«Тайная любовь» Гоголя?

МИФЫ СТАРЫЕ И «НОВЫЕ»

Все, что я тут напишу, совершенно недоказуемо…

Владимир Солоухин, «Камешки на ладони».

Такой откровенности и самокритичности невольно отдаешь должное. Только вот вопрос: зачем же тогда писать? Да еще и публиковать написанное? В. Солоухин разъясняет: «…если мысль зародилась, пусть самая спорная, то отчего бы ее не высказать? От (?) величайшего русского писателя не убудет» («Новый мир», 1986, N 8).

Речь идет о Гоголе. Это ему предназначается один из солоухинских «камешков».

Итак, новая гипотеза о Гоголе?.. Любопытно. Нас, правда, заранее предупреждают: мы имеем дело с мыслями «совершенно недоказуемыми», то есть как бы неподвластными логике, анализу, обсуждению.

Все же рискну.

* * *

Попробую подступиться издалека. Быть может, не все читатели «Вопросов литературы» знают или помнят, что знаменитые художественные вечера княгини Зинаиды Александровны Волконской (урожденной Белосельской), на которых во второй половине 20-х годов прошлого века собирался цвет научной и творческой интеллигенции обеих столиц, проходили в доме князей Белосельских-Белозерских – в двух шагах от нынешней редакции, через улицу Горького (бывшую Тверскую), там, где сегодня бурлит людским водоворотом гастроном N 1, хорошо знакомый москвичам и особенно приезжим как «Елисеевский»…

Из литераторов здесь можно было встретить Жуковского, Баратынского, Языкова, Вяземского, Дельвига, Козлова, Веневитинова, И. Киреевского, Загоскина, Погодина, Шевырева…

Ну, словом, что было в Москве повидней,

Что в ней мимоездом гостило… —

говорит в некрасовской поэме «Русские женщины» Мария Волконская, вспоминая, как зимой 1826 года в доме своей невестки, на специально устроенном в ее честь княгиней Зинаидой музыкальном вечере, она прощалась и с Москвой, и со всей своей прежней жизнью, отправляясь в далекую Сибирь к мужу-декабристу. «И Пушкин тут был…» – добавляет она.

Пушкин побывал у З. Волконской, но чуть раньше, в сентябре, когда доставлен был из Михайловского для свидания с царем. Хозяйка встретила поэта сюрпризом – спела его элегию «Погасло дневное светило…». По отзыву Вяземского, «Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства»¹. Через несколько месяцев он прислал Волконской свою поэму «Цыганы» и посвященное ей стихотворение «Среди рассеянной Москвы», где называет княгиню «царицей муз и красоты».

Частым и желанным гостем в доме на Тверской был опальный Адам Мицкевич, он даже воспел в стихах одну из его комнат, обставленную в древнегреческом стиле («На греческую комнату»), Волконская написала по-французски (родившись и выросши в Европе, она, как, впрочем, многие представители тогдашней русской знати, почти не знала родного языка и начала осваивать его уже в зрелом возрасте) отрывок под названием «Portrait de Mickewiez», а Мицкевич сочинил в ее честь посвящение к своим «Крымским сонетам».

Возвышенные поэтические строки посвятили «северной Коринне» – как часто называли тогда З. Волконскую – Баратынский, Киреевский, Козлов, влюбленный в нее Веневитинов, не говоря уже о небезызвестном князе Шаликове, издателе «Дамского журнала», не устававшем воспевать княгиню в слащаво-сентиментальных стихах.

Гоголю в московском салоне Волконской побывать не довелось. В те годы он еще учился в Нежинской гимназии, а в декабре 1828 года приехал в Петербург, полный литературных замыслов и надежд, с незавершенной поэмой «Ганц Кюхельгартен» в кармане. Судьба, однако, все же свела его с Волконской, но лишь через несколько лет, в Риме, где жила перешедшая к тому времени в католичество и оставившая Россию княгиня и где она возобновила свои музыкальные вечера.

