«Вехи» реакционной идеологии

1

Величайшей глупостью XX века назвал Томас Манн современный антикоммунизм. Тому наглядным подтверждением служит деятельность так называемых «советологов» и «кремлинологов» – и тех, кто твердит заплесневелые, иногда монархического толка, «концепции», и тех, кто действует более «гибко», приспосабливаясь к новым обстоятельствам, к новому международному «климату».

Вот, к примеру, Леонард Шапиро, автор изрядного числа «трудов» о Советском Союзе. Об их глубине и серьезности позволяет судить предисловие Л. Шапиро к книге некоего Д. Поспеловского: «Возможно, если бы это правительство (царское. – М. Г.) оказалось бы немного более дальновидным в начале века, то последствий, из которых первым была революция 1905 года, можно было бы избежать».

В чем же проявилась недальновидность Николая II?

В том, что он не поддержал зубатовщины, – вот что стремится доказать Поспеловский, несколько запоздавший поклонник Зубатова и его попытки насадить в России полицейский тред-юнионизм.

Почтенный профессор нескольких университетов Л. Шапиро присоединяется к мнению «неозубатовца», что правительство Николая II «переоценивало революционную опасность рабочего движения, ошибочно принимая стремления революционной интеллигенции за настроения рабочих».

Мысль о чуждости революционных стремлений интеллигенции интересам народа неоригинальна: ее почти три четверти века назад прокламировали «Вехи».

Нет ничего удивительного, впрочем, в том, что Л. Шапиро повторяет зады «Вех»: ведь именно он на страницах «Славянского и Восточно-Европейского обозрения» опубликовал в высшей степени хвалебную рецензию об «энциклопедии либерального ренегатства», какой, по определению Ленина, были «Вехи».

Высказанные в этой книге антиреволюционные, антисоциалистические, антинародные взгляды и сейчас в ходу у ревнителей антикоммунизма. Они, рассматривая события, приведшие к революции в России, неизменно приходят к выводу, что революция вовсе не была неизбежной: ее породили, с одной стороны, ошибки и тупость режима, а с другой – злокозненная интеллигенция¹.

И тут мы сталкиваемся с примечательным фактом.

Поспеловский, как мы видели, убежден, что революционная энергия интеллигенции была чужда рабочим. А вот другой советолог, Л. Лабедз, считает, что русская интеллигенция была движущей силой революции. Л. Лабедз дарит нам следующее рассуждение: «Почему определение старой интеллигенции не совпадает с новым понятием «советская интеллигенция», очевидно – потому что старая интеллигенция определялась не образовательным критерием, но отношением к существующему режиму» – то есть оппозицией к нему, борьбой с ним.

«Веховцы» сочли революционность передовой интеллигенции тягчайшей ее виной. Коллега Лабедза Пайпс в этом не видит греха интеллигенции – но отнюдь не из любви к революции, а, как ни странно, из прямо противоположных побуждений. Ибо он утверждает, что в Советском Союзе интеллигенцией можно назвать лишь людей, «критически настроенных к существующему политическому и экономическому строю и готовых пожертвовать собой ради его коренного изменения». Иными словами, достоин названия «интеллигент» лишь враг революции, что уточняет мысль «Вех».

А именно так и ставили вопрос «Вехи». И советологи утверждают, что советская интеллигенция плоха, так как верна революции.

Когда-то Гегель назвал «хитростью» или «лукавством» разума то, что он «заставляет действовать для себя страсти, причем то, что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб и вред» ². Как это верно в отношении советологов: их антикоммунистическая страсть приносит им только ущерб и вред, они вступили в спор со временем, когда утверждается дух разрядки в международных отношениях, когда все больше сторонников завоевывает дело мира, – и, разумеется, в этом споре их ждет полный и позорный провал.

2

Сборник статей Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, М. О. Гершензона, Б. А. Кистяковского, П. Б. Струве, С. Л. Франка и А. С. Изгоева под названием «Вехи» вышел в свет в Москве в 1909 году.

Не успела, как говорится, просохнуть типографская краска на страницах «Вех», как в черносотенной печати появилось «Открытое письмо авторам сборника «Вехи». Его написал глава крайне правого направления в православной церкви архиепископ Волынский Антоний.

Подвигом назвал он печатное выступление авторов «Вех», проявивших «суворовскую храбрость» и «восторженное мужество» -в своем протесте против «упорных заблуждений большинства общества» и в «призыве к обществу покаяться», «соединиться с народом». Книга, возвестил этот столп духовного мракобесия и политической реакции, «возбуждает бледный страх среди упорных поборников нигилизма, но искренних между ними заставляет с радостным трепетом возвращаться к разумной и праведной жизни». Высокий духовный подъем «Вех», заверял Антоний, позволяет более примирительно смотреть «на жизнь нашего ренегатского от народа и родины общества и не считать его окончательно погибшим для царствия Божия».

