«Солдатский» роман и правда войны

«СОЛДАТСКИЙ» РОМАН И ПРАВДА ВОЙНЫ

Последний роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» — новое и в каком-то смысле последнее слово в литературе, посвященной Великой Отечественной войне. Роман писался в перестроечные годы. Жизненный и творческий опыт, проницательная мудрость побудили писателя в новой социальной обстановке переоценить исторические ценности и договорить свою правду о войне: «Это моя правда, моя, и ничья больше. Она может не совпадать с иной правдой»[1]. Но она должна совпадать с творческим убеждением, что писатель всегда открывает «свою Америку», иначе он — «ремесленник, повторяющий кого-то, ракушка, приставшая к чужому кораблю»[2].

Астафьев вновь и вновь обращался к военной теме, чтобы сказать о прошлом — и главное, чтобы это прошлое не повторилось:

Что бы мне хотелось видеть в прозе о войне? Правду! Всю жестокую, но необходимую правду, для того чтобы человечество, узнав ее, было благоразумней[3].

Эти слова произнесены еще в 1974 году. Однако роман не только поражает страшными фактами, о которых раньше не принято было писать, его отличает «поразительная даже для Астафьева резкость, странность, категоричность авторской интонации»[4].

Не удивительно, что роман «Прокляты и убиты» вызвал бурное обсуждение в русской критике. Писатель предугадал этот «разгул бурных мнений»[5]. Одни называли его труд «каторжным подвигом»[6], другие обвиняли автора в отступничестве и предательстве. Сегодня, почти двадцать лет спустя, разногласия сглаживаются. Критики отзываются более осторожно, пытаясь найти «золотую середину»:

…то, что в конце жизни Астафьев как-то ожесточился, как-то принципиально отказывался от присущей ему прежде светлой доброты взгляда и стал искать какой-то последней жесткой правды, — очевидно[7].

Но затем П. Басинский добавляет, что Астафьев — один из немногих, кто имел на это право. В. Курбатов в речи, произнесенной на вручении весной 2009 года премии имени А. Солженицына (ее В. Астафьев был удостоен посмертно), называл роман «Прокляты и убиты» «самой мучительной в русской литературе книгой»[8], а астафьевскую правду — «опережающей историческое время»[9].

И у нас, в Китае, отношение русистов к роману «Прокляты и убиты» разноречиво. Чжан Цзэ сожалеет, что талантливый писатель Астафьев превратился в «печального детектива»[10] и «врага социализма»[11], осуждает его за клевету на священную Великую Отечественную войну. Ши Госюн называет Астафьева «выразителем русской души»[12], полагая, что его новый роман «восполнил пробелы военной прозы в изображении Великой Отечественной войны»[13]. Юй Ичжун высоко оценивает этот роман, выделяя особый прием изображения войны:

Мне кажется, что черта, отличающая роман от многих других произведений с аналогичной тематикой, — в том, что в этом романе война изображена как продолжение мирной довоенной жизни, как непременное следствие социальных, дипломатических связей Советского Союза и Германии в мирный довоенный период[14].

Астафьев неоднократно обращался к военной теме. Китайским читателям хорошо знакома его современная пастораль «Пастух и пастушка». Но в этот раз Астафьев решил писать не так, как он писал о войне раньше, и не так, как писали о ней другие. Он давно уже хотел создать «свой» роман, «настоящий <...> ни на чей не похожий, не портящий высокой романной песни, звучащей могучим хором на просторах великой русской литературы»[15], и воспроизвести в романе «свою войну, не всеобщую, а именно свою»[16]. Писатель многократно заявлял, что военная тема для него — тема священная, требующая большой честности. Роман «Прокляты и убиты», несмотря на его полемичность, прозвучал гармоничной и ожидаемой нотой в русской военной литературе.

Астафьев, с документальной точностью воспроизводя тыловую жизнь со всем ее матом и смрадом, с насилием и беззаконием начальства, раскрывает «иную» правду о войне и приводит читателей к выводу: «…источниками главных ошибок являются неуважение к человеку и игнорирование его ценности»[17]. Астафьев написал то, чего раньше никто не писал, да и никто не сумел бы написать. Когда, обвиняя, он скорбит о невероятном убийстве своих, «да таких еще зеленых» («Прокляты и убиты») — братьев Снегиревых, мы понимаем, что огромные потери человеческих жизней были следствием ошибочной политической линии. В интервью китайскому критику-русисту Юй Ичжуну В. Астафьев с большой горестью признался: «Победы мы добились страшной ценой: мы же утопили врага в своей крови»[18].

