Пути и путы (Полемические заметки о фольклористике)

Статья печатается в дискуссионном порядке.

Наша фольклористика не выходит из полосы дискуссий. В издаваемых ныне книгах, в статьях, печатающихся разными журналами, заново обсуждаются коренные вопросы науки. К числу их относится и проблема историзма. Существует известный круг прочно держащихся представлений и понятий, без преодоления которых невозможно углубленное изучение истории фольклора.

Антиисторизму в науке о фольклоре была посвящена статья автора этих строк, опубликованная в ежегоднике «Русский фольклор» (вып. VI, М. – Л. 1961). Статья вызвала отклик Н. Новикова, помещенный в том же выпуске «Русского фольклора», – «О проблеме традиционного и индивидуального в советской фольклористике, преимущественно в сказковедении». Н. Новиков предпринял защиту антиисторической методологии, и хотя защита ее ведется с помощью аргументов, уже достаточно известных в науке, есть необходимость вернуться к их разбору, потому что сущность спора затемнена всякого рода необоснованными критическими суждениями о тех, кто дерзнул думать не так, как представители научного течения, еще недавно господствовавшего в фольклористике. Ссылками на работы многих ученых Н. Новиков стремится представить авторов, возражающих против антиисторизма в фольклоре, как борцов с магистральной линией развития науки о фольклоре. Надо полагать, критический разбор суждений Н. Новикова может оказаться не бесполезным для уяснения сущности разногласий по вопросам, имеющим принципиальное теоретическое и практическое значение.

В моей статье речь шла о том, что развитый в трудах крупных советских ученых братьев Б. и Ю. Соколовых и М. Азадовского тезис об индивидуально-творческом характере фольклора оказался теоретической основой антиисторизма. Ведь ученый, признающий решающей в фольклоре роль одного автора, который якобы излагает традиционный материал, накладывая на него печать своей индивидуальности, с неизбежностью приходит к признанию мнимого современного звучания древних сказок, былин, легенд и песен, даже заговоров и плачей. Сказочники, сказители-певцы становятся творцами современного искусства, потому что на спетом, сказанном ими произведении лежит определяющая печать их духовного мира как людей нашего времени. Говорить об отражении в этих произведениях мыслей и чувств людей других времен приходится с очень серьезными оговорками и ограничениями. Такой взгляд на творческий процесс в фольклоре привел к отказу от исторического изучения фольклора тех эпох, от которых до нас не дошли сведения о сказочниках и сказителях с достоверными записями их устных произведений. Этот же взгляд привел к тому, что фольклором стали объявлять всякое устное произведение, не считаясь с тем, что оно не известно народу и исходит лишь от отдельного лица.

С великим сожалением приходится сегодня говорить о том, что многие положения школы Соколовых и Азадовского послужили оправданием, ставших теперь очевидными, грубейших заблуждений в области публикации и истолкования устных произведений. Известный сборник «Творчество народов СССР» (М. 1937) и другие подобные сборники с мнимо народными произведениями на «актуальную» тематику второй половины 30-х годов появились не без благословляющего жеста науки. Фольклористы того времени, последователи Соколовых и Азадовского, считали фольклором фальшивые произведения отдельных лиц, проникнутые безудержным культом Сталина. Тезис об индивидуально-творческом характере, якобы вообще присущем фольклору, делал свое дело. Печатью приспособления к целям, не имеющим отношения к науке, с помощью все того же тезиса об индивидуальных мастерах в фольклоре, отмечен и учебник Ю. Соколова «Русский фольклор» (М. 1938) в разделах, посвященных современному народному творчеству. Эта теория и ее практические выводы представляются мне глубоко ошибочными.

