Пути содружества литератур

«Пути развития советской многонациональной литературы», «Наука», М. 1967. 320 стр.

Эта книга привлекает к себе внимание по целому ряду обстоятельств. И потому, что она вводит читателя в гущу современных споров о национальной специфике искусства, и потому, что в ней содержатся ценные наблюдения над конкретными формами взаимодействия литератур, и потому, что здесь внимательно анализируются предпосылки ускоренного развития культур народов нашей страны за годы советской власти.

Оговоримся сразу: в краткой рецензии нет возможности затронуть все проблемы, поставленные авторами этого коллективного сборника. Остановимся лишь на некоторых из них, касающихся понимания национальной специфики искусства, национального характера и процессов литературных взаимовлияний.

Споры о диалектике национального и интернационального в литературе, которые периодически вспыхивали все последние годы, нередко вызывали упреки в том, что их участники топчутся на месте, не идут дальше общих методологических разработок. Возможно, в этих нареканиях есть и доля истины. Однако отшумевшие (впрочем, отшумевшие ли?) дискуссии не были бесполезными. В ходе обсуждений были подвергнуты всесторонней и аргументированной критике взгляды тех, кто недооценивал национальную специфику искусства, кто торопился форсировать темпы слияния культур и языков; утвердилось и более глубокое понимание взаимосвязей национального и интернационального в литературах.

Ленинское положение о том, что интернациональная культура небезнациональна, – вот исходная позиция авторов сборника. «Общее существует лишь в отдельном, через отдельное», – указывал В. И. Ленин. Так и интернациональное находит свое конкретное воплощение, реализуется в национальном.

Национальное в социалистическом искусстве не является тем элементом, который разъединяет народы. Национально-особенное не значит национально-обособленное. Как верно замечает Г. Ломидзе в статье «Методологические вопросы изучения взаимосвязей и взаимообогащения советских литератур», национальное в наших условиях «существует в единстве с социалистическим содержанием». Общие закономерности, присущие нашему строю, литературам социалистического реализма, пишет исследователь, являются одновременно и внутренней закономерностью «каждой из литератур, каждого из народов, ибо общая социалистическая закономерность не привносится извне. Она рождена жизнью самих народов, выражает их самые сокровенные устремления».

Укрепление идейного единства советских народов, их экономическое и культурное сближение, наконец, самые условия их существования в составе одного государства не ведут и не могут привести к затуханию или отмиранию в обозримом будущем национального начала в литературе. Однако это начало не остается застывшим, консервативным. Оно раскрывается навстречу новому своими лучшими, прогрессивными, гуманистическими гранями.

Углубление реализма в литературе последних лет связано с обостренным вниманием писателей к правде жизни, в том числе и к особенностям национального бытия народов, к движению национального характера. И потому в последние годы мы получили многие десятки талантливых произведений с четко выраженной национальной «пропиской», в’ которых общее и своеобразное находятся в неразрывной взаимосвязи. Все это сделало нашу литературу гораздо более богатой и многокрасочной.

Одна из особенностей современного литературного процесса – выход на всесоюзную арену ряда первоклассных произведений представителей так называемых малых народов. И что важно отметить, многие из них созданы на языках народов, которые до советской власти не имели своей письменности. Об этом обстоятельстве приходится напоминать не только потому, что оно свидетельствует о прозорливости национальной политики нашей партии, но еще и потому, что оно является убедительным возражением некоторым ретивым сторонникам ускоренного слияния языков.

Конечно, не все языки малых народов могут сравниться богатством словарного состава и развитостью форм с русским или грузинским, таджикским или узбекским, имеющими за своими плечами века литературного существования. Но, я думаю, глубоко прав П. Берков, когда в статье «К спорам о судьбах языков и литератур «малых» народов» пишет, что «в условиях бережного, внимательного, благожелательного отношения партии и правительства к развитию национальных языков, при наличии школы, прессы, театра, радио на родном языке, при наличии больших я все возрастающих кадров языковедов и писателей разных народов СССР «бедные» по словарному составу языки, – если они есть, – имеют все возможности быстро и плодотворно развиваться».