В романе «Прокляты и убиты» ярче всего проявляется астафьевская антивоенная убежденность. В беседе с журналистами «Независимой газеты» Астафьев сказал: «Мои вещи про войну — все антивоенные. Может быть, они немного отучат от воинственных настроений»[19]. Война под пером Астафьева стала страшным и проклятым чудовищем, бесчеловечным и аморальным демоном, который должен быть искоренен на нашей земле.

Война страшна не только для советских солдат, немцы тоже не понимают, зачем им нужно воевать. Когда на глазах немецкого солдата Лемке тяжело ранен русский солдат-богатырь Буладков, «к чувству страха и жалости в душе Лемке примешалось сомнение: что же будет с человечеством, если замухрышки выбьют таких вот? Останутся хилогрудые, гнилые, злопамятные, да?». За мучительным чувством пустоты с душевной болью к Лемке приходит прозрение: «Все напрасно, все не правильно, все не по Божьему велению идет на земле» («Прокляты и убиты»).

Астафьев ценит мысль о простом человеке намного больше воспевания «героев», потому что среди всех полезных ресурсов, существующих на земле, самым ценным и значительным ресурсом является человек. В романе «Прокляты и убиты» изображены советские солдаты и офицеры, крестьяне, рабочие и интеллигенты. Все они не герои, а — русский народ. Во многих эпизодах романа проявляется доброе отношение и сочувствие автора к солдату. Беспощадно осуждаются убийцы, расстрелявшие ни в чем не повинных братьев Снегиревых. Правдиво и подробно описывается бытовая жизнь в казарме, которую можно назвать «военным ГУЛАГом»: «Здесь все сурово, все на уровне современной пещеры, следовательно, и пещерной жизни, пещерного быта. Писатель раскрывает антигуманную суть советского режима, которым «передовые идеи и машины всегда ценились дороже человеческой жизни» («Прокляты и убиты»).

В романе возникает трехмерная перспектива жизни: довоенное, военное и послевоенное времена. Вводя немало довоенных отступлений, Астафьев расширяет свое видение исторических событий — таких, как сплошная коллективизация, индустриализация, ликвидация контрреволюционеров и, наконец, массовое переселение политически неблагонадежных людей — кулаков и национальных меньшинств. В то же время писатель осознает, что военными и довоенными эпизодами жизни не исчерпывается воссоздание всей картины той войны, от которой русский народ пострадал как ни от какой другой. Дорога на фронт была нелегка, но дорога с фронта будет не менее трудна. С победой вернулись солдаты в родные места. Дальше должна будет начаться новая, мирная и счастливая жизнь, — так думали они, и думаем мы. Но картина оказалась совсем иной. Никому не нужных «победителей» настигла новая катастрофа — нищета. Особенно бедствовали солдатики, увечными возвращавшиеся в «голодные, полумертвые, войной надсаженные села», где их никто не ждал и не готов был пожалеть. Они «терпели, случалось, дерзили и бунтовали, пополняя и без того переполненные тюрьмы и смертные сталинские концлагеря» («Прокляты и убиты»).

Роман «Прокляты и убиты» — это не роман о романтическом лейтенанте, стремящемся к героическим подвигам, а роман о солдатах. В романе нет «героев», есть только астафьевские солдатики, чьими глазами писатель и видит войну, потому что они больше всех знают о войне. Их образы предельно обобщены.

Нет разницы между достойным майором Зарубиным и забубенным зэком Шороховым, доктором-интеллигентом Сабельниковым и его «товарищами по оружию» из штрафбата, славным связистом Лешкой Шестаковым и безымянным солдатом, канувшим на дно Великой реки… Все они прокляты и убиты[20].

Писатель противопоставляет советскую идеологию народной традиции. Расстрел братьев Снегиревых — по сути, это столкновение «крестьянского менталитета и государственности — один из узловых конфликтов в истории России»[21]. Солдатам пытались навязать советский официальный патриотизм вопреки их совести. Такого рода патриотизм оторвался от русской ментальности, что было гибельно для народа и вызывало его сопротивление.