В наши дни имеет и имело место индивидуальное творчество с полным пересмотром прежде существовавших фольклорных традиций, но сфера распространения этих произведений настолько узка, что не дает никакого права именовать эту индивидуальную работу отдельных лиц фольклором. Таковы сказы-новины М. Крюковой, новые сказки Ф. Конашкова, М. Коргуева и другие устные произведения. Это по своей сущности внефольклорное творчество. Что же касается собственно фольклора как массового творчества, то в сказках и былинах, которые еще можно услышать из уст современного человека, по-своему отразилась наша эпоха. Современные веяния выразились не только в частных творческих привнесениях в прежде созданный фольклор, но и в распаде, в разрушении старых устных произведений. Все имеет свои причины и следствия, но означает ли это, что новейшие напластования в целом изменили старый фольклор, что они преобразовали его прежнюю – идейно-художественную основу, что творцом нововведений была народная масса, а не отдельные лица, искавшие новых творческих путей вне фольклорных форм? В еще не разрушенных сказках, песнях, былинах современной записи твердо сохраняются традиционные идеи, сюжеты, образы, композиция, приемы, выработанные в прошлом творческими усилиями не одного и не нескольких лиц, а трудом многочисленных поколений людей. В этом отношении допустимо сравнение фольклора с таким коллективным творческим созданием, как язык при всем различии их общественной природы и социальных функций. В фольклоре всегда налицо традиционная, передающаяся от лица к лицу, нередко из века в век устойчивость идейно-образной и композиционно-стилистической системы в виде распространенных сюжетов, типов, излюбленных способов построения особого «канонического» стиля в пределах каждого жанра. Эта традиционная основа относительно устойчива. Время от времени она подвергается изменению, но «законодатель» и исполнитель этих исторических изменений в фольклоре все тот же устный народно-массовый творческий процесс, в результате которого путем многократных и многочисленных творческих дополнений и изменений выкристаллизовывается новая традиционная устойчивость, которая властно определяет основу творческих построений у каждого отдельного мастера в фольклоре.

Суть дела, однако, не в том, чтобы признать факт коллективной работы, осуществляющейся через творческое развитие традиций, точно так же, как не в том, чтобы признать очевидную и бесспорную работу отдельного лица в связи с работой других лиц, вместе составляющую общую деятельность народно-массового коллектива. Все дело в том, чтобы верно понять соотношение этих традиционно-коллективных и индивидуально-личных начал в процессе создания фольклорного произведения. В этом соотношении определяющей, решающей, корректирующей, всевластной силой становится коллективное народно-массовое творческое начало, а начало индивидуальное подчинено ему, оно не решающее, не основное. Индивидуальной работе в фольклоре всегда дает толчок традиция. Индивидуальный вклад в традиционное творчество обычно ведет к уточнению, выявлению массовых народных основ фольклора. Так, фольклорная сказка интересна не тем, что в ней выразился индивидуальный художнический мир того или иного лица (об этом мы не можем говорить хотя бы потому, что никто еще не доказал его присутствия в сказке), а тем, что она представляет эстетические вкусы, верования и понятия народной массы, взятые в их прямом непосредственном выражении. Только через эту массовую народную эстетику раскрываются, да и то весьма слабо выраженные, вкусы отдельного лица или какие-либо его индивидуальные склонности. Позволю себе здесь продолжить сравнение фольклора с языком. Как язык не есть плод деятельности отдельной личности и не выражает результатов только ее познавательной деятельности, так и фольклор – не творчество отдельного человека и не заключает в себе результатов эстетического освоения мира только этим лицом.

Именно вследствие того, что в сказках, былинах, песнях и других произведениях старого фольклора, записанных в наши дни, отчетливо сохраняется их традиционная, созданная в прошлом основа (традиционные сюжеты, образы-типы, стилистика, сопряженная с передачей и воплощением старой системы идей и тем), именно вследствие этого сказки о глупом волке и хитрой лисе, об Иване-дураке, Василисе Премудрой, былины о князе Владимире и Илье, Чуриле, Вольге, старинный крестьянский плач, песню о лебедушке, саде и соловье невозможно принять за произведения новейших времен. Это старая, нередко весьма древняя фольклорная поэтическая культура. Науке не принесло пользы утверждение, что это искусство стало современным только потому, что оно любимо певцами, сказителями, сказочниками – нашими современниками. Не принесла ей пользы и засевшая в сознании многих фольклористов мысль о невозможности изучать историю фольклора в эпохи глужбе XVII-XVIII веков, так как фольклор будто бы прежде всего является документом, характеризующим эпоху, современную исполнителю. Поскольку записей древнее названного времени нет, постольку и история фольклора может быть изучена лишь в этих пределах – узких для него, как явления, насчитывающего в своем развитии многие тысячи лет.