На столь быстрое и столь откровенное выражение горячего сочувствия вряд ли рассчитывали авторы «Вех»!

В лагере их кадетских друзей и единомышленников не могло не произойти замешательства, и П. Н. Милюков и его коллеги поспешили издать сборник «Интеллигенция в России». Столпы буржуазного либерализма К. Арсеньев, И. Петрункевич, М. Ковалевский журили «веховцев», как напроказивших ребятишек, за несдержанность и неосторожность.

Конфуз после лобызания Антония с «веховцами» был столь велик, что Милюков все же не мог не сказать: «договоренное до конца» предложение «веховцев» вернуться к славянофильству «могло бы обнаружить всю свою близость к тем, совершенно однородным, предложениям, которые исходят из рядов крайних правых политических партий» ³.

Лидер кадетов напрасно прибег к условной форме «могло бы»: «Открытое письмо» Антония обнаружило эту родственную близость платформы «Вех» крайней реакции.

Милюков, делая вид, что не заметил поцелуя Антония, брал под защиту своих неосторожных друзей, предлагая «не спешить с отождествлением проектов «Вех» и предложений крайних правых партий». Но тут же вынужден признать, что «точки соприкосновения есть – и довольно многочисленные» ⁴.

Сами же «веховцы» не испытали особого смущения от похвал Антония: переиздавая сборник, они и не подумали отмежеваться от его поздравлений. Правда, Бердяев и Струве ответили на «Открытое письмо» епископа, но они не касались политического содержания сочувствия Антония. Бердяев не преминул заверить иерарха официальной церкви, что он, Бердяев, – человек, пришедший к церкви христовой, которую ныне почитает своей духовной матерью.

«Вехи» действительно были вехами на том пути либерального ренегатства, на который буржуазная интеллигенция вступила в начале XX века, когда в порядок дня русской жизни вошла неминуемая и близкая подлинно народная революция против самодержавия;

В спорах о «Вехах» отчетливо и остро выявился антагонизм двух культур, о котором говорил Ленин: культуры дворянско-буржуазной, культуры реакционной и клерикальной – и культуры последовательно-демократической. Первая, контрреволюционную, антинародную суть которой и выразили «Вехи», была антикультурой.

Формально критика «Вех» была направлена против русской интеллигенции, которая завела общество в «безвыходный тупик», проявила «изолированность от жизни», «обнаружила значительную дозу просто некультурности», «сектантскую нетерпимость», «геометрическую прямолинейность суждений и оценок», «духовный аристократизм», «надменно противопоставляющий себя обывателям», оказалась «безбытной, оторвавшейся от органического склада жизни, не имеющей собственных твердых устоев» ⁵.

Гершензон договорился до того, что русская интеллигенция утратила человеческий облик и ей можно пожелать «постараться стать человеком» ⁶. Конкретизируя, так сказать, тезис Гершензона об «утрате человеческого облика», С. Франк предъявил интеллигенции обвинение, что она якобы оказалась не только в партийном соседстве, но и в духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами, хулиганами и разнузданными любителями разврата, – и это с логической последовательностью обусловлено самим содержанием интеллигентской веры⁷.

Хоть и яростно нападали «веховцы» на интеллигенцию, но подлинной их мишенью была не интеллигенция как таковая, а революция.

«Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных», – сокрушался Булгаков. «Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности» ⁸. Статья Булгакова заканчивалась истерической нотой: «Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит» ⁹.

Ненависть и страх «веховцев» перед народной революцией были так велики, что Гершензон призвал «благословлять эту власть (власть Николая Кровавого и Столыпина-вешателя. – М, Г.), которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» ¹⁰.

Непонятно, чего здесь больше – откровенного цинизма или циничной откровенности.

Так влиятельная группа, можно сказать, элита буржуазной интеллигенции в разгар столыпинской реакции отреклась от революции, от освободительной борьбы народа.

Во имя чего же?

Во имя сохранения в России политического, экономического, духовного порабощения народных масс «дикими помещиками» (по выражению Щедрина) и «просвещенными капиталистами».

Но открыто прокламировать свою новую веру «веховцы» не осмелились и потому напустили густого квазифилософского, идеалистического и религиозно-мистического тумана.

В предисловии провозглашено: «Общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства».

В переводе на прозаический язык эта выспренняя тирада означает: и под гнетом самодержавия можно и должно жить «внутренней жизнью» духа.

