Разрыв шаблона. Андрей Дмитриев

Быть хорошим писателем непросто. А быть очень хорошим, но не самым плодовитым и не самым популярным писателем — непросто вдвойне. Андрей Дмитриев, который, по выражению А. Архангельского, «мог стать надеждой позднесоветской литературы <…> мог, но не стал» ¹- фигура не самая известная в пространстве современной российской словесности. Впрочем, Дмитриев вряд ли волнуется из-за своей непопулярности — для него важно писать, а не быть литературным (а главное — окололитературным) «ньюсмейкером». Тем более что его писательский талант давно признан и не нуждается в дополнительном утверждении.

Сам Дмитриев лет пятнадцать назад в одном интервью немного сомневался, писатель он, литератор или сочинитель («»Писатель» — вроде как важничанье. «Литератор» как оппозиция «писателю» стало кокетливым… «Сочинитель» — хорошо, но как-то архаично»²). Впрочем, в свое время Дмитриев открыл еще одну дверь — и освоил профессию сценариста. Точнее, наоборот — он вначале стал сценаристом, поскольку окончил сценарный факультет ВГИКа в 1982 году, а свой первый рассказ, «Штиль», опубликовал годом позже.

Дмитриев отрицает, что язык сценария оказал влияние на него как на прозаика: «…работают два разных полушария головного мозга: одно пишет прозу, другое — киносценарии»³, — и мы должны это принимать за данность. Но, как бы то ни было, он иногда смотрит на происходящее в своих текстах кинематографическим взглядом — и это одна из особенностей прозы Дмитриева. Вспомним фильм Александра Сокурова «Русский ковчег», снятый одним дублем: кинокамера плавно движется по залам Эрмитажа, в кадре появляются то одни исторические персоналии, то другие, а над всем происходящим иногда возникает голос рассказчика. Так и с произведениями Дмитриева. В них один и тот же герой «взят» то крупно, то фоном, а то и вовсе исчезает из кадра, чтобы потом вновь в него войти спустя несколько страниц.

Читать Дмитриева — примерно то же самое, что смотреть кино, но не боевик или сериал, а современную психологическую драму. Вроде бы и основную сюжетную линию чаще всего можно сформулировать в двух фразах, и герои ведут себя совершенно естественно, а все равно без специальной подготовки — хотя бы эмоциональной! — в содержание не «въедешь». Его проза подчеркнуто современна: будучи человеком своего поколения и не пытаясь стать «в доску своим» для нынешней молодежи, он тем не менее успешно помещает события, о которых пишет, в реальность текущей жизни. Дмитриевский контекст всегда понятен и осязаем. Даже если читатель не знает, как все было в 20-х годах предыдущего века, при чтении, к примеру, романа «Закрытая книга» (2000) картина предстает очень живой и современной.

Называть подобные вещи (то есть приметы сегодняшнего дня) своими именами не всегда просто. Приходится либо прибегать к иносказаниям, эвфемизмам, либо рисковать, выдавая их в эфир прямым текстом. Далеко не у всех авторов это получается ловко и умело. У Дмитриева — получается, и, как кажется, он вообще не задумывается об этой проблеме, настолько органичен его переход от конкретной исторической, памятной ситуации к внутреннему состоянию персонажа — и наоборот: «Все началось с его озноба, прошлым летом, через минуту после вылета российской сборной по футболу из розыгрыша Кубка мира; как только кончился злосчастный матч с бельгийцами, так сразу и зазнобило». Речь идет о реальном матче на чемпионате мира 2002 года…

Только один эпизод из всех дмитриевских произведений вызывает сильные сомнения с точки зрения достоверности — но, с другой стороны, этот же эпизод предстает самым метафоричным и необычным вообще: в 1918 году одного из главных героев «Закрытой книги», В. В., пьяного, посередине замерзшего Финского залива подобрала Маарет — представительница саамов, коренного народа Финляндии, — и на своих санках увезла в Лапландию (под тысячу километров — это-то и сомнительно), где они и прожили вместе четыре года. Реалии финского Заполярья — полярная ночь, природа — выписаны с присущими Дмитриеву точностью и яркостью, однако сама ситуация — русский мужчина в смутное время, по сути, скрывается у саамской женщины — благодаря своей исключительной необычности врезается в память и выглядит как своеобразный манифест: молчи, дескать, скрывайся и таи, и тогда окажешься в целости и сохранности.

В «Закрытой книге» четко прослеживается характерная особенность прозы Дмитриева — особенность, которая позже, в «Бухте радости» и «Призраке театра», проявится еще ярче: отсутствие протагониста как такового. Главными героями можно назвать многих. Это и В. В., знаменитый географ, и его сын Серафим, и сын Серафима Иона, и, собственно, рассказчик (которого, естественно, ни в коем случае нельзя отождествлять с личностью автора). Но Дмитриев и тут идет нетипичным путем:

1. Архангельский А. Кошачьи шаги командора // Известия. 2003. 7 мая. [↩]
2.  Дмитриев А. Явится новый Хлестаков, и ведь опять поверят… // Сегодня. 1995. 16 февраля. [↩]
3. «Свободнее реализма нет ничего». Беседа А. Дмитриева с Е. Калашниковой // Вопросы литературы. 2009. № 3. С. 367.[↩]