Отмечая в той же статье все усиливающуюся и несомненно прогрессивную роль русского языка как средства межнационального общения, П. Берков говорит и о том, что в будущем «двуязычие, свидетелями которого уже являемся мы, перерастет в многоязычие, люди будут владеть значительно большим количеством языков, чем сейчас». На мой взгляд, такая постановка вопроса заслуживает самой горячей поддержки. Не грех и нам уже сейчас, а не только в будущем подумать о более действенной пропаганде языков нашей страны, о том, чтобы они изучались не только в своих республиках, но и за их пределами. Надо ли пояснять, какие богатства культуры откроет, скажем, русскому или украинцу знание литовского, таджикского или армянского языков.

Большое место уделяется в сборнике методологии раскрытия национальной специфики искусства, конкретным формам ее выражения. В статье «Национальное своеобразие искусства и национальный характер» Ю. Суровцев последовательно доказывает, что национальное своеобразие литературы несводимо только лишь к национальному характеру героя, что это куда более широкое и емкое понятие. Он воюет и против примитивизма в определении национального характера. В самом деле, еще и поныне встречаются наивные утверждения типа, что для русского, мол, «характерны широта и удаль, для украинцев – гордость, мягкий юмор, добродушие, для белорусов – прямота, откровенность» и т. д. Разумеется, каждая из этих «черт» не является монопольной привилегией какого-то одного народа. Та же самая прямота в не меньшей мере свойственна и русским, и литовцам, и грузинам. И тем не менее прямота, откровенность, гордость и другие качества не являются нивелирующе общечеловеческими. Звучание эпитетов может быть одинаковым, но неодинаково, своеобразно вложенное в них на разных этапах жизни каждого народа содержание; национальные черты характера всегда исторически окрашены, исторически конкретны. Исходя из этого, Ю. Суровцев делает, с моей точки зрения, верный вывод: «Судить о той или другой «черте» правильно, научно, диалектико-материалистично можно лишь тогда, когда мы тотчас «погружаем» ее, эту «черту», в социально-конкретные условия ее исторического бытования, когда мы тотчас же связываем ее с реальными жизненными опосредствованиями, которые и придают ей действительное содержание».

При таком взгляде на вещи национальный характер перестает быть застывшей метафизической категорией, этаким вместилищем извечных, врожденных добродетелей. Он становится тем, чем и является на самом деле: подвижной, развивающейся сущностью. Социальный, исторический анализ помогает Ю. Суровцеву точнее решить и проблему положительного и отрицательного в характере народа,

«Любая, выделенная нами «черта» национального психического склада имеет в общей «структуре» психологического склада, – пишет автор, – как бы своего двойника-«античастицу», сформированную противоположными обстоятельствами и тенденциями истории данного народа (и с этой точки зрения невозможно одностороннее представление о характере как о сумме или только положительных, или только отрицательных качеств)». Конечно же, борьба против крепостного права выдвигала из среды русского народа героев, блестящих вожаков крестьянских масс, пробуждала дух свободолюбия и бунтарства. Но не стоит забывать и о том, что крепостнический деспотизм активно стремился утвердить в людях другие черты: покорность, непротивление. Именно социальные битвы, возглавленные рабочим классом, помогли преодолеть эту общественную пассивность, выковали в народе то, что сегодня мы с гордостью называем русской широтой, русской революционностью. И в наши дни невозможно закрывать глаза на то, например, что буржуазный образ жизни оказывает растлевающее влияние на некоторую часть американского рабочего класса. Суровцев вполне обоснованно заключает, что «национальный характер, национальная психика есть поле борьбы прогресса и реакции в истории народа («две культуры» в каждой национальной культуре активно борются и на этом поле)».