Изучение истории фольклора выйдет на простор, если будет принята мысль о том, что сказка, былина, старая протяжная песня значительно древнее любого из нам известных сказочников, сказителей, певцов и что произведения эти характеризуют не столько эпоху, современную этим исполнителям и творцам, сколько более отдаленные времена. Анализ традиционно устойчивого состава всех архаических жанров позволяет вскрыть в них древнейшие пласты, относящиеся к эпохе доклассового общества, в них есть и более поздние исторические слои, отмеченные разнообразными влияниями разных эпох. Верхний слой древних произведений действительно характеризует эпоху, современную исполнителю этих устных произведений. На протяжении длительной истории в фольклоре возникали, развивались и умирали жанры, шел отбор наиболее устойчивых элементов, способных к многократному преобразованию и жизни в разных общественных и бытовых условиях. Эта творческая работа привела к тому, что традиционно-устойчивая основа фольклорного произведения при ретроспективном изучении способна дать материал для суждений об историческом движении фольклора из глубины веков к нашей эпохе.

Сторонники теории индивидуальной творческой природы фольклора в последние годы все чаще стали выражать готовность принять эти положения, но только в общем виде; они даже согласны признать, что существовало известное увлечение личностью сказителя и сказочника, согласны даже пересмотреть кое-что из прежде высказанного, но только при условии, что конкретная сущность прежней теории будет сохранена. Все эти черты наличествуют и в статье Н. Новикова. Суть спора, однако, состоит не в признании общих положений, а в том, какой конкретный смысл вкладывать в понятие коллективных традиций ив понятие индивидуального участия отдельного лица, в том, какие конкретно пути предлагаются для исторического изучения фольклора. Эти-то различия полярных точек зрения и разногласий в современной фольклористике обойдены в статье Н. Новикова и не поняты им.

У автора статьи порой в одном и том же абзаце умещаются взаимоисключающие мысли. Н. Новиков вынужден признать: «Традиция в сказке, как и в любом произведении фольклора, неоспоримо является ядром, в котором концентрируется многовековой опыт, эстетические и социальные идеалы, мировоззрение широких народных трудовых масс. И в этом отношений традиция чрезвычайно важна для познания фольклора в историческом аспекте» (стр.72). Здесь Новиков соглашается признать правильность главных позитивных выводов статьи, которую он критикует, но далее следует оговорка, уничтожающая смысл этого согласия: «Однако традиция – это лишь скелет фольклорного произведения, жизнь которого в каждый конкретный исторический момент во многом зависит от живой ткани, его облегающей. Недоучитывать и тем более игнорировать это – значит наверняка впадать в грубую ошибку» (стр. 72). Итак, традиция – это «скелет». М. Азадовский, Б. и Ю. Соколовы были точнее, они определяли традицию, не прибегая к метафорам. Например, М. Азадовский писал, что традиция – это «схема». Ученый не скрывал, что разделяет общераспространенное в дореволюционной науке понятие о сюжетах и мотивах как явлениях поэтики, лишенных живого конкретного образного наполнения. Это, в частности, позволяло сторонникам прежнего сравнительно-исторического метода в фольклористике широко практиковать сравнение и сопоставление совершенно разных произведений только на основе усматриваемой в них общности абстрактных сюжетных схем. Такое неконкретное понимание сюжетных схем принесло серьезный урон науке и повлекло за собой многочисленные заблуждения. Н. Новиков мог бы учесть опыт этих неудач, однако он ничуть не изменил прежнего взгляда на традиционную основу фольклорного произведения. Он по-прежнему утверждает, что народный сказочник берет из народно-массовых традиций схемы – «скелеты», а живая ткань – то есть конкретное наполнение этой безжизненной схемы – зависит от «каждого конкретного исторического момента» и, как следует из дальнейшего изложения, от творческого почина отдельных сказочников. Спрашивается, как же по традиции – «схеме», «скелету» – можно судить об «эстетических и социальных идеалах», о мировоззрении народа, если традиционный «скелет» – схема лишен образной плоти? Суть же в том, что народный сказочник берет из коллективных традиций не «скелеты», не «схемы», а продолжает разрабатывать традиционный сюжет, образы-типы, стилистику, взятые в их живых конкретных образных наполнениях, он уточняет, дополняет, иногда видоизменяет конкретные поэтические компоненты конкретного произведения, воспринятого от предшественников по традиции. В сознании каждого сказочника, равно как и слушателей, живут конкретные образы-типы, конкретный сюжет, и живут лишь в определенной стилистической форме, вне которой сказка не будет принята за сказку, былина за былину, а песня за песню. Традиционная основа работы отдельного лица – это живая конкретность образов и сюжетов, передаваемая от одного лица к другому, нередко развиваемая и совершенствуемая многочисленными лицами на протяжении веков. В этом сущность коллективной работы в фольклоре. Она в совместной коллективной массово-народной разработке конкретных традиционных сюжетов, образов и стиля, осуществляемой посредством прямой устной передачи образов, сюжетики и стиля от лица к лицу.

