В жанре послесловия

Достаточно распространена точка зрения, что современная поэзия, а быть может, поэзия последних двух веков вообще, если и припоминает свое жанровое прошлое, то лишь ассоциативно: баллада — страшное, элегия — печальное, ода — возвышенное…

Тех, кто принял участие в ростовском семинаре, объединяет противоположное убеждение: в том, что жанр — неотъемлемая категория как поэтики, так и творческой памяти, что художник, чтобы стать художником, «должен научиться видеть действительность глазами жанра»¹. Мне не раз приходилось ссылаться на этот ранний афоризм М. Бахтина о жанре (не будем сейчас вдаваться в старый спор — кто был автором книги, увидевшей свет под именем П. Медведева; согласимся, что это мнение не противоречит тому, что писал Бахтин о жанре и в других работах). Именно по той причине, что мне неоднократно приходилось говорить на страницах «Вопросов литературы» о жанре и его месте в исторической поэтике, я не стал еще раз повторять тех же мыслей из своего доклада в Ростове-на-Дону, но решил хотя бы частично воспроизвести атмосферу разговора о жанре, предложив послесловие к нему.

Там царило отнюдь не только согласие, но и полемика, поскольку, согласившись с тем, что жанр — живая и необходимая категория, выступавшие по-разному мыслили о жанре, по-разному применяли его. Эта разность подхода и понимания сказалась и в статьях, в которые были преобразованы ростовские выступления.

Мое послесловие — реплика, звучащая на пересечении двух журнальных рубрик «Вопросов литературы»: «Поэтика жанра» и «Как писать историю литературы?». На семинаре, следуя его теме, мы больше говорили о «перспективах жанровой поэтики», но внутри докладов и в связи с ними вызревает тема — о перспективах «жанровой истории литературы».

Едва ли не самым памятным примером осуществления жанрового принципа как инструмента для написания истории литературы является опыт Аластера Фаулера². При известной британской нелюбви к теории это может показаться неожиданным, но на деле не только шотландец Фаулер проявил более, чем принято в Британии, интереса к теории (на его книгу по теории жанра ссылается В. Козлов), но и в сфере теории он остался в достаточной мере традиционалистом. Фаулер исходит из понимания жанра как удобной категории если не классификации, то исторического описания, демонстрируя жанровый контекст разных эпох. Результат получился менее ярким, чем можно было ожидать, так как сами жанры подавались как готовое платье. Картина осталась статичной.

Живописную, но также статичную метафору предлагает в своей статье Владимир Козлов: кладбищенская элегия как шкатулка, куда собраны предшествующие элементы, где они соединились, чтобы стать предметом, выставляемым для потенциального пользователя. Этой шкатулкой воспользовались многие, из нее происходит русская классическая поэзия.

Живописная шкатулка при описании начинает выглядеть черным ящиком, содержание которого недоступно взгляду и пониманию, а то, что является на выходе, — готовым продуктом, стершим память о явлениях и, главное, процессах, в которых он создавался.

Разумеется, шкатулка — не черный ящик, и Козлов, приоткрывая ее крышку, указывает на ее содержимое, но потом эту крышку закрывает, и содержимое, на мгновение мелькнувшее, опять предается забвению, погружается в неразличимость. От этого сложная динамика поэтического развития теряет перспективу, выводится на плоскость. Явления разного смысла и разного времени уравниваются, как это происходит с описательностью и живописностью, которые проиллюстрированы первой строфой элегии Грея в переводе Жуковского:

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

Здесь если и присутствует элемент описательного (descriptive), то очень ослабленный, и совсем нет живописного (picturesque), что, кстати сказать, совсем не одно и то же. Описательное Грей редуцировал, будучи классиком по вкусам и манере, а к живописному вообще не пришел.

1. Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении. М.: Лабиринт, 1993. С. 150.[↩]
2. Fowler A. A History of English Literature: Forms and Kinds from the Middle Ages to the Present. Oxford: Blackwell, 1987.[↩]