«Вопросам литературы» – 40 лет

Сорок лет – не круглая, но очень солидная дата. В XIX веке не было ни одного периодического литературного издания, прожившего столь долгую жизнь. Эти сорок лет были не простыми и нелегкими для журнала, и, оглядываясь на прошлое, мы видим и полосы его удач, и досадные пустоты. Никто лучше нас не знает масштаба того урона, который наносила журналу деятельность разветвленных – не одного Главлита – цензурных служб (кое о чем рассказал в своих воспоминаниях в шестом номере за прошлый год В. Озеров, который двадцать лет был главным редактором «Вопросов литературы»). Но, созданный после XX съезда КПСС, дитя «оттепели», журнал пережил морозы застойного времени и перестройку, свободу печати встретил как долгожданную возможность делать такой журнал, какой коллектив хотел и старался делать, но который ему делать не давали. Об этом хочется сказать для того, чтобы подчеркнуть, что нынче мы при всех трудностях экономического порядка несем полную ответственность не только за достоинства, но и за все слабости и недостатки журнала.

Когда-то в стихотворении «Не юбилейте!» Маяковский писал:

Юбилей – это пепел,

песок и дым;

юбилей —

это радость седым;

юбилей —

это край

кладбищенских ям;

это речи

и фимиам;

остановка предсмертная,

вздохи,

елей —

вот что лезет

из букв

«ю-б-и-л-е-й».

А для нас

юбилей —

ремонт в пути,

постоял —

и дальше гуди.

Именно так мы относимся к нашему юбилею. Не считаем, что «Вопросы литературы» – ветеран, который может жить на ренту. И жаждем не торжественных речей и праздничного фимиама, а озабочены тем, как лучше делать свое дело, занимаемся и в юбилейные дни «ремонтом в пути». С этой целью мы решили провести заочный «круглый стол» наших давних авторов и строгих, внимательных читателей, который публикуется в этом номере. Мы благодарны за добрые слова и хорошее отношение, но отдаем себе отчет в том, что участники «круглого стола», памятуя о нашем сорокалетии, в своих выступлениях главное внимание уделили тому, что в журнале получалось и получается. Конечно, нам важно знать, за что нас ценят, но мы не обольщаемся, относимся к себе самокритично, открыты для критики, стараясь извлечь из нее все полезное.

Хотим заверить наших читателей, что и в юбилейные дни у нас нет ни оснований, ни желания почивать на лаврах. Мы надеемся делать журнал так, чтобы он по-прежнему оставался нужным для наших читателей изданием, духовным хлебом насущным.

Сорок лет – немалый срок. И сегодня нельзя не вспомнить тех, кто ушел уже из жизни, но много сделал для того, чтобы «Вопросы литературы» заняли то место в духовной жизни нашего общества, которое они заняли: это первый главный редактор журнала А. Г. Дементьев, это В. А. Путинцев и С. А. Ляндрес, Е. И. Осетров и Н. К. Гудзий, У. А. Гуральник и Е. А. Сергеев, С. И. Машинский и Б. Л. Маргулис, М. Я. Андраша, А. А. Валунов, Г. Н. Алешина…

Стоит, наверное, сказать и о том, что в нашем маленьком коллективе есть сотрудники, которые работали еще над первым номером «Вопросов литературы», – такое случается не часто. И о том, что в юбилейном номере выступают и некоторые бывшие наши сотрудники, – значит, журнал не стал для них чужим, внутреннюю связь с ним они сохранили. Наверное, это тоже его характеризует.

Г. БАКЛАНОВ

Из минувших четырех десятилетий я примерно лет тридцать прилежный читатель «Вопросов литературы». Менялись времена, менялись нравы, все это отражалось на литературе и на литературных журналах, но все-таки «Вопросы литературы», наши «Вопли», старались не терять лица, оставаться изданием солидным, живым и достаточно интересным.

За эти десятилетия несколько поколений писателей вступило в литературу. И каждое отметило себя на страницах «Вопросов литературы», обозначило свои взгляды, намерения, принципы: сначала – молодыми, потом – в зрелую пору, а кто-то – став уже маститым. Не все, далеко не все, пройдя этот путь, сохранили свои убеждения и хоть что-то из нравственных принципов, подтвердилось пушкинское: «Служенье муз не терпит суеты». Процесс мужания одних, падения и деградации других, думаю, может сегодня стать предметом довольно любопытного исследования, если учесть, что времена не выбирают, время было одно и то же для всех.

