Сплетня как механизм авторефлексии в романах Достоевского «Бесы» и Джордж Элиот «Мидлмарч»

Сплетня как жанр: определение и функции

Сплетня — неоднозначный речевой жанр, предполагающий заведомую субъективность или недостоверность сообщаемых сведений и в то же время доверие или хотя бы интерес к ним собеседника как необходимое условие диалога. Сама сплетня возникает как попытка интерпретации, осмысления и переосмысления некоего сообщения; при этом рождается та или иная «версия» происходящего, разгадываются характеры, устанавливаются связи между событиями. В активном истолковании действительности, возможности прямого или косвенного воздействия на нее проявляется специфически творческая природа сплетни, неожиданно сближающая ее с художественной литературой¹. В обоих случаях коммуникация подразумевает творческую активность не только говорящего (или писателя), но и слушателя (читателя), который не воспринимает послание пассивно, а инвестирует в него интерес, усилие понимания, ту или иную меру доверия. Возможна ситуация — именно она и будет в дальнейшем предметом нашего внимания, — когда литература вбирает в себя жанр сплетни, делая его предметом рефлексии и одновременно инструментом саморефлексии.

Что сближает два таких разных романа, как «Бесы» Ф. Достоевского (1872) и «Мидлмарч» Джордж Элиот (1872), и почему именно их представляется плодотворным сравнить с точки зрения использования сплетни как повествовательной стратегии? Не будет преувеличением сказать, что сплетня в обоих романах представлена как привилегированный жанр коммуникации: именно ее посредством герои общаются, узнают друг друга, составляют свое — и общественное — мнение друг о друге, влияют на чужие судьбы. В обоих случаях немаловажно, что «драма сплетни» разворачивается в пространстве провинциального города — безымянного у Достоевского и награжденного у Элиот смутно-значащим (отсылающим к «срединности») именем Мидлмарч. Это пространство ограничивает возможности связи с внешним миром, но делает тем более интенсивными внутренние «каналы сообщения», по которым непрерывно передаются слухи. Наконец, сплетня здесь не только способ общения персонажей, но и модус самовыражения рассказчика (в «Бесах») и повествователя (в «Мидлмарче»), а косвенно — предмет также и авторских размышлений.

«Ненадежности» рассказчика в «Бесах», обусловленной его плотной вовлеченностью в городские сплетни, уделяли внимание многие исследователи: обсуждались источники, на которые он опирается², сложная мотивация событий и поступков в романе³, «установка на недостоверность изложения» в контексте «детективного сюжета»⁴. Двойственное положение хроникера — одновременно рассказчика и персонажа — воспринимается в работах, посвященных «Бесам», по-разному: например, Ральф Мэтлоу говорит о хроникере как об активном участнике описываемых событий⁵, в то время как, по мнению русского прозаика, эссеиста и переводчика Бориса Хазанова, хроникер не только «не действующее лицо», но и «вообще не лицо», а лишь «персонифицированная молва»⁶. Рассуждения о значимости сплетни в романе Достоевского строятся в основном вокруг позиции рассказчика, что, на наш взгляд, справедливо, но недостаточно: вопрос заслуживает более широкого и систематического рассмотрения.

Интересующая нас тема не раз затрагивалась и в связи с «Мидлмарчем»: Джен Бейкер Гордон, исследуя сплетню в британском романе XIX века, отдельно останавливается на роли «общественного мнения» в «Мидлмарче»⁷ и указывает на активную роль сплетни в структуре текста. Ей же немало внимания уделяет Д. А. Миллер, анализируя связь романной формы с социальными и этическими принципами, лежащими в основе конкретного художественного мира⁸. Наконец, Филип Фишер, рассматривающий социальный контекст романов Элиот⁹, говорит о сплетне как особом способе взаимодействия между ее персонажами. Итак, и в случае Достоевского, и в случае Элиот факт активного присутствия сплетни в романе отмечался и не раз становился предметом комментария, но предметом особого исследования, тем более сравнительного, — ни разу. Несмотря на то, что в обоих романах сплетня весьма явным образом выступает и как центральный композиционный прием, и как двигатель сюжета.

