Современники вспоминают…

Еще недавно можно было встретить тех людей, которым посчастливилось общаться с А. П. Чеховым. Представлялось, что совершенно необходимо разыскать их, записать воспоминания, – ведь это голоса последних современников Чехова! Многолетняя работа в Государственном Литературном музее- и Доме-музее Чехова помогла мне.

Среди ранних писем Чехова есть одно от 1880 года, адресованное в Таганрог Павлу Петровичу Филевскому. Это старший товарищ Чехова по гимназии, потом преподаватель истории, не чуждый литературы. Он автор истории Таганрога, вышедшей в 1898 году, романа «Падение Византии» и еще нескольких книжек. С этим современником юности Чехова мне довелось познакомиться в Таганроге в 1950 году.

«Учились мы с Чеховым в разных классах гимназии. Когда я был взрослым юношей, Чехов был еще подростком. Да и встречались мы с разными группами гимназистов. В мое время в Таганрогской гимназии было два кружка, которые, помимо школьных интересов, жили своей жизнью. Один кружок группировался вокруг нашей семьи (мой отец был юристом по образованию), другой – вокруг семьи Камбуровых, и члены этих кружков мало общались между собою. Чехов часто бывал у Камбуровых.

Это большая семья. Там было шесть мальчиков (я вспомнил чеховское: «камбурята». – Е. Б.). Мальчики благовоспитанные, но большие лентяи. Учением они мало интересовались, а больше театром. Это, видимо, и привлекало к ним Чехова. Один из них, Александр Михайлович, красивый молодой человек, любил декламировать из «Гамлета». Пошел на сцену в труппу Новикова, чтобы сыграть «Гамлета». Обещал антрепренеру полный сбор. Сбор действительно был полный – в городе все знали Камбурова, – но «Гамлет» провалился. В кружке Камбуровых издавали сатирический журнал «Заика» – подражание «Стрекозе» и «Осколкам» (Чехов принимал участие в этом журнале). Наша группа выпускала серьезный журнал «Опыт».

В гимназии Чехов особенно не выделялся. Его заметил только законоучитель Федор Платонович Покровский, человек громадного роста, с великолепным баритоном. Шел выпускной экзамен. Преподаватель русского языка и литературы Иван Семенович Стефановский говорит товарищам-учителям; «Представьте себе, кто удачнее всех написал сочинение? – Антон Чехов!» Учителя удивила литературная отделка и логика изложения работы. Тема сочинения: «Безначалие есть величайшее зло».

Я спросил о письме Чехова 1880 года. Филевский ответил: «Мы с Чеховым в студенческие годы были стипендиатами Таганрогской городской управы. Всего нас, стипендиатов, было двенадцать человек. Управа задерживала деньги, и Чехов, живший тогда очень бедно, написал мне из Москвы, чтобы я осведомился насчет стипендии».

Мне было интересно узнать, кого из таганрожцев, считающихся прототипами героев чеховских произведений, помнит Филевский. Я назвал учителя таганрогской гимназии Дьяконова, чье имя связывают с главным действующим лицом рассказа «Человек в футляре». «Что вы, – воскликнул Филевский, – Александр Федорович Дьяконов совсем не человек в футляре! Я хорошо знал Дьяконова – он был сначала моим учителем, потом сослуживцем по гимназии. Да, Дьяконов – службист, строгий законник, он преподавал сначала законоведение, потом латинский язык. Он был спартанцем. Умер, оставив два дома для народных школ, а капитал, который накопил за всю свою жизнь – 75000 рублей, – завещал учителям начальных училищ. Проценты с капитала учителя должны были получать дополнительно к своему жалованью».

Филевский подтвердил, что прототипом героини рассказа Чехова «Ариадна» была жена учителя гимназии Старова, очень красивая женщина. Ее тоже звали Ариадной. «Она жила широко, не считаясь со скромными заработками мужа. Старое вынужден был делать долги, но и этих денег его жене не хватало. Тогда Ариадна начала принимать ухаживания и подарки от богатых купцов-греков. Муж с горя стал пить, жена ушла от него, и Старов скоро умер».

Я задал вопрос, помнит ли Филевский рассказ «Огни» – одно из поэтических произведений Чехова, в котором так ясно ощущается таганрогский колорит. «Как же, помню! «Огни» Чехов про себя написал. Кисочка (героиня рассказа) – это Борисенко, писаная красавица. За ней все гимназисты волочились. Чехов был знаком с Борисенко. Она польстилась на богатство грубого Костуро, маклера по хлебной части, и вышла за него замуж».

Если Филевский был старшим товарищем Чехова, то Владимир Максимилианович Стебельский учился в таганрогской гимназии на два класса моложе Чехова. Дочь Стебельского, Ольга Владимировна, педагог, рассказывала, что ее отец помнил Чехова и говорил, что Чёхов-гимназист ничем замечательным не отличался. Стебельский учился на медицинском факультете Московского университета одновременно с Чеховым (работал у известного гинеколога профессора Снегирева), а потом долгие годы был земским врачом в Екатеринославской губернии.

