужно описать ее душу; одно не представимо без другого. Ее ум – не в многообразии занятий, коим она себя посвящает, а в тщательном их отборе.
Проявляется ее ум не столько в том, что делает и говорит она вещи запоминающиеся, сколько в том, что она избегает делать и говорить то, что делать и говорить не пристало. Хорошее от плохого она отличает не умом, но проницательностью. Многим женщинам, в том числе и хорошим, свойственны скаредность и эгоизм; она же на редкость щедра и великодушна. Самые расточительные не одаривают с большей охотой, чем она; самые алчные не расстаются с деньгами с большей осмотрительностью, чем она. Нет человека, который был бы так молод – и так хорошо знал жизнь; и нет человека, которого бы жизненный опыт развратил меньше, чем ее. Ее обходительность вызвана, скорее, естественной склонностью приходить на помощь, чем стремлением следовать правилам, – вот почему она никогда не упустит случая поиздеваться как над теми, кто получил хорошее воспитание, так и над теми, кто воспитан дурно. Девичьи порывы заводить дружбу с кем придется ей не присущи, ибо подобные отношения лишь умножают ссоры и порождают взаимную неприязнь. Друзей она выбирает долго, но, выбрав, верна им всю жизнь, – и чувства в первые минуты дружбы испытывает ничуть не более восторженные, чем спустя много лет. Ей равно чужды и резкие суждения, и неумеренные похвалы; ожесточенность противоречит мягкости ее натуры, устойчивости ее добродетели. Нрав у нее, вместе с тем, прямой и твердый; он не более нежен, чем мрамор. Она обладает столь несомненными добродетелями, что на ее примере мы, мужчины, учимся ценить добродетели наши собственные. В ней столько грации и достоинства, что мы влюбляемся даже в ее слабости. Кто, скажите, увидев и узнав такое существо, не влюбится в нее без памяти? Кто, скажите, зная ее, да и себя тоже, способен жить одной надеждой?

О преуспеянии

Едва ли найдется на свете хоть один человек, обладающий выдающимися способностями, который не пожелал бы продемонстрировать их по любому поводу.
Мне достаточно всего четверть часа поговорить с незнакомцем, чтобы уяснить себе, состоятелен он или нет. Если тему эту он обходит стороной, то это почти наверняка свидетельствует о его бедности. Великий человек обнаруживает себя через мгновение; стоит только завести с ним беседу, как он даст вам понять, с какой выдающейся личностью вы имеете честь говорить, что ему больше удается, критика или поэзия, является ли он человеком высокообразованным или же ученость вызывает у него искреннее, хотя и тщательно скрываемое презрение. Однако как бы подобные рассуждения ни тешили наше самолюбие, опыт подсказывает: наш авторитет от них только страдает. Неверно думать, будто, демонстрируя наши способности, мы заручаемся хорошим к себе отношением; сколько бы советов ни давалось относительно того, как лучше себя подать, великое искусство понравиться состоит не в том, чтобы проявить свои лучшие качества, а в том, чтобы до времени скрыть их. Прискорбно, что так мало написано на эту тему – ведь от нее напрямую зависит, к примеру, успех сочинителя. Прежде меня всегда удивляло, когда я видел, как человек, не отличающийся ни умом, ни глубиной суждений, ни заметными способностями, ни прочими качествами, каковые могли бы возвысить его в глазах других, человек, влачивший самое жалкое – под стать способностям – существование, добивается высших должностей, почестей и огромного достатка, и при этом все считают это в порядке вещей и не задаются вопросом, в чем причина его успеха. Разве что самые проницательные заметят: «Он всегда был толковым малым и знал, на какую карту поставить». Признаюсь, подобное наблюдение застало меня врасплох и заставило задуматься. Вы скажете, что я позавидовал сему баловню судьбы. Столь громкий успех я заслужил куда больше, чем он, в досаде размышлял я, утешая себя тем, что мои способности, мои лучшие качества я бы ни за что не променял на его экипаж, хотя справедливости ради следует сказать:

1. Берк Э. Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию. М.: Рудомино, 1993.[↩]
2. Адресат этого шуточного письма – сэр Джеймс Лоутер (? – 1755), про которого в журнале «Джентльменз мэгэзин» говорилось, что это «самый богатый простолюдин в Великобритании, чье состояние приближается к миллиону». [↩]
3. Этот очерк написан, по всей вероятности, незадолго до женитьбы и посвящен будущей жене Берка Джейн Наджент.[↩]