«Продолжительность и интенсивность бытования сказки, – продолжает Н. Новиков, – во многом определяется не только ее традиционной устойчивостью, но и тем, насколько она чутко реагирует на факты окружающей действительности» (стр. 72). В этом рассуждении все спутано: продолжительность и интенсивность бытования сказки ни в какой степени не объясняется традиционной устойчивостью. Это утверждение тавтологично по своему существу: устойчивость традиций и есть проявление, а также показатель продолжительности бытования сказки. Продолжительность и интенсивность бытования или, иначе сказать, традиционная устойчивость фольклорного произведения могут быть объяснены единственно тем, насколько традиционная основа произведения соответствует характеру разных эпох, идейно-художественным потребностям времени. Традиционная основа сказки, любого другого фольклорного произведения, обладая всеми приметами исторической эпохи, ее породившей, не может оставаться беспредельно живучей. Часто случается, что фольклорная традиция – определенный конкретный сюжет со всеми образами-типами, особым композиционным строением, характером стилистики – не оказывается способным жить в новых условиях и уступает место иным традициям, иной эстетике. В этих случаях, как правило, наблюдается распад прежнего традиционного содержания и традиционных форм, становится возможным их переосмысление, возникновение качественно иных поэтических явлений, в которые прежние входят на правах остаточных элементов, – творчески трансформированных и измененных. Разумеется, процесс образования новых традиций носит столь же массово-коллективный характер, так как носитель и творец новых традиций – та же народная творческая масса, осознавшая новые потребности и ищущая форм для их выражения. Путем многократных творческих актов народ находит содержание и формы этих новых традиций. Все это означает, что в фольклоре есть пределы развития традиционного содержания и традиционных форм, определяемые конкретным развитием истории народа, существует прикрепленность и определенная исторически обусловленная форма развития традиций до той поры, когда наступает их смена. Жизненность поэтической традиции в фольклоре, выражающаяся в сохранении конкретных образов и идей, типов и сюжетов, композиционных и стилистических приемов, определяется их внутренней способностью передавать и воплощать в течение довольно длительного времени результаты идейно-художественного образного познания мира. Не всякая традиция способна жить бесконечно, хотя емкость идейно-эстетической и композиционно-стилистической системы в фольклоре, ее способность сохраняться столетиями поразительна. Изменение и переосмысление традиционного содержания и традиционных форм осуществляется через стойкую и естественную спайку главного, основного в традициях с идеями и эстетикой изменившихся времен.

