Путь к объективности

Среди актуальных проблем развития современной литературной науки одним из самых важных и спорных является вопрос об объективности литературоведческого исследования. Ясно, что изучение

различных литературных явлений, и в частности толкование художественных произведений, должно стремиться открыть объективно существующую в них, присущую им содержательность. Но что считать критерием и образцом такой объективности? Если выдвинуть на эту роль точное однозначное описание или математическую формулу, то окажется, – и об этом не раз писалось, – что такого рода объективное знание само по себе не ухватывает глубинного смысла литературных явлений, а стремление только лишь к однозначной точности таит в себе угрозу овеществления духовной сути литературы, превращения ее объективно-человеческого содержания в безличную объективность. Да и возможности существования абсолютно однозначных характеристик не периферии, а идейно-духовного центра литературных произведений весьма проблематичны, и, в частности, описание здесь всегда оказывается в то же время объяснением и интерпретацией.

Интерпретация, по-видимому, не может не быть субъективной, но тем острее встает вопрос о характере и мере этой субъективности. Ведь субъективизм, подменяющий объективный смысл литературных явлений особенностями их субъективного восприятия, – это одна из самых больших и – увы – реальных угроз для литературоведа и критика, чьи познавательные усилия нередко оказываются в действительности лишь формой самовыражения и самоутверждения. Результаты такого рода самоутверждения могут быть весьма интересными, что зависит в первую очередь от личности исследователя, но беда в том, что личность в подобных случаях заслоняет собою исследуемый предмет.

Эта необходимость провести исследовательский корабль между Опасностями: или «обездушить» изучаемый предмет, или превратить его в прямое выражение собственных душевных движений – существует не только в литературоведении, но во всех гуманитарных науках – везде, где целью является познание человеческой личности и человеческой деятельности. «Одна из главных задача человека, – писал С. Аверинцев, – понять другого человека, не превращая его ни в поддающуюся «исчислению» вещь, ни в отражение собственных эмоций. Эта задача стоит перед каждым отдельным человеком, но также перед каждой эпохой, перед всем человечеством» ¹. Как же разрешить эту задачу, если всевозможные «измерения» человека по самым различным биологическим и конкретно-социологическим параметрам, хоть и обладают достоинством объективности, так как на их результатах никак не отражаются субъективный выбор, субъективный интерес и вообще особенности содержания личности познающего субъекта, все же не дают нам желанного знания о глубинном смысле человеческой жизни? Как быть, если познание здесь требует не исключения, а включения в свои результаты содержания познающей личности, если познание здесь не может не быть самовыражением и не может быть только самовыражением?

В поисках ответов на эти вопросы очень многое дает, на мой взгляд, следующее высказывание Л. Н. Толстого из письма Н. Н. Страхову: «…Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее» (подчеркнуто мною. – М. Г.) ². Противопоставление содержаний познающего субъекта и познаваемого объекта справедливо лишь как относительное, а не абсолютное. В их глубинах существует «всеоживляющая связь», и общность этих содержаний – не нивелировка, едино» образно «причесывающая» различные человеческие личности, а всеобщая основа, на которой только и может существовать и развиваться огромное «богатство особенного, индивидуального, отдельного» ³. И, являясь необходимой и единственно возможной почвой существования этого богатства человеческих содержаний, эта же общность может стать основой их исследования, основой объективности гума- нитарного знания.

Вот почему, кстати сказать, объективность гуманитарного знания неожиданно оказывается связанной с, казалось бы, самым субъективным человеческим проявлением – любовью, о которой напоминает даже имя филологической науки. Ведь именно любовь поднимает человека над ограниченностью обособленно-личного существования, непосредственно и непринужденно приобщает его к глубинным источникам человеческого бытия, дает возможность почувствовать, как писал А.

1. «Краткая Литературная Энциклопедия», т. 7, М. 1972, стр. 976.[↩]
2. »Л. Н. Толстой о литературе». Статьи. Письма. Дневники, Гослитиздат, М. 1955,. стр. 264. [↩]
3. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 29, стр. 90.[↩]