Во время показательного суда над Зеленцовым главный судья Анисим Анисимович различил в глазах слушателей гневный огонь. Он понимал, что «не к нему лично ненависть, к тому делу, которое он исполнял, была, есть и всегда пребудет она <...> и суд здесь не божий идет, а правый, советский, по которому выходит, что все людишки, наполняющие эту страну, всегда во всем виноваты и подсудны»[22].

За священной войной скрывается другая война — гражданская в том смысле, что она стремится к ликвидации народной традиции и утверждению господства сталинской идеологии. Внутренний враг всегда опаснее врага внешнего. Начальники-бюрократы с пренебрежением относятся не только к самому народу, но и к его труду. В результате крестьяне отучились трудиться, «уйдя вослед за галифастыми пьяными комиссарами от земли в расхристанные банды» («Прокляты и убиты»). Многие из них пошли за политиканами выкрикивать громкие и пустые слова. Пропаганда возбуждала только темные, страшные стихии. Перекликаясь с М. Горьким, который еще в дни Октябрьской революции гневно осуждал неразумное поведение горячих революционеров, В. Астафьев судит сталинских функционеров, считая, что они никогда не были созидательной силой. Они не только «портили» крестьян, они поторопились «согнуть в бараний рог отечественную науку и безголово пересажали, уморили в лагерях родную химию, считая, что ученые и без того нахимичили лишку».

Война дана в романе крупным планом. Повествование панорамного типа сконцентрировано в основном вокруг двух эпизодов: это пребывание новобранцев 21-го полка в Чертовой Яме и в Осипово под Бердском, а также сражение за Великокриницкий плацдарм при форсировании Днепра осенью 1944 года.

Фотографическое описание военной жизни порой приводит стиль на грань натуралистичности. Читать становится страшно и отвратительно. В письме автору так пишет один из его читателей:

…война, которую показали Вы, вообще кажется за пределами человеческого сознания. После десятка-двух страниц романа рассудок теряет опору. Требуется передышка[23].

Однако автор не ограничивает себя этими двумя эпизодами, что было характерно для писателей «окопной правды». Война увидена в романе как катастрофа космического масштаба. Она несет не только гибель людей, но и гибель веры в то, что этот мир целесообразен, что этот мир — человеческий.

В широкой временной перспективе Астафьев показывает как свою — русскую — сторону, так и вражескую — немецкую. В галерее персонажей там и там есть и достойные воины, и палачи с их жертвами, и советские нацменьшинства, и немецкие солдаты. Изображая жизненный и «военный» путь двух немецких унтер-офицеров, Гольбаха и Куземпеля, Астафьев на примере их судеб размышляет о том, как формировался немецкий фашизм. Пожалуй, так логично, обоснованно и подробно в русской литературе об этом раньше никто не писал. Возникновение и разгул фашизма в Германии 1930-х годов служит своевременным напоминанием для сегодняшней России, где скинхеды, бритоголовые, избивая «инородцев», демонстрируют свою приверженность Гитлеру и его нацистской идеологии.

Судьба астафьевских солдат трагична. Они были не в силах сопротивляться окружающей среде. Им пришлось примириться со своей долей. Все замыслы и стремление бороться за личное счастье, свободу и справедливость стали несвоевременными.

Все есть в романе: масштабная эпичность и натуралистическая жестокость, трагичность и одновременно — комизм, определяющий сложную тональность романа, где смех, с одной стороны, «являет свое драматическое первородство, а с другой — защищает от отчаяния, возвращает гармонию, примиряет с жизнью»[24]. Авторская ирония остра и горька. В. Астафьев продолжает традицию гоголевского «смеха сквозь слезы». А его мудрые размышления-отступления о свободе и порабощении, нравственности и человечности, жизни и смерти сообщают роману гомеровский масштаб и мощную философичность, напоминающую о Льве Толстом.

Работая над романом, писатель надеялся, что ему пришлось «отболеть» войной в последний раз. Роман «Прокляты и убиты» прозвучал реквиемом солдату, стал трагедией боли за нереализованные возможности и талант русского человека.

Чжэн ЯН

г. Нанкин, КНР