Умное чтение Толстого
М. Альтман. Читай Толстого, Приокское книжное изд-во Тула; 1966, 168 стр.
Читаем у Бэкона: одни книги можно лишь попробовать, другие – проглотить, и, наконец, немногие нужно разжевать и переварить. Писания Льва Толстого относятся к таким немногим книгам. Издавна читает и перечитывает их вдоль и поперек, пристально, прилежно М. Альтман. Долголетние наблюдения, заметки, сопоставления, мысли, возникавшие при таком, воспользуюсь старинным метким выражением, умном чтении, собраны в его новой книге «Читая Толстого». Объединенные, дополненные, переработанные, все они слились, сплавились и стали действительно новой книгой. Умное чтение – не поспешное и не быстрое. Перечень прежде напечатанных статей автора о творчестве Толстого, приложенный к книге, показывает, что они появлялись постепенно с 1928 до 1964 года. То в пражском журнале «Slavia», то в наших журналах «Звезда», «Советская музыка», то в «ученых записках Тульского и Орловского пединститутов, в Тульском толстовском сборнике. Как видно, такое чтение Толстого длилось без малого четыре десятилетия. Итоги этого чтения вмещены в одну книгу. По объему небольшую, по богатству содержания – весомую. Книга легко обозрима, ясна по замыслу и строению, изящно и остроумно написана. Она интересна прежде всего для писателя, для историка культуры, для филолога и языковеда, особенно для тех из них, кто не чужд вкуса к ономастике – отделу лексикологии, занимающемуся собственными именами. Прочтет ее и всякий другой читатель, любящий русскую литературу, прочтет и порадуется. Прочтет потому, что книга так сделана, что ее и не специалист с наслаждением и пониманием читать может. И, – я уверен, – будет читать. Авторское обращение к читателю книги, предваряющее ее, уместно напомнило афоризм Пушкина: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная».
Этой занимательной науке и посвятил М. Альтман свою книгу. Следя за мыслью художника Толстого, автор исходит из предпосылки – нет ненужных, неважных, несущественных мелочей, подробностей, деталей у Толстого. Все они несут в себе идейно-художественный смысл, нераздельны с поэтическим замыслом каждого данного произведения. У создателя «Рубки леса», убежден М. Альтман, – и нас, читателей, он в этом убеждает, – каждая щепка на учете, всякое годное лыко идет в строку. О справедливости этой предпосылки свидетельствует все содержание книги. Пользуясь словом «предпосылка», не будем забывать, что раньше, чем это слово поставить в самом начале своей книги, автору ее пришлось несколько десятков лет собирать факты и наблюдения» которые позволили ему обоснованно воспользоваться этим словом. Главное, наипристальное внимание в книге устремлено на мельчайшие подробности толстовского поэтического хозяйства, на те стороны этого хозяйства, которые ускользают от обычного читательского глаза. Альтмановское чтение Толстого – это чтение через сильный микроскоп. О крупном, масштабном в поэтическом хозяйстве Толстого много писано. О микромирах этого хозяйства впервые обстоятельно говорит книга, о которой я пишу. Первое место в книге отведено отделу «По вехам имен». Оно и понятно: именословие всего более влечет ее автора. Тщательно прослежены приемы построения фамилий и имен литературных персонажей Толстого: перемена буквы или букв фамилий прототипов данного персонажа; разложение имен прототипа на составные части с последующим включением одной из таких частей целиком в имя литературного персонаж» и замены другой части некоторым ее подобием – из Безбородко возник Безухий, из Лизогуба – Светлогуб, из Фельдмана – Гроссман, из Петерсона – Симонсон. Часто не только фамилия, но самое имя и отчество обязаны своим происхождением именам и отчествам реальных прототипов этих персонажей. Так, одинаковое имя и отчество – Петр Кириллович – у Пьера Безухого и у одного из его прототипов – Медынского; Круглосветлов («Плоды просвещения») получил имя и отчество Алексея Владимировича, взятые прямо от его прототипа Вагнера. Но как ни многочисленны подобные наблюдения, не основательно заключать, будто все фамилии и имена толстовских героев прямо восходят к их прототипам. Автор сам об этом предупреждает: ведь, во-первых, подлинный художник всегда возводит, обобщает прототип в тип; во-вторых, собственное имя литературного персонажа имеет многообразные функции, оно не столько сигнализирует