Именно теснота коммуникативного пространства — замкнутого пространства провинциального города — способствует непрерывной циркуляции слухов, повышает роль сплетни как коммуникативной стратегии, как способа выстраивать отношения. В структуре обоих романов сплетня присутствует в трех планах: на сюжетном уровне, то есть в разговорах персонажей; на уровне повествования — в лице «ненадежного рассказчика» в «Бесах» и мнимо-объективного повествователя в «Мидлмарче» — и, наконец, как художественный прием, определяющий характер диалога между автором и читателем, который и является конечным адресатом всех бытующих в романе слухов. Поэтому, предваряя анализ романов и их сравнение, мы попытаемся выделить значимые черты сплетни как многофункционального речевого жанра. А в итоге анализа постараемся вернуться на новом уровне к уже заявленной аналогии между сплетней и литературой как таковой.

Слово «сплетня» не подразумевает негативных коннотаций, сближающих «сплетню» со «злословием». Большинство существующих определений сплетни выделяют такие ее черты, как новизна сообщаемой информации, оценочность и возможная интимность¹⁰. Наиболее убедительным и развернутым можно назвать определение, данное канадским социологом и антропологом Х. Т. Бакнером: сплетня — «неподтвержденная информация, передаваемая одним говорящим другому в личной коммуникации и относящаяся скорее к предметам, людям или событиям, нежели к идеям и теориям»¹¹, или же процесс распространения такой информации.

В этом смысле понятие «сплетня» родственно понятиям «молва» и «слух», — но между ними есть и явные различия. Так, «слух», в отличие от «молвы» и «сплетни», обозначает лишь само сообщение, но не акт рассказывания. С другой стороны, у «слуха» и «сплетни», как правило, есть конкретный, пусть даже уже забытый или никому не известный источник, тогда как у «молвы» этого источника словно бы нет, она всеобща. Российский фольклорист А. Кушкова говорит о «внутреннем» характере сплетни, циркулирующей только между «своими», между участниками замкнутого сообщества (в отличие от «слухов» и «толков»). Она определяет сплетню как «повседневный нарративный репертуар или процесс обмена «историями», который происходит внутри некоторой замкнутой группы людей, обладающей определенной системой коллективных знаний и представлений»¹², что вполне отвечает коммуникативной ситуации провинциального общества.

Согласно Р. Данбару, исследовавшему социальное значение и «эволюцию» сплетни## См.:

1. Автухович Т. Е. Сплетня как феномен жизни и литературы // Филолог (Пермь). 2004. № 5.[↩]
2. Moore Gene M. The Voices of Legion: The Narrator of The Possessed // Dostoevsky Studies. Toronto: University of Toronto, 1985. Vol. 6.[↩]
3. Ковач А. Принципы поэтической мотивации в романе «Бесы» // Dostoevsky Studies. Toronto: University of Toronto, 1984. Vol. 5.[↩]
4. Йованович М. Техника романа тайн в «Бесах» // Dostoevsky Studies. Toronto: University of Toronto, 1984. Vol. 5.[↩]
5. Matlaw Ralph E. The Chronicler of the Possessed: Character and Function // Dostoevsky Studies. Toronto: University of Toronto, 1984. Vol. 5.[↩]
6. Хазанов Б. Достоевский — в меру // Зарубежные записки (Москва; Дортмунд). 2005. № 3.[↩]
7. Gordon J. B. Gossip and Subversion in Nineteenth-Century British Fiction: Echo’s Economies. Oxford: Palgrave MacMillan, 1996.[↩]
8. Miller D. A. Narrative and its Discontents: Problems of Closure in the Traditional Novel. Princeton: Princeton U. P., 1981.[↩]
9. Fisher Ph. Making Up Society: The Novels of George Eliot. Pittsburgh (Pa.): University of Pittsburgh Press, 1981.[↩]
10. См.: Горбатов Д. С. Сплетня как средство социализации // Вопросы психологии. 2007. № 3.[↩]
11. Buckner H. T. A Theory of Rumor Transmission // The Public Opinion Quaterly. Vol. 29. № 1. 2007, 1965. P. 54.[↩]
12. Кушкова А. Н. Деревенская сплетня: некоторые особенности бытования и функционирования // Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика: http://www.ruthenia.ru/folklore/kushkova1.htm.[↩]