Юрий Виленский. Виктор Некрасов. Портрет жизни

Вышла первая книга о Викторе Некрасове. Вышла в Киеве и, так как книготорговые связи между Украиной и Россией порваны, вряд ли доберется до какого-нибудь книжного магазина в Москве или Петербурге. То. что она все-таки попала ко мне, дело случая: киевский приятель, увидев, что автор ссылается и на мои воспоминания о Некрасове, купил книгу и прислал мне.

Ее написал киевский журналист, движимый чувством уважения и любви к своему замечательному земляку. Он писал ее, как говорили в советские времена, «в стол», не по заказу, не.имея и малейших гарантий, что книга будет издана. Его энтузиазм и благорасположение киевских издателей, выпустивших книгу, заслуживают самых добрых слов.

Вышедшая книга не очерк жизни и творчества писателя (самый подходящий и распространенный в таких случаях жанр), для ее автора (он не критик и не литературовед) талант Некрасова – не подлежащая сомнению данность, его природу, художественный строй некрасовских книг, их эстетические особенности и достоинства он не анализирует, его внимание сосредоточено лишь на перипетиях их публикаций и общественном резонансе, и название «Портрет жизни» точно соответствует поставленной им перед собой задаче и содержанию книги. Такой, биографический, угол зрения, конечно, ограничен, я уже не говорю о том, что художественные достижения не находятся в прямой связи с человеческими качествами автора. Но Некрасов – особь статья, он был на редкость привлекательной личностью, человеком открытым, никогда не изменявшим себе. притягивавшим как магнит великое множество самых разных людей. Его драматическая – и человеческая и писательская – судьба тесно переплетена с нашей общественной историей и проливает свет на жестокое давление «века-волкодава». Поэтому нарисованный Ю. Виленским «портрет жизни» (в сущности, без творчества) Некрасова не вызывает отталкивания.

Что касается фактов, Ю. Виленский добросовестен и точен. Я в данном случае придирчивый читатель – дружил с Некрасовым, знаю многих киевлян, о которых заходит речь в книге (Некрасов и знакомил меня с ними), но заметил лишь две оплошности. Но раз заметил, скажу о них. Николай Дубов – один из самых близких друзей Некрасова, талантливый писатель, постоянный автор «Нового мира» – почему-то назван в ряду фронтовиков (с. 119), зря, он фронтовиком не был. Доверившись рассказу Льва Озерова, историю публикации в 1960 году в «Литературной газете» известной статьи Некрасова о Бабьем Яре «Почему это не сделано…» автор изложил неверно (с. 198-199). Статья не была заказана ему тогдашним главным редактором газеты Сергеем Сергеевичем Смирновым по подсказке Льва Озерова, Некрасов написал ее по собственному почину. Знаю это точно, поскольку по просьбе Некрасова летал за ней в Киев и затем ее вел, когда она была поставлена в газетный номер; случайно у меня даже сохранилась ее рукопись.

Ю. Виленский широко и большими кусками цитирует автобиографические страницы из путевых записок и мемуарных очерков Некрасова. Так обильно, что, признаюсь, поначалу это меня, хорошо помнящего все эти тексты, раздражало. Но по строгом размышлении я смягчился, понял, что, наверное, это было оптимальное решение. Пересказывать своими словами исполненную поразительного обаяния, представляющую собой редкий органический сплав лирики и самоиронии автобиографическую прозу Некрасова значило бы вступить в соревнование с выдающимся художником и, разумеется, обречь себя на неминуемое поражение – не завоевать читателей, а оттолкнуть.

Но порадовавшись выходу в свет книги «Виктор Некрасов. Портрет жизни» и сказав заслуженные Юрием Виленским и киевскими издателями добрые слова, я, однако, после этого предался довольно безрадостным практического свойства размышлениям.

Творческий путь Некрасова завершен, и его книги уже должны быть осмыслены как цельное и незаурядное художественное явление. В 50-е и 60-е годы он был властителем дум, его книги поднимали нравственную планку нашей духовной жизни. Из сферы, подведомственной литературной критике, они нынче перемещаются в долговременные координаты истории литературы.