Нам представляются существенными и мысли автора статьи о том, что «национальная психика как бы «шире» социальной, классовой, но эта ее широта вовсе не асоциальна, она не есть отвлечение некоего «национального» элемента из классовой психологии», что «понятие «интернационального» (в истории, характере, культуре того или другого народа) есть недиалектическое абстрактное понятие в том случае, если мы понимаем под ним результат «отвлечения», «извлечения» одинакового из национально-своеобразного».

Жаль только, что в интересной статье Ю. Суровцева оставлена в тени одна из важных проблем национального своеобразия литературы – проблема национального характера автора произведения, характера, взращенного национальной действительностью, накладывающего отпечаток на весь строй книги.

Выводы авторов сборника (здесь, кроме упомянутых выше работ, хотелось бы назвать содержательные статьи на эту тему Э. Сокола, А. Шарифа, З. Османовой и С. Хитаровой), касающиеся диалектики национального и интернационального в искусстве, его самобытности, весьма перспективны. Они предостерегают как от растворения национального в интернациональном, так и от недооценки общих закономерностей, своеобразно преломляющихся в каждой культуре, нацеливают на серьезное и объективное изучение национального в его историческом движении, совершенствовании и обогащении.

Естественно, что в книге, посвященной путям развития нашей многонациональной литературы, одной из центральных оказалась проблема творческих взаимосвязей советских литератур. И ценно то, что в опубликованных здесь статьях А. Овчаренко, Г. Ломидзе, К. Васина, У. Далгат и ряде других она поставлена более глубоко, чем раньше.

В прошлом авторы работ на эту тему нередко сводили суть дела к учебе писателей разных национальностей у Горького » Маяковского.

Причем, самый характер учебы трактовался прямолинейно и упрощенно. Упор делался на близость тем, характеров, ситуаций. При таком рассмотрении писатели, действительно настойчиво вникавшие в опыт Горького и Маяковского, представали в роли эпигонов, создававших лишь варианты произведений-образцов. Можно понять саркастический пафос А. Овчаренко, который в статье «Синтез, гипотезы и проблема взаимовлияния литератур» пишет: «…когда у нас как из рога изобилия сыплются работы, в которых с упорством, достойным лучшего применения, доказывается, что «Менын мектеби» С. Муканова есть казахский, а «Бухара» С. Айни – таджикский вариант горьковской автобиографической трилогии, становится обидно и за Горького и за его «учеников», делается стыдно за исследователей, всерьез оперирующих такими аргументами, как, скажем, «сходство заголовков произведений» или «молодость их героев». А с какой настойчивостью проводились в свое время механические параллели между шолоховской «Поднятой целиной» и книгами о коллективизации, написанными в разных республиках. Как старательно разыскивали, говоря словами Г. Ломидзе, «прототипов Давыдова, Нагульнова, деда Щукаря, Лушки в национальных литературах». Как будто в этой схожести и есть главное.

Привычка к внешним сопоставлениям и аналогиям оказалась в нашем литературоведении удивительно стойкой. Мы зачастую словно бы забываем, что лучи воздействия одной литературы на другую идут не по прямой линии, а непременно преломляются в реальной национальной почве. Перефразируя термины ракетной техники, здесь действует не формула литература – литература, а формула литература – жизнь – литература. Если те или иные влияния не преломились в самой толще инонациональной почвы, они неизбежно ведут лишь к эпигонству, подражательству. Зато, преломившись и укоренившись в ней, они становятся фактором, обогащающим национальную форму литературы, стимулирующим новые творческие поиски. Как ни парадоксален один из выводов А. Овчаренко, но он мне кажется принципиально правильным: «…проблема взаимодействия и взаимовлияния в глубинной своей сущности – это проблема выявления, развития, обогащения того начала, которое отличает одного писателя от другого, одну литературу от другой». Справедлива и мысль автора о том, что «выявление, обогащение, развитие индивидуального начала у отдельных писателей – процесс диалектически сложный, складывающийся не из одних «притяжений»… Он, этот процесс, развивается и через «отталкивания»…

Учеба является творческой тогда и только тогда, когда она ведет автора к самостоятельным открытиям в области формы и содержания. Именно этими открытиями, углубляющими ваши знания о жизни, и определяется ценность написанного.