…Неподалеку от базилики Иоанна Латеранского, в глубине тихого парка, среди цветников и виноградников, стояла старинная вилла Palazzo Poli, которая с 30-х годов прошлого века стала известна в Риме как «вилла Волконской». В те времена это были окрестности «вечного города». Отсюда взору открывалась неповторимая панорама: с одной стороны – вид на просторы Кампаньи, «немые пустынные римские поля, усеянные останками древних храмов», арки античных водопроводов, горы, «озаренные чудною ясностью воздуха», и небо, «уже не серебряное, но невыразимого цвета весенней сирени»; с другой – сам Рим, его дома, дворцы, соборы, Колизей и «величественный купол Петра, вырастающий выше и выше по мере отдаленья от него и властительно остающийся, наконец, один на всем полгоризонте, когда уже совершенно скрылся весь город».

Такие картины предстают перед вернувшимся на родину князем, героем гоголевского «Рима», но нет сомнения, что это увидено глазами самого Гоголя. После того как весной 1837 года он впервые приехал в Рим, и особенно в 1838 – 1839 годах, Гоголь, если только он не отлучался из полюбившегося ему города и если не уезжала куда-нибудь З. Волконская, часто бывал на ее вилле.

Что влекло его туда? Уж конечно не желание подтрунивать над странностями хозяйкиной сестры, Магдалины Александровны Власовой, дамы добродушной, но весьма ограниченной, хотя и в этом маленьком удовольствии он, надо признать, себе не отказывал… Не без интереса приглядывался Гоголь к бывавшим у Волконской знаменитым артистам, музыкантам, художникам, в том числе русским. Беседовал с С. Шевыревым, приглашенным княгиней в качестве воспитателя ее сына. Наконец, у Волконской была богатая русская библиотека – карамзинская «История», сборник Кирши Данилова, летописи.

Но более всего привлекала Гоголя возможность побыть наедине с самим собой, сосредоточиться на своих размышлениях, возможность, которая была ему так необходима в ту пору и которую он находил на вилле Волконской. П. Анненков вспоминает о проведенных здесь Гоголем «длинных часах немого созерцания», когда «он ложился спиной на аркаду тогатых, как называл древних римлян, и по полусуткам смотрел в голубое небо, на мертвую и великолепную римскую Компанью»².

Княгиня была деликатна, ненавязчива, всячески оберегала покой и уединение Гоголя, и он этим дорожил. Не мог не дорожить он и общением с этой, без сомнения, незаурядной, умной, высокообразованной, отлично знавшей и тонко чувствовавшей искусство женщиной, которую за что-то ведь ценили такие люди, как Пушкин и Мицкевич³ ; мы потому и говорим о ней чуть подробнее, чем того, казалось бы, непосредственно требует тема. В одном из писем к матери Гоголь пишет: «Кн. Зин. Волконская, к которой я всегда питал дружбу и уважение и которая услаждала мое время пребывания в Риме, уехала, и у меня теперь в городе немного таких знакомых, с которыми любила беседовать моя душа»⁴.

Однако сама Волконская смотрела на свою дружбу с писателем не совсем так или, вернее, не только так. Сказать о ней, что она перешла в католичество, – значит сказать слишком мало и слабо, – она стала фанатичной католичкой, к тому же одержимой страстным желанием и других вовлекать в лоно римской церкви. Если княгиня мечтала обратить в «истинную веру» собственного сына, то почему бы и Гоголю было не стать объектом подобных же ее устремлений? Это намерение зародилось (а может быть, лишь окрепло?) с появлением на вилле Петра Семененко и Иеронима Кайсевича.

Кто такие были эти двое?