Отдельно надо сказать о последнем десятилетии. Мало кто мог предвидеть, что путь, на который мы вступили, долог и тернист. Время больших надежд и ожиданий, первых веяний свободы быстро сменилось вседозволенностью, затем – крушение империи, подточенной изнутри безумными военными амбициями, нежизнеспособной экономикой, как следствие – афганская война, возвратная волна которой катится сегодня на север, грозя сомкнуться с возвратной волной позорной чеченской войны, – все это вместе взятое не могло не поднять муть со дна общества и в жизни и в литературе. И видно стало, как ряд литературных журналов, напуганных катастрофическим падением тиражей, готовы в погоне за читателем печатать бог знает что, конкурируя, по сути дела, с тем непристойным чтивом, что продается с лотков. Это – гибель, если помнить, что значили в духовной жизни русского общества толстые литературно-художественные журналы, кем и для чего они создавались.

«Вопросов литературы», к счастью, это не коснулось. Избавившись от давления цензуры, журнал стал содержательней, глубже, интересней.

Новых вам успехов на этом пути.

А. БИТОВ

Это был конец 60-х, когда меня в очередной раз года два не печатали, – и я вступил в единственную возможность быть опубликованным: ответил на анкету «Вопросов литературы» о судьбе русского рассказа. Раздраженный и словом «русский», и словом «рассказ» (может быть, их аллитерацией), я ответил – и получил целую дискуссию моих бывших невидимыми оппонентов, разбросавшихся по самым разным, кроме «Вопросов литературы», изданиям.

Тогда впервые я познал эффект, который, как ни странно, ощутим и теперь. Печатание текста в периферийных, заштатных, находящихся вне массового поля зрения изданиях чаще приводит к резонансу, чем выступления на широковещательной сцене.

И сейчас публикация в нижегородском «Дирижабле» приносит мне больше искренних откликов, чем интервью в любом буржуазном глянцевом издании.

Обозначим это как борьбу «понтов» с текстом. Торжествует в конечном счете текст.

«Вопросы литературы» всегда существовали в заднем ящике стола, как ни странно, сохраняя марку профессионализма несмотря ни на что. Несмотря на идеологию, на загнанность филологией, на смену преданных главных редакторов на еще более преданных. Помню, что Л. Я. Гинзбург, от которой трудно было услышать доброе слово в адрес периодической печати, тем не менее отмечала этот журнал. Возможно, с оговоркой «как ни странно». Так вот. Именно в тугую минуту, именно когда перестали печатать, едва ли не самый робкий журнал меня печатал. И каждый раз следовала дискуссия или полемика. Хотя, видит Бог, я для них (дискуссий и полемик) не писал ни строки. Я просто пользовался возможностью напечататься.

Но почему-то именно высказывания на отвлеченные литературные темы задевали чей-то протянутый сверху электрический нерв. Так случилось и с главой из «Пушкинского дома», где все мои многолетние усилия разделить в читательском сознании автора и героя были немедленно смяты совмещением того и другого.

Не могу не помянуть и последнюю, наверное, публикацию в «Вопросах литературы». Был 84-й год, когда меня не печатали уже категорически. И кроме двух вылазок смелых грузинских джигитов на собственной территории – никто ничего и не пробовал. Все-таки первая публикация после практически десятилетнего запрета произошла в «Вопросах литературы» со множеством перешептываний и оглядок через плечо. Именно здесь был опубликован текст «Битвы». Правда, пришлось переименовать в «Доспех тяжел, как перед боем».

Шило на мыло. Все на месте. По-видимому, «Битва» так же ассонирует к фамилии автора, как «рассказ» – к «русскости».

Всегда хорош счет три: русский рассказ – Пушкинский дом – Битов.

Абзац из пожеланий. Если уж в трудную минуту удавалось «Вопросам литературы» держаться не за перила идеологии, а за перила текста, то в нынешнюю трудную минуту, когда текст перестал кого-либо интересовать уже не по идеологическим причинам, следует придерживаться того же принципа. Мы теперь обеспечены самым главным – отсутствием страха.