Булгаков утверждал: самое важное – «мистическая жизнь церкви», а потому «не имеет решающего значения та или иная ее эмпирическая оболочка в данный исторический момент» ¹¹, – то есть полицейские нагайки и царские тюрьмы, гнет и социальное неравенство не должны заботить интеллигенцию.

«Бессилию, непроизводительности и. несостоятельности традиционного (то есть демократического и революционного. – М. Г.), морального и культурного философского мировоззрения русской интеллигенции» Бердяев противопоставляет национальную традицию русских философов, «начиная с Хомякова». «Свойства русского национального духа, – заверяет он, – указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной философии» ¹².

3

Было ли появление «Вех» неожиданностью или случайностью в истории буржуазной и мелкобуржуазной философской и политической мысли России? На этот вопрос нельзя ответить, не обратившись к анализу революционной ситуации в России, расстановки классовых сил. Попытки выводить идею из идеи в отрыве от реальной действительности – идет ли речь о Бердяеве или Соловьеве, Булгакове или Шестове – методологически совершенно несостоятельны. Такого рода недостаток сказался в ряде мест статьи В. Ерофеева «Остается одно: произвол» («Вопросы литературы», 1975, N 10).

Чтобы определить происхождение и место «веховства» в истории русской общественной мысли, я воспользуюсь взглядами так называемого «евразийства» – теоретического и политического течения, возникшего в 1921 году в белой эмиграции.

«Евразийцы» создавали свою «философию» из комбинации взглядов Достоевского и Вл. Соловьева, Константина Леонтьева и Н. Данилевского. «Особый путь» России, отличный и от «мещанского» Запада, и от «безбожного» социализма, они обусловливали принадлежностью России и к Европе, и к Азии. «Евразийство» так истолковывалось теоретиком этого движения П. Савицким: «В русском 19-м веке явственно различимы два обособленных преемства. Одно обнимает занимающуюся в 30 – 40-х годах зарю русского религиозного творчества. Рождаясь из недр некоего древнего духа, с трудом преодолевая покровы окружающей среды, – религиозное озарение вспыхивает в позднем Гоголе, славянофилах. Окружающее не властно заглушить лучи. Брезжущий свет разгорается в творчестве Достоевского, Владимира Соловьева и тех, кто был и есть с ними. Как наследие 19-го века, Россия обретает достояние нравственно-совестной и богословской мысли, достояние, поистине составляющее, в выборе и сопоставлении – канон книг русских учительных… В развитии «европейской» культуры, в пределах 19-го века, – та совокупность писаний, которую мы именуем: «канон книг русских учительных», так же, как явление Иванова – Врубеля, по стилю и сущности, не имеет подобий… Зато имеет подобие иное преемство, сказывающееся в судьбах русской культуры: преемство, начатое просветителями-обличителями 18-го и первой половины 19-го века, идущее через Добролюбова, Писарева, Михайловского, к просветителям большевистской эпохи; преемство позитивного мировоззрения, идолопоклонства перед «наукой»; преемство не скепсиса только, а «нигилизма» в отношении к «вненаучным» началам человеческого бытия; преемство не улыбки авгуров, но громкого смеха кощунственных… «Скажут, быть может: «два различных направления общественной мысли», сказав, ошибутся: не два направления, но два разных исторических образования, два раздельных исторических мира! К первопроповедникам христианства, к истокам, начальным моментам великого исторического цикла уводят проникающие Хомякова и Достоевского, Леонтьева и Соловьева пафос и озарение. К поздним временам неверия (эпикурейского или коммунистического, безразлично), в периоды «просвещения», – достояние убывающих культур, – ведут мировоззрения нигилистически-«научные»…»

«Преемство», которое воплощали «Вехи» в 1909 году, «евразийцы» и движение «Нового града» в 20 – 30-х годах, было «преемством» культуры, идеологии, политики дворянства и буржуазии, «культуры» Пуришкевичей, Гучковых, Струве… «Евразийство» было поэтому непосредственным развитием и продолжением «веховства» в новых условиях борьбы против победившего в России второго «преемства» – революционного.

О первом «преемстве» отозвался и П. Милюков: «Новые идейные настроения были закреплены неудачей первой революции и подогреты катастрофой, к которой привела вторая. Реакция против революционности, максимализма и космополитизма руководящей части интеллигенции приняла здесь форму рецидива славянофильства. Возрожденный «идеализм» был противопоставлен «материализму», православие – «безбожию», мистика – рационализму. Мораль и эстетика выдвинуты против права, этика – против науки, национализм – против космополитизма, традиция – против революции, личное самоусовершенствование – против усовершенствования учреждений, «общение с богом» – против общественного служения, конец мира – против бесконечного прогресса, предание «Москвы – третьего Рима»- против Петровской европеизации, максимализм «Вех» и «Нового града» – против максимализма «Народной воли» и «Искры».