Участники польского восстания 1830 – 1831 годов, они принадлежали к созданному в Париже Богданом Яньским при покровительстве самого Мицкевича религиозному братству, которое видело свою задачу в том, чтобы способствовать духовному возрождению и сплочению эмиграции для продолжения борьбы. Ближайшей целью была организация нового католического монашеского ордена – ордена ресуррекционистов, или «воскресенцев». Учредителями его и станут через некоторое время Петр Семененко и Иероним Кайсевич. А пока молодые люди нелегально, с подложными паспортами и рекомендательным письмом Мицкевича к З. Волконской осенью 1837 года прибыли в Рим, чтобы готовить себя к будущей миссии и вербовать приверженцев.

Вот с ними-то Волконская и познакомила Гоголя в марте 1838 года. Об этом факте П. Семененко немедленно сообщает Б. Яньскому: «Возвращаемся с обеда у княгини Волконской и с прогулки на ее виллу в сообществе ее, а также одного из наилучших современных писателей и поэтов русских, Гоголя, который здесь поселился. В разговоре он нам очень понравился. У него благородное сердце, притом он молод; если со временем глубже на него повлиять, то, может быть, он не окажется глух к истине и всею душою обратится к ней. Княгиня питает эту надежду, в которой и мы сегодня несколько утвердились»⁵.

Кайсевич в своем дневнике пишет о том же событии еще более определенно: «Познакомились с Гоголем, малороссом, даровитым великорусским писателем, который сразу выказал большую склонность к католицизму и к Польше…» (стр. 187).

Так зародился миф, которому суждено было неожиданно долгое существование…

Знакомство имело продолжение. Если верить письмам, состоялся обмен визитами, причем новые знакомцы Гоголя очень активны, они навещают писателя часто, и вдвоем и поодиночке – для большей откровенности. Круг тем, по которым ведутся беседы, широк, однако собеседники Гоголя стараются так или иначе свести все к главному для них предмету. Ни один разговор, даже за обеденным столом, не пускается ими на самотек, все продумано, все подчинено сверхзадаче. После одного из таких обедов, специально устраиваемых Волконской, Семененко с удовлетворением докладывает Яньскому: «Сдается мне, что с пару хороших мыслей я ему внушил» (стр. 189). Кайсевич со своей стороны пишет посвященный Гоголю сонет, где сравнивает «певца с днепровской стороны» с полевым цветком, пересаженным в новую почву; как цветок оживает с приходом весны, так и поэт почувствует прилив творческих сил, если только не замкнет свою душу «для небесной росы»⁶. Сонет был прочитан автором во время очередного обеда у Волконской, и, как показалось всем трем заинтересованным лицам, намек насчет «небесной росы» «не прошел мимо цели и произвел большое впечатление на душу певца» (стр. 189). В последующих донесениях Семененко и Кайсевича все увереннее звучат оптимистические нотки; «С божьего соизволения, мы с Гоголем очень хорошо столковались» (стр. 189); «… много-много других очень утешительных речей» (стр. 189); «Гоголь – как нельзя лучше. Мы столковались с ним далеко и широко» (стр. 190), Короче говоря, у обоих миссионеров явно складывается впечатление, или, во всяком случае, они всячески стараются, чтобы такое впечатление создалось у руководителей парижского братства, что Гоголю оставался буквально один шаг до перехода в католичество.

Трудно сказать, как реагировали на эти донесения в Париже, но в России кое-кто поверил Семененко и Кайсевичу безоговорочно.

Ниже мы еще вернемся к их письмам, сейчас же следует отметить, что они долгое время находились вне поля зрения гоголеведения. Ни в многочисленных и, надо сказать, весьма подробных письмах самого Гоголя, ни в записках современников имена П. Семененко и И. Кайсевича не упоминаются. Естественно, мы не находим их и в фундаментальных «Материалах для биографии Гоголя» В. Шенрока. Лишь в приложении к третьему тому, вышедшему в 1895 году, Шенрок сообщает о своем знакомстве с только что полученным экземпляром труда патера Павла Смоликовского «История Общества Воскресения Господня», вышедшего на польском языке в Кракове (это мог быть один из первых двух томов, потому что все трехтомное издание было завершено в 1897 году). Поскольку книга Шенрока была уже отпечатана, исследователь ограничился самым кратким комментарием к приводимым Смоликовским материалам о встречах Гоголя в 1838 году у З. Волконской со «змартвыхвстанцами»⁷ и о якобы проявленной писателем «склонности к католицизму». Но и в этом предельно лаконичном комментарии Шенрок нашел необходимым заметить, что, по его мнению, Семененко и Кайсевич принимали желаемое за действительное, усматривая склонность к католицизму там, где было «сочувствие к полякам», и что, как считали А. Данилевский и В. Репнина, близко наблюдавшие Гоголя в ту пору, «ничего серьезного здесь не было»⁸.