Такой представляется общая закономерность развития и смены традиций в фольклоре. В рассуждениях же Н. Новикова намечается тенденция рассматривать «традиционную устойчивость» фольклорного произведения как что-то стоящее вне времени. Сказку всегда делали живой не стоящие вне традиции частные отклики на факты современности, а жизненность ее традиционного сюжета, тем, идей, образов, лежащих в основах сказочной традиции. «Процесс отбора типического», закрепляемого в традициях, о котором пишет Н. Новиков, как раз опровергает мысль о новаторских частных «вкраплениях» в традиционный сюжет, понимаемых как показатель жизненности сказок. Таких вкраплений – откликов на современность – в сказках новейшей записи было больше чем достаточно, но они не сделали ни одну из сказок прошлого явлением современного массового искусства. Эти «вкрапления» скорее свидетельствуют о распаде и разрушении сказок как жанра, говорят о стремлении отдельных сказочников выйти к иным формам поэтической работы. Сколько раз уже писалось и говорилось об антиэстетичности «вкрапления» в старые традиционные сказки «аэропланов», «магазинов», «тракторов», «подзорных труб», «парикмахерских», «секретарш» и «телеграмм». Все эти приметы современности появились в сказках не по ясному осознанию иронического сочетания старины с новизной, а в силу вполне серьезного стремления осовременить старую сказку. Таковы многие сказки, переполняющие сборники советского времени, в частности, сказки Ф. П. Господарева, которыми в свое время занимался Н. Новиков¹.

Многое в сказках Господарева отмечено верностью старым традициям, и это есть самое ценное в его творчестве. Но М. Азадовского и других ученых привлекло не то, что делало сказки Господарева действительно замечательным явлением, а то, что свидетельствовало о распаде прежде существовавших сказочных традиций и доказывало полную беспомощность талантливого человека, когда он пытался работать вне фольклорных традиций. Именно в силу этого обстоятельства даже совсем не известный фольклору текст – «сказка»»Как Марья с Иваном сравнялась» со всеми уже упомянутыми «аэропланами» и «тракторами», а также с «фабрикантами» и «новым законом» – оказался включенным в один ряд с фольклорными явлениями, тогда как, по оценке самого Н. Новикова, это «вполне оригинальная сказка», личное творчество Господарева. Именно в силу этого же любое из нововведений сказочника характеризуется как показатель новых качеств современного фольклорного процесса. Мысль о том, что значительная часть этих нововведений чужда массовым сказочным традициям, не заставила подумать о том, что вообще в них от массового коллективного творчества наших дней и что находится за пределами фольклора и должно рассматриваться как плод чисто индивидуальной работы, или, как говорил более столетия назад А. Пыпин, составляет «произвольную манеру одного человека». Напрасно Н. Новиков считает эту мысль «странной».

Сопоставление давних суждений Н. Новикова о сказках Господарева с его обобщениями в новейшей статье делает наглядным трудно объяснимое упорство в отстаивании неверных теоретических положений. Думается, основа этих заблуждений в непонимании истинного соотношения коллективного и индивидуального начал в фольклорном процессе, отрицание преобладающего значения первого. Эти заблуждения столь же определенно сказались на всех прочих рассуждениях автора статьи, в частности, на его историографических оценках.

Историографические отступления в статье Н. Новикова так многочисленны и вместе с тем так фрагментарны, что в небольшой статье их невозможно все разобрать. Можно охарактеризовать лишь главную тенденцию этих обращений к прошлому нашей фольклористики.

Н. Новиков не хочет вести «родословную» концепции Соколовых и Азадовского от Вс. Миллера: «Общеизвестно, что вопрос о творческой роли сказителей впервые в нашей науке выдвинул и обосновал не Вс. Миллер, а А.

1. Н. В. Новиков, Сказки Филиппа Павловича Господарева, Петрозаводск, 1941.[↩]