При этом надо иметь в виду, что доброжелательным вниманием критики Некрасов не был избалован. В этом отношении более или менее счастливо сложилась судьба лишь первой его повести «В окопах Сталинграда». Готовившийся руководством Союза писателей ее разгром не состоялся, спасла книгу сталинская премия, присужденная Некрасову по непостижимой воле самого вождя. Об этой повести много писали, ей посвящено немало дельных, проницательных статей. Но зато потом официозная критика отыгралась: повести «В родном городе» (1954) и «Кира Георгиевна» (1961) встречены были ею в штыки. А для тех критиков, которые не соглашались с таким облыжно «обвинительным уклоном», журнальные и газетные страницы были закрыты. А когда в 1963 году дважды с разносом путевых очерков «По обе стороны океана», с политическими обвинениями их автора выступил сам Хрущев (не думаю, что он их читал, скорее всего это было дело рук идеологических служб, истреблявших крамолу), началась многолетняя травля Некрасова, которая продолжалась ипосле смещения Хрущева и закончилась исключением писателя из партии и Союза писателей, «жандармов любезностями» и вынужденной эмиграцией. Его книги были занесены в проскрипционные списки главлита, изъяты из библиотек и большей частью уничтожены, его имя и названия его произведений было запрещено упоминать в печати, они вычеркивались даже из библиографических справочников. А к тому, что он написал в эмиграции, читатели, само собой разумеется, доступа не имели, и для критики все это было закрыто.

А вдали от родины Некрасов работал много и плодотворно. На чужбине была написана (точнее, закончена, начал ее Некрасов еще на родине) очерковая книга «Записки зеваки» (1975). За ней последовали путевые записки «Взгляд и нечто» (1977), «По обе стороны стены» (1977). «Из дальних странствий возвратясь…» (1979-1981), повесть «Саперлипопет, или Если б да кабы, да во рту росли грибы» (1983), «Маленькая печальная повесть» (1986). Теперь это должно быть поставлено в рамки всего его творчества. Историкам литературы предстоит проделать и ту работу, которой обычно занимается критика.

Да, земляки чтут Некрасова. Вот вышла первая книга о нем. А до этого, в 1992 году, там же, в Киеве, был выпущен посвященный ему сборник воспоминаний (который, увы, в Москву тоже не попал). На доме, где он жил, сооружена мемориальная доска.

Но ведь он русский писатель, занимает в нашей литературе XX века видное место, одна из самых светлых и ярких в ней фигур. Неужели в России меньше благодарных его читателей, меньше почитателей его таланта, чем в Украине? Так почему же до сих пор в России не выпущено его собрание сочинений, – он единственный из наших прозаиков первого ряда, у которого не было ни трехтомника, ни даже двухтомника? Почему сборник воспоминаний о нем и книга, посвященная ему, издаются в Киеве, а не в Москве?

Недавно в «Известиях» промелькнула порадовавшая меня заметка: в Ростове-на-Дону в память о Некрасове открыта мемориальная доска – там он в 1940-1941 годах работал актером в Театре Красной Армии Северо-Кавказского военного округа, там в августе 1941 года был призван в армию. А что же Москва? Разве здесь не должна быть сооружена мемориальная доска? Я даже знаю дом (много раз там бывал), где ей законное место, – нынче это Новый Арбат, 31. Там, начиная с 1949 года, Некрасов, приезжая в Москву, сам ли, или с матерью Зинаидой Николаевной, всегда жил у своих друзей Лунгиных (она известная переводчица, он сценарист). Это был – без малейших преувеличений и натяжек – в прямом смысле его московский дом. Кстати, оттуда мы, несколько его друзей, в последний раз в сентябре 1974 года (онприезжал попрощаться) провожали его на Киевский вокзал, он уезжал в Киев, чтобы улететь за границу, – оказалось, навсегда. На этом доме есть мемориальная доска – поэту Михаилу Луконину, он жил здесь с 1972 по 1976 год. Если сложить все дни, недели и месяцы, что провел здесь Некрасов, думаю, что получится не меньше, а скорее всего больше.

Хорошо зная въевшееся в нас бюрократически-милицейское мышление, предвижу возражение: Некрасов не москвич, у него не было московской прописки. Какое это имеет значение: он прописан в великой русской литературе! И есть уже прекрасный прецедент: памятник Ахматовой, пренебрегая тем, что у нее не было московской прописки, установили во дворе дома на Ордынке, где она, приезжая в столицу, обычно останавливалась у Ардовых.

Что же мешает воздать должное Виктору Некрасову (я пишу это, думая не только о нем, но и о Василии Гроссмане, Александре Беке, Николае Заболоцком, Борисе Слуцком, так много для нас значившим, а ведь у них и прописка московская была)?

Больше чем полтора века назад Пушкин писал с горечью:

«…замечательные люди исчезают у нас, не оставляя следов. Мы ленивы и нелюбопытны…». Неужели мы обречены на все это, так и не изживем хронической душевной лени и постыдного беспамятства?

Л. Лазарев