о прототипе литературного персонажа, сколько служит для характеристики, идейно-художественной характеристики самого персонажа. Не только отдел «По вехам имен» – всю книгу прослаивают тонкие изыскания по ономастике. В иных случаях выяснены идейно-поэтические функции собственных имен героев Толстого. В других предложены неожиданные сопоставления таких имен с поэтикой собственных имен в произведениях Гоголя, Достоевского, Куприне. Особый – отдел книги отведен литературным взаимосвязям – Пушкин и Толстой (Николай Иртеньев из толстовской трилогии и Евгений Онегин); Некрасов и Толстой; «Платоны Толстого и Достоевского» (Платон Каратаев в «Войне, и мире», хороший мужик Платон Фоканыч в «Анне Карениной», философ Платон Николаевич в «Бобке» Достоевского). Очень занимают автора и досконально им прослеживаются источники сюжетов произведений Толстого. Источники эти крайне многообразны: они и в биографии Толстого, и в рассказах его близких, знакомых, современников, в изобилии сокровищ русской и мировой литературы. Отыскание их – дело трудное и увлекательное. Многое по этой части открыто М. Альтманом верно и доказано прочно. Но не все. С некоторыми построениями в области параллелизма сюжетов согласиться нельзя. Ощутима нехватка доказательств у автора в пользу отдельных параллелей. Крепко, солидно обоснованы параллели к сюжетам «Плодов просвещения» и «Фальшивого купона». Отлично дан анализ эпизода с увозом дамы в «Двух гусарах». Исключительно богат никем еще не усмотренными и полными глубокого идейно-художественного смысла мелочами этюд «Железная дорога». В нем раскрыто отношение Толстого и его героев к капиталистическому железнодорожному предпринимательству. Но историк не согласится со слишком уж расширительным приписыванием всему российскому поместному дворянству идиосинкразии, антипатии, даже классовой ненависти к железным дорогам. Источники, и исторические, и публицистические, и художественно-литературные, не подтверждают этого вывода. Сопоставление двух «Володей», толстовского и чеховского (Володя Иртеньев в «Юности» Толстого и «Володя маленький» из известного рассказа Чехова о двух Володях), кажется натянутым. Совпадение имен героев здесь подкупило и увлекло автора книги на ложный путь: не главное, основное содержание этих образов, а частность, частная черта – отношение к женщине – неправомерно выпячено; суть разбираемых и сближаемых образов осталась, по-моему, не только непонятой, но и предстала перед читателем книги искаженной. Совсем не убедительно и исторически несостоятельно противопоставление А. Блока, будто бы оперировавшего научным, социальным понятием «класс», Толстому, который-де о «классах» не думал. О социальных классах пореформенной России и их противоречиях, о конкретных проявлениях этих классов и их противоречий Толстой, конечно, не меньше Блока думал да к тому же и высказывал свои суждения по крайней мере на 30 – 40 лет ранее Блока. Вызывает сомнение и раздел «Полемика с Куприным». Может, в нем что-то не досказано. Но я не вижу оснований даже для гипотетического утверждения о том, будто Толстой в рассказе «После бала» полемизировал с одной из сценок купринской «Ямы». Закрывая книгу, можно еще кое на что посетовать. Жаль, что в ней не подведены итоги всему изобилию наблюдений, заключающихся на ее страницах, нет в конце обобщений. Не всякий сам их сможет сделать. Из-за отсутствия таких итоговых обобщений богатство, многоразличность аспектов наблюдений, находящихся в книге, скорее напоминают читателю орнаментальную мозаику, чем мозаичную картину. Жаль, что в указатель к книге; включены лишь имена литературных персонажей Толстого, да и то не все исторические персонажи его произведений в этом указателе отсутствуют, что нельзя не признать просто странным, как будто бы Кутузов, Растопчин, Наполеон, Николай I, Шамиль и многие исторические персонажи произведений Толстого не являются объектами изучения и литературоведов. Но не менее того историкам и филологам, равно и всем читателям, нужен указатель и всех реальных истерических лиц, поминаемых в таком изобилии в книге, а также и литературных персонажей не Толстого, но и других писателей, о которых в ней говорится. Однако те немногие критические заметки, которые я высказал, не могут затемнить отличного впечатления от книги. Она заслуженно займет свое место в необозримой литературе о Толстом.