Стебельский любил рассказывать детям: «Слушайте, как я раз в жизни стал Антоном Павловичем Чеховым». В университете был обязательным немецкий язык. Один из друзей Чехова хорошо знал этот язык и часто сдавал за других. Стебельский попросил его сдать за него немецкий. «Ладно, сдам, но ты за Антошку Чехова сдай гистологию». И Стебельский, когда вызвали: «Антон Чехов», отвечал за него, получил пятерку. Студент благополучно сдал экзамен у профессора-немца. «Какие странные эти русские студенты, – говорил старый профессор, – все на одно лицо» ¹.

В годы учения в университете Чехов встречался со студентом юридического факультета Николаем Петровичем Березовским. Сын Березовского рассказывал, что его отец вспоминал о Чехове-студенте как об очень веселом, общительном человеке, «душе общества». Вместе с товарищами-студентами Чехов любил ездить на Воробьевы горы и любоваться оттуда Москвой, петь студенческие песни «Гаудеамус», «Реве та стогне Дніпр широкий…» и другие.

Среди московских знакомых молодого Чехова была семья Гамбурцевых. Дом на Немецкой улице, где жили Гамбурцевы, привлекал много молодежи. Вера Александровна Венсан, урожденная Гамбурцева, рассказывала, что частым гостем их дома был Антон Павлович. Чехов вместе со всеми от души веселился, играл в фанты, в пти-же, танцевал, слушал музыку, изображал смешные сценки: прием у зубного врача, сдачу экзамена на звание учителя. Антон Павлович лечил одну из сестер Гамбурцевых – Людмилу, которая ему нравилась. Летние месяцы семья Гамбурцевых проводила под Москвой, в Звенигороде, где в июле 1884 года очутился Чехов, заменяя уехавшего в отпуск земского врача Успенского. Ходил Антон Павлович в плаще-размахайке. Держался очень просто. Гуляя, Гамбурцевы заходили к Чехову. После приема в больнице Антон Павлович работал. Девушки останавливались у окна его домика и по-приятельски с ним болтали.

В звенигородской земской больнице Чехову помогал фельдшер Сергей Васильевич Барминцев. Его дочери Нина Сергеевна и Екатерина Сергеевна вспоминали:

«Больницей заведовал доктор Успенский. Хороший врач, он славился на всю округу. Любил выпить. Говорил на «о»: «Володимёр, пойди-ка пивца принеси». Отец не был похож на чеховского фельдшера из «Хирургии»: он прекрасно дергал зубы, момент – и зуба нет. Отец всегда говорил о Чехове: «Вот душа-человек. Работать с ним было приятно». Антон Павлович был добр, ласков, внимателен к крестьянам-пациентам. После отъезда Чехова больные спрашивали отца: «Где тот доктор молоденький? Уж очень хорошо он с больными занимается». Отец рассказывал, что Антон Павлович любил беседовать с крестьянами на приеме в больнице, в чайной, на сходке. Чехов прислушивался к тому, что говорилось, сам задавал вопросы».

Звенигородский уездный врач Павел Григорьевич Розанов был приятелем молодого Чехова. Веселый, живой, общительный, он встречался с Чеховым и в Москве, писатель бывал у него в гостях в Звенигороде. Антон Павлович называл его «шипучим человеком». Розанов не был рядовым врачом, им написано много научных работ по медицине. Дочь Розанова Софья Павловна вспоминает:

«Отец очень любил рассказывать. Мама шутя называла его говорительной машинкой. Папа ходит по комнате и все говорит, говорит… Ему было о чем рассказать, ведь работа доктора каждый день сталкивала его со множеством людей. Молодой Чехов лежит на папиной железной кровати, положив длинные ноги на ее спинку, и внимательно слушает.

Отец как-то пожаловался Антону Павловичу, что в Звенигороде очень много собак, «просто нельзя пройти!». Скоро Павел Григорьевич получил письмо от Чехова. На конверте был такой адрес: «Звенигород, Пятисобачий переулок, доктору Розанову». Антон Павлович был страшным юмористом, папа тоже любил пошутить. Скажет что-нибудь, смеется, даже слезы выступают на глазах. У отца была шуба на меху, очень основательная, называлась она «чеховка».

Папа надевал ее, когда ездил к больным. Антон Павлович приезжал в Звенигород довольно налегке и надевал шубу отца. Чехов был высокого роста, папа – среднего, шуба была ему маловата».

Осенью 1886 года Чехов перебрался на новую московскую квартиру, в дом на Садовой-Кудринской. Именно в этом доме по решению Советского правительства в июле 1954 года был открыт Музей Чехова. В ноябре вместе с директором музея К. М. Виноградовой я был командирован в Ялту, чтобы записать у Марии Павловны Чеховой все, что она помнит о доме в Кудрине, и стол учить некоторые вещи, необходимые для восстановления мемориальных комнат московского музея.