С этой точки зрения мне представляется удачной статья Л. Арутюнова «Эстетические закономерности взаимодействия литератур». Внимательный анализ литературной и общественной обстановки в Грузии начала нашего века позволил автору установить как моменты близости в творчестве голуборожцев и французских символистов, так и самобытность исканий молодых грузинских поэтов: «Начало XX в. в литературах Закавказья характерно возрождением романтизма и романтического мироощущения, антибуржуазного в своей основе. Аналогии с французской поэзией правомерны лишь при учете стилевой близости некоторых сторон романтизма и символизма, но отнюдь не метода, лежащего в их основе».

Надо, однако, сказать, что и в рецензируемой книге есть статьи, в которых проблемы влияний рассматриваются как бы с прежних позиций. Так, М. Расули в статье «Роль Маяковского в развитии узбекской советской поэзии» приводит немало любопытных фактов тематической переклички стихов узбекских поэтов со стихами Маяковского. Говорится и о том, как, какими путями совершалось в узбекской литературе усвоение тех или иных приемов поэтики Маяковского. И тем не менее это скрупулезное нанизывание фактов оставляет ощущение неудовлетворенности. Ведь хочется прежде всего понять, как опыт Маяковского способствовал углублению жизненного содержания узбекской поэзии, как подтолкнул он писателей к освоению новых пластов действительности и новых конфликтов.

В наше время процесс взаимодействия литератур стал куда более сложным и многосторонним, нежели в двадцатые – тридцатые годы. Его механика уже не поддается простому эмпирическому описанию. И сложность эта объяснима. Взаимодействие непременно предполагает в себе взаимообогащение. А «понятие взаимообогащения, – пишет Г. Ломидзе, – отражает степень зрелости советских национальных литератур, вступающих во взаимный контакт как культуры равные, а не как учитель и ученики».

Если говорить только о русской советской литературе, то писатели братских республик черпают вдохновение не только в опыте Горького и Маяковского, но и в опыте Паустовского и Федина, Олеши и Платонова и т. д. Источник творческого воздействия становится теперь несравненно более широким, чем прежде. К тому же зрелость подавляющего большинства наших литератур служит надежной гарантией против механического подражательства. Таким образом, контакт писателей разных национальностей осуществляется на значительно более высоком художественном уровне.

В свою очередь русские авторы открывают немало ценного для себя в произведениях Смуула и Мележа, Стельмаха и Айтматова, Марцинкявичюса и Друцэ. Благодаря доброкачественным переводам читатели все лучше узнают таких классиков литератур народов СССР, как Яшвили и Т. Табидзе, Чаренц и Бакунц, Чак и Нерис. Все богатство наших высокоразвитых литератур во всем многообразии их стилей, изобразительных средств, красок поступает ныне на вооружение советского писателя. Это и есть взаимообогащение в действии.

Конечно, индивидуальные пристрастия к тем или иным изобразительным манерам, к конкретным их творцам сохраняются и сегодня. Но, думается, главным средством творческого воздействия является уже самый климат нашей литературы, созданный общими усилиями, самый характер ее поисков и устремлений.

В свое время К. Зелинский в статье «Что дают русской литературе народы СССР» (она также помещена в сборнике) выступил пионером в разработке этой важной темы. И, отдавая должное его начинанию, мы хотим сказать, что за этим первым шагом должен последовать и второй. Надо показать, что дают русской литературе не только другие народы нашей страны, но и литературы этих народов. Без такого рода исследований картина взаимовлияния советских культур будет неполной, обедненной.

Материалы, опубликованные в сборнике «Пути развития советской многонациональной литературы», неравноценны по своим достоинствам. Попадаются среди них и работы описательные, повторяющие общеизвестные истины. Но в целом книга проникнута духом исследовательского беспокойства, она затрагивает многие важные стороны жизни наших литератур. И это дает ей право на серьезное читательское внимание