Тем не менее спустя несколько лет, в 1902 году, в журнале «Вестник Европы» появилась развернутая статья, автор которой, А. Кочубинский, опираясь на материалы П. Смоликовского, подробно излагает историю знакомства и взаимоотношений Гоголя с П. Семененко и И. Кайсевичем, и излагает именно в духе созданного ими мифа. Ни достоверность, ни объективность сообщений католических миссионеров у А. Кочубинского сомнений не вызывают. «Великий русский поэт, – делает вывод автор статьи, – католиком не стал, но был близок к «небесной росе»; православия не оставил, но был близок к искусительному шагу…»⁹.

В подтверждение своего вывода А. Кочубинский ссылается главным образом на свидетельства Семененко и Кайсевича, но вспоминает еще и о «подозрениях», возникавших по этому поводу у матери писателя, М. И. Гоголь, и у некоторых его московских друзей. Последним, как известно, «очень не нравился его отъезд в чужие края», они даже готовы были сделать вывод, что «Гоголь не довольно любит Россию»¹⁰. Эту точку зрения явно разделяет А. Кочубинский, скрупулезнейшим образом подбирающий все пылкие признания Гоголя в любви к Италии, к Риму и оценивающий их весьма неодобрительно.

Но даже автору «Вестника Европы» не пришло в голову обратиться за аргументами к художественным произведениям Гоголя.

Это попытался сделать Владимир Солоухин.

* * *

По сравнению с тем, что пишет о Гоголе В. Солоухин, суждения его предшественника из «Вестника Европы» – сущий пустяк, безобидные намеки. Чем-то А. Кочубинский напоминает следователя, хотя и не вполне беспристрастного, но вежливого и, в общем, довольно либерального;

1. «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников», в 2-х томах, т. 1, М., 1985, с. 134.[↩]
2. П. В. Анненков, Литературные воспоминания, М., 1983, с. 80 – 81.[↩]
3. Не лишено интереса и авторитетное мнение Ф. Буслаева, который считал, что принадлежащие перу З. Волконской эстетические этюды имеют «высокое значение» – «по обширным ее сведениям в истории искусства и литературы, по глубине и оригинальности мысли и по художественному изложению» («Вестник Европы», 1896, N 1, с. 14).[↩]
4. «Письма Н. В. Гоголя», в 4-х томах. Редакция В. И. Шенрока, т. I, СПб., 1901, с. 508 – 509.[↩]
5. Цит. по: В. Вересаев, Гоголь в жизни, М. -Л., 1933, с. 187. В дальнейшем, кроме специально оговоренного случая, материалы П. Семененко и И. Кайсевича приводятся по этому же изданию с указанием в скобках страницы.[↩]
6. Цит. по: «Вестник Европы», 1902, N 2, с. 668.[↩]
7. От польского zmartwychwstanie – воскресение; zmartwychwstancy – члены католического монашеского ордена «воскресенцев».[↩]
8. В. И. Шенрок, Материалы для биографии Гоголя, т. 3, М., 1895, с. 549.[↩]
9. А. Кочубинский, Будущим биографам Н. В. Гоголя. – «Вестник Европы», 1902, N 2, с. 672.[↩]
10. С. Т. Аксаков, Собр. соч. в 4-х томах, т. 3, М., 1956, с. 187.[↩]