Так «вождь» буржуазного либерализма в 1933 году определил место «Вех» в общем потоке антинародной, антиреволюционной культуры российской буржуазии.

Поучительна теоретическая эволюция «веховских» философов. Ведь они начали в конце XIX века с «легального марксизма», этого, по определению Ленина, отражения марксизма в буржуазной литературе. Они придерживались – в той или иной степени- некоторых положений исторического материализма и научного социализма.

Но вот примечательный факт. Заявление приглашенного в 1897 году преподавать в МВТУ Булгакова, что он «держится некоторых убеждений, которые принято считать социалистическими», не смутило руководителей института. Булгаков, посчитали они, хотя «марксист, т. е. социалист, но человек дельный и серьезный и поэтому кафедру доверить можно».

Почтенные профессора не ошиблись: очень уж ручным был «марксизм» Булгакова и его единомышленников.

Бердяев опубликовал свой критический этюд о Н. К. Михайловском – «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии», Булгаков – «О закономерности социальных явлений», Струве – «Свобода и историческая необходимость», Франк – «Теория ценности Маркса и ее значение» – тогда, когда на пороге XX века в России явственно назревала и приближалась всенародная революция против самодержавия, против политического и социального гнета. В этой Обстановке буржуазные либералы и попытались использовать теорию марксизма для обоснования буржуазного либерализма с тем, чтобы рабочее движение поставить на службу либеральной политике.

Поэтому с самого начала «легальный марксизм» занялся «поправками» и «дополнениями» к теории Маркса – Энгельса – в духе бернштейнского ревизионизма, вульгарного «экономического материализма», неокантианского критицизма, «этического социализма».

Но когда в первые годы нового века стала очевидной неизбежность близкой революции и столь же очевидной ведущая роль в ней рабочего класса, вооружённого подлинно научной теорией Маркса и Энгельса, «легальные марксисты» забили отбой, пошли в атаку на марксизм…

И здесь мы можем констатировать: этот переход в начале века «легальных марксистов» к реакционной идеалистической философии предуказал путь для буржуазных мыслителей последующих десятилетий. Основатель и глава буржуазной франкфуртской философской школы М. Хоркхеймер, например, также, по его признанию, в 20-х годах был марксистом, революционером, верил, что национал-социализм может быть уничтожен только марксистской революцией, А затем Хоркхеймер сбросил маску марксизма и занялся созданием «критической теории общества», в которой «надежда на преодоление несправедливости в мире постигается в теологии»…

Свое истинное лицо псевдомарксисты явили в сборнике «Проблемы идеализма» (1902).

Булгаков в статье «Основные проблемы теории прогресса» назвал своих новых духовных вождей: «…Из новейших философских систем наиболее удовлетворяют системы Эд. ф. Гартмана и В. С. Соловьева; философия Соловьева есть, в моих глазах, пока последнее слово мировой философской мысли, ее высший синтез» ¹³. Метафизика и христианство – таковы основы новой «веры» Булгакова. Он слово в слово повторяет апостола Павла: «Вера есть способ знания без доказательств, уповаемых извещение, вещей обличение невидимых» ## Там же, стр.

1. См.,например: R. Abramovich, The Soviet Revolution, N. Y. 1962; G. Hosking, The Russian Constitutional Experiment. Government and Duma 1907 – 1914, Cambridge, 1973; R. Pipes, From the Other Shore, «Encounter», 1963, Vol. XX, N IV.[↩]
2. Гегель, Сочинения, т. VIII. Философия истории, Соцэкгиз, М. -Л. 1935, стр. 32[↩]
3. »Интеллигенция в России». Сборник статей, «Земля», СПб. 1910, стр. 113. [↩]
4. Там же.[↩]
5. »Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции», М. 1909 (статья С. Булгакова «Героизм и подвижничество», стр. 27, 28, 41, 38, 47). [↩]
6. Там же, стр. 70.[↩]
7. См.: «Вехи», стр. 176 – 178.[↩]
8. Там же, стр. 24, 23.[↩]
9. Там же, стр. 68.[↩]
10. Там же, стр. 89.[↩]
11. «Вехи», стр. 66.[↩]
12. Там же, стр. 18 – 19.[↩]
13. Статья перепечатана в сб. Булгакова «От марксизма к идеализму», СПб. 1903, стр. 153.[↩]