Я встречался в Ялте с Марией Павловной еще и в сентябре 1947 года. Сестра писателя, знавшая меня по Литературному музею, приняла меня очень тепло и взволнованно рассказала о страшных годах гитлеровской оккупации. В заключение нашей беседы я от своего имени и от имени моих товарищей по музею высказал пожелание, чтобы Мария Павловна написала воспоминания об А. П. Чехове. Неожиданно для меня у моей собеседницы резко изменилась интонация, в голосе появился холодок. Мария Павловна заявила, что никаких воспоминаний писать не будет.

Во второй приезд в Ялту я очень опасался, что Мария Павловна осталась при своем убеждении. Не, к счастью, все оказалось по-другому. Она приняла нас со свойственным ей гостеприимством, в течение пяти дней мы ежедневно по нескольку часов беседовали на самые различные темы. Марии Павловне шел тогда девяносто второй год, но она превосходно помнила давно прошедшее. Вместе с тем было ясно, что ей трудно рассказывать хронологически последовательно, приходилось задавать вопросы. Мария Павловна отвечала, как правило, кратко. Мы показали ей зарисовки комнат Кудринского дома, сделанные Михаилом Павловичем Чеховым в 1889 году, это помогало ей многое припомнить.

Мария Павловна рассказала о поисках квартиры в 1886 году. «В доме на Большой Якиманке нам было очень беспокойно. Мы с Михаилом Павловичем пошли искать квартиру. Видим – на окнах одного дома на Садовой-Кудринской наклеены белые бумажки (знак того, что квартира отдается внаем). Квартира в доме Корнеева нам понравилась. Мы стали ее оборудовать». На первом этаже были две кухни, одна с плитой, в другой кухне была русская печь – в правой от входа части дома; в левой – кабинет и спальня Антона Павловича, комната Михаила Павловича.

Дважды Мария Павловна вспоминала о парадной лестнице, которая вела на второй этаж. «Лестница была деревянная, прямо против входной двери. На ступеньках лестницы лежала красная дорожка, прикрепленная медными, начищенными до блеска прутьями. Перила лестницы были обтянуты красным Манчестером с бахромой с той и другой стороны. Мы говорили: «Как в Благородном собрании».

Мария Павловна не раз возвращалась к трудным годам жизни семьи Чеховых в Москве: «По приезде из Таганрога мы очень бедствовали до тех пор, пока Антоша не получил стипендию 25 рублей». «Нас гнали из квартир, потому что мы не могли платить за квартиру». «Мы были бедны, и у нас не было занавесей или штор на окнах». Мария Павловна вспоминала, что комнаты дома в Кудрине оклеивали обоями она и брат Михаил Павлович, так как не было денег на оплату маляра.

С удовольствием Мария Павловна рассказывала о том, как выглядели комнаты кудринского дома, и прежде всего кабинет Чехова.

«В кабинете Антона Павловича письменный стол был из уткинской мебели (мебель, полученная Николаем Павловичем Чеховым вместо гонорара от издательницы журнала «Будильник» Л. Н. Уткиной). На столе – письменный прибор, подсвечники, разрезательный нож, длинные ножницы для бумаги. Чернильницу и два подсвечника подарила Антону Павловичу пациентка-портниха, соседка по одной из прежних квартир. Первого января Антон Павлович раскладывал на письменном столе по алфавиту письма, перевязывал их тонкой ниткой и накладывал печати. В конце года он разворачивал пакеты и подбавлял письма за очередной год». Я спросил Марию Павловну, не висел ли в кабинете овальный портрет Чехова работы его брата Николая Павловича, она ответила: «Что вы, Антон Павлович никогда бы не повесил свой портрет у себя в комнате».

В связи с разговором об украинских плахтах, висевших в спальне Чехова, Мария Павловна вспоминала: «Бабушка наша была настоящая хохлушка в очипке. Говорила по-украински. Не могла открыть двери в погреб: «Да це ж вин (домовой) до себя потяг».

Мария Павловна вспоминала о некоторых вещах, находившихся в гостиной: «Красивая фарфоровая лампа, которая здесь стояла, подарена мне Киселевыми. Канделябры с висюльками – из уткинской мебели. Пианино мы брали напрокат -10 рублей в месяц». Мария Павловна рассказывала, какую большую радость давала ей музыка в кудринском доме, и прежде всего исполнение брата: «Николай Павлович чудесно играл. Когда Коля был маленький, он просил: «Мама, кипку!» Ему купили скрипку, и он по слуху заиграл. Потом он научился играть на пианино. Когда мы жили на Садовой-Кудринской, я как-то вернулась домой после прогулки. Вошла в гостиную. Николай на пианино играл рапсодию Аиста. Кто-то взволнованно бегал по диагонали комнаты. Это был Шостаковский (известный в свое время пианист и дирижер). Он был поражен игрой Николая. Ноктюрны и мазурки Шопена были любимы Николаем.

1. Воспоминания О. В. Стебельской записаны Э. А. Полоцкой и М. И. Щеголевой.[↩]